Рисунок: Saul Steinberg
Хотя я долго и упорно искал запрятанные в громадной массе "гуманитарного" пустословия и лжи книги, которые были бы полезны для понимания нынешнего капиталистического общества и методов его замены социалистическим, я до сих пор не наталкивался на книги Анатолия Рапопорта. Наверно, это потому, что у него не только не было точек соприкосновения с радикальным бихевиоризмом или марксистской политэкономией (что сразу видно по отсутствию этих терминов в предметных указателях его книг), но и его представления о марксизме и бихевиоризме в целом были не только примитивны, но и ложны. Марксизмом он считал внутреннюю политику деспота сталина и убогое гегельянство "истмата" - так называемого исторического материализма. А вот какую высокомерную чушь он написал о бихевиоризме в "Словарике", которым он снабдил свою книгу "Operational Philosophy - Операционная философия":
"Behaviorism: a direction in psychology, where attention is focused on the overt behavior of organisms only and where the usefulness of introspective and holistic methods is questioned or denied. - Бихевиоризм: направление в психологии, в котором внимание сконцентрировано на наблюдаемом поведении и которое подвергает сомнению или отрицает полезность интроспективных и холистских методов."
Другая чуждая мне особенность книг Рапопорта - его пристрастие к математике. Целый ряд его книг до отказа набит неудобочитаемыми математическими выкладками, например, "Prisoner's Dilemma", "Decision Theory" и "Two-Person Game Theory". Я не отрицаю полезность математики в физике, астрономии, инженерном деле и других областях точных наук и технологий, вся суть которых - в математических расчётах. Но в изучении действительно сложных систем - в биологии, поведении, метеорологии, геологии и т.п. - любая попытка подменить реальность формулами или, ещё того хуже, "математическими моделями" - это прямой путь к... глупейшим ошибкам, шизе и предумышленной лжи. Это неизбежно потому, что формулы и математические модели "отражают" (притом с грубой идеализацией из-за ограниченного числа исходных данных) лишь несколько (обычно 2 или 3) факторов, произвольно выбранных из громадного количества факторов, реально взаимодействующих в "моделируемом" природном процессе, отчего многие действительно важные факторы неизбежно игнорируются.
Бегло проглядев целый ряд книг Рапопорта, я поначалу думал сделать и выложить здесь несколько переводов на русский действительно интересных отрывков из книг, которые не загажены математическими выкладками. Но, к сожалению, во всех таких книгах ("Operational Philosophy", "General System Theory", "Conflict in Man-Made Environments", "Fights, Games, and Debates", "The Origins of Violence" и "Peace") повторяется несколько действительно интересных соображений, причём в сильно разбавленном пустой болтовнёй виде. Названия этих книг очень даже броские и заманчивые, но их содержание весьма бледное. Пока я нашел лишь один читабельный отрывок: часть главы 11 - "Личность и общество" из книги Рапопорта "Operational Philosophy - Операционная философия". Возможно, я попозже найду и выложу перевод ещё двух-трёх других интересных отрывков, но обещать это не могу. Мои пояснения - (в скобках курсивом).
* * *
Анатолий Рапопорт:
"Операционная философия
Глава 11: ЛИЧНОСТЬ И ОБЩЕСТВО
Так как любая система этики содержит в себе социальную философию, то её содержит и операционная этика. Однако, как мы видели, операционная этика не способна предписывать конкретные нормы поведения или рекомендовать конкретные социальные структуры. Её единственная предпосылка заключается в том, что выбор действий должен основываться на результатах эффективного исследования.
Эффективное исследование – это исследование, которому не мешают факторы, внешние по отношению к исследованию. Это свободное исследование, где не накладывается никаких ограничений на виды вопросов, которые могут быть заданы. Некоторые из этих ограничений могут иметь философскую природу: они налагаются рамками мышления, в рамках которого требуется задавать вопросы.
Таким образом, в социальных вопросах, как сказал (пресловутый либераст) Поппер (Popper, Karl R. The Open Society and Its Enemies, Princeton University Press, 1950), если человек продолжает мыслить по определённым шаблонам, он задаёт вопросы, которые принуждают к ответам, обеспечивающим дальнейшее существование этих шаблонов. Например, он спрашивает: «Кто должен править?» Ему отвечают, в зависимости от своей социальной философии: «философы-короли», или «выдающиеся личности», или «мудрые, богатые и добрые», или «народ», или «рабочий класс».
