СКИННЕР: ПРЕВЫШЕ СВОБОДЫ И ЧЕСТИ. ГЛАВА 1 - 2

 --

Менталистские фантазии о "внутреннем мире человека"

"Почти все, кто имеет дело с человеческими делами - политологи, философы, литераторы, экономисты, психологи, лингвисты, социологи, богословы, антропологи, педагоги и психотерапевты - продолжают говорить о человеческом поведении таким вот донаучным образом. Каждый выпуск ежедневных газет, журналов, профессиональной периодики и любая книга, имеющая какое-либо отношение к человеческому поведению, дадут нам обилие примеров. Нам говорят, что для управления численностью населения мира мы должны изменить отношение к детям, преодолеть гордость числом потомства в семье или половой потенцией, обрести определенное чувство ответственности по отношению к потомству, и уменьшить роль, которую играет многодетность семьи в преодолении забот старости. Мол, борясь за дело мира, мы имем дело с волей к власти или параноидальными заблуждениями властителей, и мы якобы должны помнить, что войны начинаются в умах людей, что якобы есть нечто самоубийственное в природе человека - наверно, инстинкт смерти, который приведит к войнам, и что человек является агрессивным по своей природе. Для решения проблем бедных, мы мол, должны прививать им самоуважение, поощрять инициативу и уменьшать чувство безысходности. Чтобы преодолеть недовольство молодежи, мы должны дать ей смысл жизни и уменьшить её чувство отчуждения или безнадежности. Понимая, что у нас нет эффективных способов достичь что-либо из этого, мы сами можем испытать кризис веры или потерять веру в себя, которую можно якобы восстановить лишь путем возвращения к вере во внутреннюю силу личности. Всем этим нас пичкают ежедневно, и почти никто не ставит это под сомнение. Однако, ничего подобного нет в современной физике или большей части биологии, и этот факт вполне может служить объяснением того, почему наука и технология поведения так сильно отстали.

Обычно предполагают, что "бихевиористские" возражения против идей, чувств, черт характера, воли и так далее, относятся к тому материалу, из которого они якобы сделаны. Некоторые проклятые вопросы о "природе сознания", разумеется, дебатировуются на протяжении уже более чем двух с половиной тысяч лет, и до сих пор остаются без ответа. Как, например, может сознание двигать телом? Это продолжается и поныне; в 1965 году Карл Поппер мог поставить вопрос таким образом: "Мы хотим понять то, как такие нематериальные вещи, как цели, раздумья, планы, решения, теории, сомнения и ценности могут играть свою роль в осуществлении материальных изменений в материальном мире." И, конечно, мы также хотим знать, откуда берутся эти нематериальные вещи. На этот вопрос у древних греков был простой ответ: от богов. Как Доддс отметил, древние греки веровали, что если человек вел себя глупо, то это было оттого, что враждебный ему бог вселил άτη (страсть) в его груди. А дружелюбный бог мог дать воину дополнительное количество μένος, с помощью которого тот будет блестяще сражаться. Аристотель думал, что в мысли есть что-то божественное, а Зенон считал, что разум и есть бог.

Мы не можем продолжать сегодня в том же духе, поэтому самой распространенной альтернативой является ссылка на предшествующие материальные явления. Общечеловеческие качества, этот продукт эволюции человеческого рода, как утверждают, объясняют часть работы его сознания, а остальную часть - история его личного опыта. Например, из-за (материальной) конкуренция в ходе эволюции люди теперь имеют (нематериальное) чувство агрессивности, которое приводит к (материальным) актам враждебности. Или же (физическое) наказание, которому подвергается маленький ребенок, когда его поймают за сексуальными играми, производит (нефизическое) чувство страха, которое препятствует его (физическому) сексуальному поведению в зрелом возрасте. Этот нематериальный, нефизический этап, очевидно, простирается на длительные периоды времени: агрессия уходит корнями в миллионы лет эволюционной истории, и страх, пережитый в детстве, гнетет даже до старости.