Но этот вопрос – ловушка. Он подразумевает, что кто-то должен править. Если человеку неприемлема эта предпосылка, он не может ответить на этот вопрос. Если же он попытается ответить на этот вопрос, он «проглотит» эту предпосылку и её ограничения. В рамках этой предпосылки уже вряд ли возникнут другие вопросы, например, «Как предотвратить злоупотребление властью правителями?»
Тут мы видим, как некоторые вопросы невозможно поставить просто потому, что они не возникнут, если мы останемся в рамках определённых предпосылок. Однако существует ещё одно ограничение на вопросы, особенно на те, которые касаются социальной философии, – это ограничение страхом. Задавать определённые вопросы, которые тем не менее возникают, причём порой постоянно, в большинстве существующих обществ запрещено, поскольку они затрагивают якобы незыблемые опоры, на которых стоят эти общества. Эти критические вопросы блокирует ореол святости, окружающий всю сферу, против которой они направлены. Это - исключительно эффективный способ блокировать вопросы, поскольку он действует не только при помощи конкретной угрозы наказания, но, что ещё важнее, тем, что он делает свободу исследования психологически невозможной. Обычно люди не задают вопросов, когда испытывают страх. Следовательно, возможно лишь одно из двух: если свобода исследования или страх.
Страх действует в обстановке угроз. Угроза - это ожидаемая (или воображаемая) опасность, но не всякая ожидаемая опасность является угрозой. Например, хороший водитель всегда ожидает опасности, но, осознавая опасности, он также осознаёт свою способность их избежать. Следовательно, хороший водитель не испытывает страх. Мы можем назвать это чувство осознания опасностей в сочетании с уверенностью в себе «предвидением», чтобы отличать его от страха. Предвидение опасности (реальной или воображаемой) без уверенности в её предотвращении является угрозой и вызывает страх.
Наши знания о физиологии страха явно недостаточны. Вполне хорошо известно, что он связан с активностью определённых желез, в частности, секрецией адреналина в кровь и оттоком крови от мозга и внутренних органов к скелетным мышцам. Эти изменения готовят организм к физической нагрузке и полезны для отражения определённых видов физических опасностей, например, с помощью нападения или бегства. Для людей этот механизм мобилизации физических ресурсов большей частью является анахронизмом. Страхи, которые мы испытываем, чаще всего связаны не с угрозой немедленного уничтожения нашего физического «я», а имеют обобщенный характер и обычно являются абстрактными угрозами некоего неопределённого вреда нашему символическому «я».
(...)
Самые серьёзные проблемы, с которыми сталкивается современный человек, – это не случаи острого испуга (вызванного непосредственной опасностью), а хронические постоянные страхи. Самым неблагополучным человеческим обществам угрожает не столько немедленное уничтожение, сколько затяжные несчастья: болезни, голод, рабство. В более благополучных обществах, где эти физические опасности не столь страшны, существуют другие, но возможно, столь же мучительные: угроза потери социального положения.
Неизвестно, сопровождаются ли эти обобщенные, неопределённые страхи (а точнее - опасения) активностью желез и внутренних органов вроде той, что наблюдается при остром страхе. Но препятствия для исследований, вызванные опасениями, совершенно очевидны. Данные, полученные рядом экспериментальных исследований в области образования, убедительно свидетельствуют о том, что опасения серьёзно препятствуют стимулам к исследованию.
Поэтому с точки зрения операционной этики устранение этих опасений является важной задачей. Устранение страха, связанного с физическими опасностями, – это в значительной мере вопрос технологии. За последние полтора столетия технологии достигли таких успехов в устранении этих чётко определённых опасностей в некоторых областях, что представляется весьма вероятным, что эти результаты можно значительно расширить.