Проблему перехода от одного вида явлений к другому можно было бы избежать, если бы все они были либо ментальными (душевными), либо физическими, и обе эти возможности имели своих сторонников. Некоторые философы пытались удержаться в этом мире души, утверждая, что реален только непосредственный опыт, и экспериментальная психология началась как попытка обнаружить психические законы, которые регулируют взаимодействия между психическими явлениями. Современные "внутрипсихические" теории психотерапии рассусоливают то, как одно чувство приводит к другому (как, например, разочарование порождает агрессию), как чувства взаимодействуют, и как изгнанные из сознания чувства пробираются в него обратно. Противоположную позицию, утверждающую, что душевный этап в действительности является физическим, занял, как ни странно, Фрейд, считавший, что физиология в конечном счете объяснит работу психики. В подобном духе, многие физиологи-психологи продолжают безудержно рассуждать о состояниях сознания, чувствах и так далее, в надежде на то, что это лишь вопрос времени, когда мы поймем их физическую природу.

Размеры мира сознания и переходы из одного мира в другой не могут не вызывать обескураживающих проблем, но обычно их удаётся игнорировать, и это, по-видимому, удачная стратегия, потому что более важное возражение против ментализма (когнитивизма) совсем иного рода. (У менталистов) мир сознания заслоняет собой всё остальное. (Реальное) поведение не признается в качестве предмета самостоятельного исследования. В психотерапии, например, ненормальности, которые человек делает или говорит, почти всегда считаются лишь симптомами, и по сравнению с теми захватывающими драмами, которые якобы разыгрываются в глубинах психики, само поведение кажется всего лишь поверхностным явлением. В лингвистике и литературоведении то, что человек говорит, почти всегда рассматривается как выражение идей и чувств. В политологии, богословии и экономике, поведение обычно рассматривается в качестве материала, из которого делаются выводы об отношениях, намерениях, потребностях и так далее. На протяжении более чем двух с половиной тысяч лет жизни "души" уделялось самое пристальное внимание, но только в самое последнее время делаются попытки исследовать поведение человека как нечто большее, чем просто побочное явление.

Условиями, от которых зависит поведение, тоже пренебрегают. Менталистское (когнитивистское) объяснение пресекает любое любопытство. Мы видим этот эффект в обычном разговоре. Если мы спросим кого-нибудь: "Почему вы ходили в театр?" и он ответит: "Потому, что мне захотелось", мы склонны принимать такой ответ как своего рода

объяснение. Было бы гораздо корректнее узнать, что происходило, когда он ходил в театр в прошлом, или что он слышал или читал о пьесе, которую он пошел посмотреть, или какие другие явления в его прошлой или нынешней жизни могут побудить его сходить в театр (вместо того, чтобы заняться чем-то другим), но мы удовлетворяемся этим "Потому, что мне захотелось" как своего рода резюме всего этого, и не склонны расспрашивать далее.

Профессиональные психологи часто останавливаются в той же точке. Много лет назад Уильям Джеймс исправил общераспространенное заблуждение о связи между чувствами и действиями, утверждая, например, что мы не убегаем, потому что мы боимся, а боимся, потому что мы убегаем. Другими словами, то, что мы чувствуем, когда мы чувствуем страх - это наше поведение, то же самое поведение, которое согласно традиционной точке зрения выражает чувство и объясняется им. Но сколько людей из тех, кто обдумывали аргумент Джеймса, заметили, что на самом деле нет никакого указания не предшествующее событие? Равно как и то, что это "потому что" вовсе не следует принимать всерьез. И вообще не объясняется то, почему мы убегаем и чувствуем страх.

Если мы считаем, что объясняем чувства, или говорим, что чувства являются причиной поведения, то мы уделяем слишком мало внимания предшествующим обстоятельствам. Психотерапевт узнаёт о ранних годах жизни своего пациента почти исключительно из его воспоминаний, которые, как известно, не внушают доверия, и он может даже утверждать, что якобы важно не то, что на самом деле произошло, а то, что пациент помнит. В психоаналитической литературе, пожалуй, на каждый случай эпизода с действительным наказанием, к которому можно проследить чувство страха, приходится по меньшей мере сто упоминаний о случаях, когда лишь чувствовался страх. Даже, кажется, предпочитают сообщать о таких эпизодах в прошлом, которые теперь уже явно не актуальны. В настоящее время существует громадный интерес, например, к рассуждениям о том, что якобы должно было происходить в ходе эволюции человеческого рода, для объяснения нынешнего поведения людей, и об этом, кажется, с особой уверенностью говорят лишь потому, что о том, что происходило на самом деле, можно только догадываться.

Не имея возможности понять, как и почему человек, которого мы видим, ведет себя так, а не иначе, мы приписываем его поведение "личности", которую мы не видим, и чье поведение мы также не можем объяснить, но о котором мы не склонны задавать вопросы. Мы, вероятно, усвоили эту стратегию не столько из-за недостатка интереса или настойчивости, сколько из-за давнишней убежденности, что для большей части человеческого поведения нету соответствующих эпизодов в прошлом. Функцией "внутреннего человека" ("души") является давать объяснения, которые в свою очередь не потребуют объяснения. Все объяснения останавливаются на нем. Он, следовательно, вовсе не посредник между пережитым в прошлом и нынешним поведением, а центр, от которого исходит поведение. Он - инициатор, который начинает и творит, и делая это он остается, каким был для древних греков - божественным. Нам говорят, что он автономен, ну а с точки зрения науки о поведении это означает, что он - чудо, таинство.

Эта позиция, конечно, уязвима. Автономная "душа" служит только для того, чтобы объяснять явления, которые мы еще не в состоянии объяснить другими способами. Её существование зависит от нашего невежества, и она, естественно, теряет свой статус, когда нам удаётся узнать побольше о поведении. Задача научного анализа - объяснить, как поведение человека как физической системы связано с условиями, в которых шла эволюция человеческого рода, и с условиями, в которых живёт данная личность. Исключая возможность наличия некоего сверхестественного или творческого вмешательства, эти события должны быть связаны между собой, и тогда никакого вмешательства не нужно. Обстоятельства выживания вида, ответственные за генетическую наследственность человека, будут генерировать тенденцию действовать агрессивно, а не агрессивные чувства. Наказание сексуального поведения изменяет само сексуальное поведение, а какие-то чувства, которые при этом могут возникнуть, в лучшем случае являются побочным явлением. Наш век не страдает от страха, а от страшных событий, преступлений, войн и других опасных и болезненных вещей, которым столь часто подвергаются люди. Молодежь бросает школу, отказывается работать, и общается только со сверстниками не потому, что она чувствует себя отчужденной, а из-за социально патологической среды дома, в школе, на производстве и вообще везде.

Нам тут пора вступить на путь, пройденный физикой и биологией, и обратиться непосредственно к отношениям между поведением и окружающей средой, пренебрегая гипотетическим посредничеством состояний сознания. Физика не продвинулась вперёд, созерцая ликование падающего тела, а биология - природу духов витализма, и нам незачем ждать откровений о том, каковы на самом деле личность, состояния психики, чувства, черты характера, планы, цели, намерения, или другие атрибуты автономного человека ("души") для того, чтобы делать научный анализ поведения.

Конечно, есть причины того, почему нам понадобилось так много времени, чтобы дойти до этого. Предметы изучения физикой и биологией ведут себя не так, как люди, и в конечном итоге довольно смешно говорить о ликовании падающего тела или устремлении ядра; но люди ведут себя как люди, и внешний человек, чье поведение надо объяснить, может быть очень даже похож на "внутреннего человека", чьим поведением якобы объясняется поведение внешнего. Внутренний человек ("душа") был создан по образу и подобию внешнего.

Более важная причина в том, что порой кажется, что внутреннего человека можно наблюдать непосредственно. Мы должны воображать себе ликование падающего тела, но разве мы не чувствуем своего собственного ликования? Мы на самом деле чувствуем происходящее под нашей собственной кожей, но мы не чувствуем вещей, которые были изобретены для объяснения поведения. Одержимый человек не чувствует обуявшего его демона, и скорее всего даже отрицает его существование. Малолетний преступник не чувствует своей дефективной личности. Умный человек не чувствует своей интеллигентности, а нелюдим - своей интровертированности. (И в самом деле, нам говорят, что эти параметры сознания или характера можно наблюдать только с помощью сложных статистических приемов.) Говорящий человек не чувствует грамматические правила, которые, как нам говорят, он применяет, составляя предложения, и люди говорили "грамматически правильно" за тысячи лет до того, как кто-то открыл существование таких правил. Отвечающий на вопросы анкеты не чувствует никаких отношений или мнений, которые якобы побуждают его расставлять крестики определенным образом. Мы чувствуем определенные состояния наших тел, связанные с поведением, но, как указывал Фрейд, мы ведем себя точно так же, когда мы их не чувствуем; они являются побочными явлениями и их не надо ошибочно считать причинами поведения.

Но есть ещё более важная причина того, почему мы так медлили отвергнуть менталистские (когнитивистские) объяснения: им было трудно найти альтернативу. Предположим, что мы должны искать их во внешнем мире, но роль окружающей среды всё ещё далеко не ясна. История эволюционных теорий иллюстрирует эту проблему. До девятнадцатого века окружающая среда мыслилась просто как пассивная сцена, на которой зародилось много различных видов организмов, которые воспроизводили себя и вымирали. Никто не подозревал, что именно окружающая среда ответственна за существование множества различных видов (этот факт, что следует подчеркнуть, приписывался "промыслу творца"). Вся беда в том, что окружающая среда действует незаметным образом: она не толкает или тянет, она селектирует. На протяжении тысячелетней истории человеческой мысли процесс естественного отбора оставался не замеченным, несмотря на его чрезвычайную важность. Когда он был в конце концов обнаружен, то он, конечно, стал ключевым аспектом эволюционной теории.

Влияние окружающей среды на поведение оставалось непонятым еще дольше. Легко видеть, что организмы делают с окружающим их миром, как они берут из него то, что им нужно, и избегают существующие в нем опасности, но намного труднее увидеть то, как мир воздействует на них. Декарт был первым, кто предположил, что окружающая среда может играть активную роль в детерминации поведения, и он, по-видимому, смог сделать это только потому, что получил явный намёк. Он знал, что в Королевских садах Франции есть несколько автоматов, которые приводятся в действие гидравлически скрытыми клапанами. Декарт писал, что люди, входящие в сады "неизбежно наступают на определенные плиты вымощенных дорожек, которые расположены таким образом, что когда они подходят к купающейся Диане, они вызывают то, что она прячется за кустами роз, а если они пытаются следовать за ней, то они вызывают то, что навстречу им выступает Нептун, угрожающий им своим трезубцем." Эти статуи были забавны именно потому, что они вели себя как люди, и поэтому оказалось, что нечто очень похожее на поведение человека может быть объяснено чисто механически. Декарт понял этот намек так: живыми организмами могут двигать подобные причины. (Он исключил человеческий организм, по-видимому для того, чтобы избежать конфликтов с религией.)

Инициирующее поведение действие окружающей среды стали называть "стимулом" - от латинского слова "кнут", действие организма "реакцией", а их совокупность назвали "рефлексом". Рефлексы впервые были продемонстрированы на мелких обезглавленных животных, таких как саламандры, и важно то, что этот принцип воспринимался в штыки в течение девятнадцатого века, потому что он, как тогда казалось, отрицает существование некоего автономного действующего начала - так называемой "души спинного мозга" - которому приписывали ответственность за движения обезглавленного тела животного. Когда Павлов продемонстрировал, как новый рефлексы могут быть выработаны путем кондиционирования, была рождена целая психология стимула-реакции, в которой все поведение объяснялось как реакции на стимулы. Один писатель сказал об этом так: "Всю нашу жизнь нас подталкивают или стегают кнутом." Модель стимул-реакция никогда не была очень убедительной, да она и не решила основной проблемы, потому что была вынуждена изобрести нечто вроде "внутреннего человека" для того, чтобы преобразовывать стимулы в реакции. Теория информации наткнулась на ту же проблему, когда ей пришлось изобретать внутренний "процессор" для преобразования входа в выход.

Но действие дискриминантного стимула относительно легко наблюдать, и поэтому не удивительно, что гипотеза Декарта занимала доминирующее положение в теории поведения в течение длительного времени, но это было ложный путь, от которого научный анализ поведения только сейчас оправился. Окружающая среда не только подталкивает или погоняет, она селектирует (поведение). Ее роль аналогична той, которую она играет в естественном отборе, пусть и в совершенно иных временных масштабах, и она не замечалась по той же причине. Теперь стало ясно, что мы должны принимать во внимание не только то, что окружающая среда делает с организмом до того, как он отреагирует, но и то, что она делает после этого. Акты поведения формируются и поддерживаются вызываемыми ими последствиями. После того, как этот факт был осознан, мы смогли сформулировать взаимодействие между организмом и окружающей средой гораздо более всеобъемлющим образом.

В результате мы получаем два важных вывода. Один из них касается фундаментального анализа. Поведение, которое воздействует на окружающий мир, вызвая последствия ("оперантное" поведение) можно изучать, конструируя окружающую среду, в которой от него зависят конкретные последствия. Изучаемые следственные взаимосвязи постоянно становились всё сложнее, и постепенно становилось ясно, что ими объясняются все те функции, которые ранее приписывались личности, состояниям сознания, чувствам, чертам характера, целям и намерениям. Второй вывод имеет практическое значение: среда может использоваться для манипулирования (поведением). Если генетическую наследственность человека можно изменить только очень медленно, то изменения в окружающем личность мире могут иметь быстрые и драматические последствия. Технология оперантного поведения, как мы увидим, уже достаточно хорошо развита, и ей может оказаться по плечу решение наших нынешних проблем.

Из-за этой возможности возникает другая проблема, которая должна быть решена, если мы хотим воспользоваться нашими преимуществами. Мы сделали прогрессивный шаг, развенчав "автономную личность", но она не ушла с миром. Она ведет своего рода арьегардные бои, для которых, к сожалению, она смогла получить сильнейшую поддержку. Она по-прежнему является важной фигурой в политологии, юриспруденции, религии, экономике, антропологии, социологии, психотерапии, философии, этике, истории, образовании, воспитании детей, лингвистике, архитектуре, градостроительстве и семейной жизни. Эти области имеют своих специалистов, и каждый специалист имеет свою теорию, и почти в каждой теории автономность личности считается бесспорной. "Внутреннему человеку" ("душе") не страшны данные, полученные при случайных наблюдениях или исследованиях структуры поведения, и многие из этих областей имеют дело только с группами людей, когда статистические или анкетные данные имеют ограниченное воздействие на индивида. Результатом является огромный перевес традиционного "знания", которое надо исправить ​​или заменить результатами научного анализа.

Две особенности автономной личности являются особенно опасными. С традиционной точки зрения, человек свободен. Он является автономным в том смысле, что у его поведения нет (внешних) причин. Поэтому он несет ответственность за то, что делает, и его справедливо наказывать за проступки. Эта точка зрения, вместе со всеми связанными с ней практическими последствиями, должна быть пересмотрена после того, как научный анализ открыл неожиданные отношения управления между поведением и окружающей средой. Конечно, определенная мера внешнего управления допускалась. Теологи признали тот факт, что человеку должно быть предопределено делать то, что всезнающий бог знает, что он будет делать, и у древнегреческих драматургов любимой темой была неумолимая судьба. Прорицатели и астрологи часто утверждают, что могут предсказать, что люди будут делать, и их услуги всегда пользовались спросом. Биографы и историки искали "влияний" в жизни людей и народов. Народная мудрость и прозрения таких эссеистов, как Монтень и Бэкон, указывают на некоторую предсказуемость человеческого поведения, о которой также свидетельствуют статистические и анкетные данные социологических исследований.

(Фикция) автономной личности выживает вопреки всему этому потому, что является счастливым исключением. Богословы примирили предопределение со свободой воли, и древнегреческие зрители, растроганные представлением о неизбежной судьбе, выходили из театра свободными людьми. Ход истории изменяется смертью лидера или штормом в море, а жизненный путь изменяется под влиянием учителя или любви, но такие вещи случаются далеко не с каждым, и они не влияют на всех одним и тем же образом. Некоторые историки сотворили добродетель из непредсказуемости истории. Статистические данные легко игнорировать; мы читаем, что сотни людей будут убиты в дорожно-транспортных происшествиях в праздничный уик-энд - и сами пускаемся в путь, как будто лично нас это не касается. Наука о поведении слишком слабо пытается воскресить "призрак предсказуемого человека." Напротив, многие антропологи, социологи и психологи используют свои специальные знания, чтобы доказывать, что человек свободен, целеустремлён, и ответственен. Фрейд был детерминист - на основании веры, а не фактических данных, - но многие фрейдисты, не колеблясь, заверяют своих пациентов, что они могут свободно выбирать между различными вариантами действий и в долгосрочной перспективе являются творцами собственной судьбы.

Эта лазейка постепенно закрывается по мере того, как обнаруживаются новые доказательства предсказуемости поведения человека; личная свобода от полного детерминизма испаряется по мере прогресса научного анализа, в особенности в отношении объяснения поведения индивида. Джозеф Вуд Кратч признаёт статистические факты, даже настаивая на личной свободе: "Мы можем предсказать с большой точностью, сколько людей придут на морской пляж в день, когда температура достигнет определенного значения, и даже то, сколько людей бросится вниз с моста ... хотя ни я, ни вы, не видим необходимости сделать ни то, ни это. " Но он вряд ли сможет отрицать, что те, кто идут на берег моря, имеют для этого весомую причину, равно как и то, что обстоятельства жизни самоубийцы имеют определенное влияние на то, что он прыгнет с моста. Делаемое им различие кажется разумным лишь постольку, поскольку слова вроде "необходимость" намекают на особенно явную насильственность управления поведением. А научный анализ, естественно, движется в направлении выяснения всех видов отношений, управляющих поведением.

Подвергая сомнению управление поведением, якобы осуществляемое автономной личностью, и демонстрируя управление, осуществляемое окружающей средой, наука о поведении этим, кажется, ставит под вопрос человеческое достоинство и честь. Личность несет ответственность за свое поведение, причем не только в том смысле, что ее могут справедливо обвинить или наказать, если она ведет себя плохо, но также и в том смысле, что её достижения требуют признания и восхищения. А научный анализ переносит и заслуги, и вину на окружающую среду, в результате чего традиционное отношение к ним становится неоправданным. Это - радикальные изменения, и те, кто предан традиционным теории и практике, естественно, противодействуют им.

Существует и третий источник неприятностей. Когда причина переносится на среду, то индивидуум, кажется, подвергается совершенно новой опасности. Кому надлежит управлять поведением при помощи окружающей среды и с какой целью? Автономная личность, казалось бы, сама управляет собой в соответствии с внутренним набором ценностей; она делает лишь то, что считает хорошим. Но что сочтет хорошим этот гипотетический манипулятор поведением других, и будет ли это хорошо для тех, кем он управляет? Ответы на вопросы такого рода, как говорят, конечно, относятся к оценочными суждениям.

Свобода, достоинство и ценности являются важнейшими темами, и к сожалению, они обретают всё более критическое значение, поскольку сила технологии поведения становится всё более соизмеримой с проблемами, которые ей предстоит решить. Само изменение, которое принесло нам некоторую надежду на решение, несёт ответственность за растущую оппозицию против предлагаемого способа решения. Этот конфликт сам по себе является проблемой поведения человека и подход (к его разрешению) может быть лишь соответствующий. Наука о поведении отнюдь не так хорошо разработана, как физика или биология, но её преимущество в том, что она может пролить свет на свои собственные трудности. Наука является человеческим поведением, равно как и оппозиция науке. То, что произошло в борьбе человека за свободу и достоинство, и какие проблемы возникают, когда научное знание начинает играть роль в этой борьбе? Ответы на эти вопросы могут помочь расчистить путь для технологии поведения, в которой мы так остро нуждаемся.

Далее (в книге) эти вопросы обсуждаются "с научной точки зрения", но это не значит, что читателю необходимо знать детали научного анализа поведения. Для него достаточно упрощенной интерпретации. Однако суть такой интерпретации легко понять. Мы часто говорим о том, что мы не можем наблюдать или измерять с точностью, требуемой для научного анализа, и при этом очень полезно использовать термины и принципы, которые были выработаны в более точных условиях. Море в сумерках мерцает странным светом, изморозь на оконном стекле рисует необычные узоры, а суп не застывает на кухонной плите, и специалисты объясняют нам, почему. Мы можем, конечно, возразить им, что у них нет "фактов", и что то, что они говорят, невозможно "доказать", но они, тем не менее, скорее всего, правы, а не те, у кого нет экспериментальной базы знаний, и поэтому только они могут сказать нам, как двигаться дальше к более детальному исследованию, если оно покажется необходимым.

Экспериментальный анализ поведения предлагает аналогичные преимущества. Когда мы наблюдаем процессы поведения в контролируемых (лабораторных) условиях, то мы можем легко идентифицировать их в мире повседневности. Мы можем выявить существенные особенности поведения и окружающей среды и поэтому можем пренебречь незначительными частностями, независимо от того, сколь бы увлекательными они ни были. Мы можем отвергнуть традиционные объяснения, если они были проверены экспериментальным анализом, которым была установлена их ложность, а затем двигаться дальше вперед в наших исследованиях с неудержимым любопытством. Примеры поведения, приводимые далее, не навязываются в качестве «доказательства» нашей интерпретации. Само доказательство можно найти в фундаментальном анализе. Но принципы, используемые для интерпретации примеров, обладают достоверностью, которой лишены принципы, полученные лишь из случайных наблюдений.

Язык, которым написана книга, может зачастую показаться непоследовательным. Английский, как и все другие языки, полон донаучных слов, которые обычно употребляются в повседневной речи. Никто не будет иронизировать над астрономом, если он скажет, что солнце восходит или что звезды появляются ночью, ведь было бы смешно требовать, чтобы он всегда говорил, что в результате вращения земли появляется солнце, прежде скрытое за горизонтом, или что звезды становятся видны ночью, а днем они не видны из-за того, что атмосфера рассеивает солнечный свет. Если понадобится, он может дать более точную формулировку. Английский язык содержит намного больше повседневных выражений, относящихся к человеческому поведению, чем к другим явлениям реальности, причем специальная терминология малоизвестна широкой публике. Следовательно, очень даже вероятно, что использование разговорных выражений весьма спорно. Может показаться нелогичным, если я буду просить читателя, чтобы он "keep a point in mind" - "усвоил в сознании некий тезис", хотя я пишу, что сознание - схоластическая фикция, или чтобы он "consider the idea of freedom" - "рассмотрел идею свободы", хотя идея - это просто воображаемый предшественник акта поведения, или пишу для "reassuring those who fear a science of behavior" - "успокоения тех, кто страшится науки о поведении", хотя имею в виду всего лишь изменение их поведения в отношении этой науки. Книга могла бы быть написана для читателя-специалиста без выражений такого рода, но все эти вопросы имеют важное значение для неспециалистов и поэтому их надо излагать обыденным, нетехническим языком. Несомненно, что многие из менталистских (когнитивистских) выражений, издавна укоренившихся в английском языке, невозможно столь же четко перевести на научный язык, как выражение "восход солнца", но достаточно приемлемые переводы вполне возможны.

Почти все наши главные проблемы связаны с человеческим поведением, и их невозможно решить с помощью одной лишь физической и биологической технологии. Что нам необходимо, так это технология поведения, но развитие науки, которая могла бы породить такую технологию, шло страшно медленно. Одной из трудностей является то, что почти всё из того, что называется наукой о поведении, продолжает следовать традиции, рассуждающей не о поведении, а о состояниях сознания, чувствах, чертах характера, человеческой природе, и так далее. Физика и биология когда-то занимались аналогичной схоластикой и стали развиваться лишь тогда, когда отвергли её. Науки о поведении медлят с этим отчасти потому, что часто кажется, что схоластические абстракции можно непосредственно наблюдать, и отчасти потому, что альтернативные объяснения было трудно найти. Окружающая среда, несомненно,была важным фактором, но её роль оставалась неясной. Она ведь не "толкает или тянет", а селектирует, и эту функцию было трудно обнаружить и проанализировать. Роль естественного отбора в эволюции была сформулирована лишь немногим более ста лет назад, и селекционная роль среды в формировании и поддержании поведения индивида только начинает получать признание и изучаться. Но по мере того, как росло понимание взаимодействий между организмом и окружающей средой, начинала выявляться зависимость тех функций, которые ранее приписывались состояниям сознания, чувствам и чертам характера, от параметров (экспериментальных) условий, и, следовательно, открылся путь к технология поведения. Однако она не решит наши проблемы, пока не заменит традиционные донаучные воззрения, которые прочно укоренились. Свобода и достоинство - иллюстрация этой трудности. Они - атрибуты автономного человека традиционной теории, и имеют важное значение для практики, в которой человек несет ответственность за проступки, а достижения требуют признания. Научный анализ переносит и ответственность, и заслуги человека на окружающую среду. Он также ставит вопросы, касающиеся "ценностей". И ещё: кто будет использовать эту технологию и с какими целями? Пока эти вопросы не будут решены, технология поведения по-прежнему будет отвергаться, а вместе с нею, возможно, и единственный способ решения наших проблем."