Однако устранение других видов угроз выходит из круга проблем, с которыми могут справиться технологии. Реальность такова, что в обеих доминирующих теперь (в 1953 году) цивилизациях, основанных на успешном всестороннем техническом прогрессе, страх в форме неясных опасений стал хроническим. Соединённые Штаты и Союз Советских Социалистических Республик представляют собой два противоположных полюса социальной философии. Тем не менее, их этика имеет много общего. Социальные философии обеих стран основаны на этике активизма: их цели были чётко изложены в высокопарных декларациях и священных книгах. У обеих социальные философии были направлены на устранение страха при помощи эгалитарной системы. Но обе цивилизации подвержены опасениям, которые были во многом были результатом их социальных философий. Для наглядного противопоставления и сравнения я опишу экстремальные формы этих философий, как они представлены, скажем, в редакционных статьях «Правды» и «Чикаго Трибьюн».
ИНДИВИДУАЛИЗМ
Возьмём сперва США - более старую цивилизацию. Она была рождена в муках революции, возглавленной (буржуазными) интеллектуалами - сторонниками социальной философии (Жан-Жака) Руссо, которая также была основой Французской революции (1789 года). Философия Руссо, порожденная идеями французского Просвещения, поставила личность в центр внимания. Права личности считались непременными и неизменными. Общества и государства существовали только для того, чтобы гарантировать эти права личности. Социальная организация основывалась на общественном договоре между индивидами, которые в своём «естественном состоянии» считались свободными действующими лицами. Таким образом, организация общества оценивалась по степени ограничения ею этих «естественных прав».
Эта социальная философия послужила основой для оправдания революционной деятельности XVIII века в Америке и Франции. Это была деятельность становившегося всё более многочисленным класса людей, чьё стремление к переменам и деятельности было огромным. Это были торговцы, люди свободных профессий, начинающие промышленники, первопроходцы – они были организаторами действий народа. Философия индивидуализма вселяла в них уверенность, что они правы, разрушая колониальную власть Британии в Америке и феодальную власть аристократии во Франции. Таким образом, философия индивидуализма была эффективным средством достижения конкретной социальной цели - получения власти организаторами производственной деятельности - среднему классу (буржуазии).
Однако эти победители не считали индивидуализм оправданием их борьбы за власть. Они считали его наиболее желанной и справедливой целью общества. Он служил для устранения страха нового господствующего класса, придавая ему смелость разрушать традиции и связи* (между людьми). А теперь он стал идеалистической философией смелости. Каждый сам себе хозяин. Каждому даны неограниченные возможности для «самосовершенствования». Конкуренция стимулирует каждого человека на максимальные достижения и принятие полной ответственности за свой успех или неудачу. Так индивидуализм стал ценностью, неизменным принципом (анти)общественной этики.
Даже ценности индивидуализма становятся изъянами в ином социальном контексте. Свобода договора между нанимателем и трудящимися (продажа рабочей силы на открытом рынке) могла гарантировать справедливую компенсацию на ограниченном рынке труда, но на переполненном рынке рабочей силы она становится инструментом угнетения трудящихся. Смелость, сопутствующая чувству свободы выбора работы, сменяется страхом потерять её. В сельской экономике самодостаточных домохозяйств чувство ответственности за собственное благополучие может способствовать смелости. Но в городской промышленной экономике с её чувством безымянного одиночества в современном мегаполисе - это скорее страх. Когда «успех» означал просто разумное благополучие и отсутствие долгов, конкуренция могла бы служить стимулом смелости. Но там, где успех стал означать «вскарабкаться на вершину», а всё остальное называется «неудачу», смелость уступает место боязни и профессиональным заболеваниям служащих.
Более того, ситуация в мире изменилась. Поначалу индивидуализм был революционной идеей. Нашими друзьями среди народов мира были молодые, подающие надежды страны, развитие которых гарантировалось огромной жизненной силой новых социальных идей, которые они усваивали. Нашими врагами были дряхлые аристократии, находящиеся на грани исчезновения. Поэтому будущее было многообещающим.
Однако в наши дни индивидуализм в его форме "laissez-faire" - вседозволенности (для капиталистов) – это старая идея. По сути, это мертвая идея, которую вряд ли кто воспринимает всерьёз за пределами США. Даже нельзя сказать, что режимы, которые мы поддерживаем сегодня, исповедуют индивидуализм вседозволенности. Они попросту исповедуют (или, скорее, говорят, что исповедуют) безоговорочную ненависть к соперничающей идее (коллективизму). Из-за этого мы поддерживаем их, открыто или скрытно, и связали своё будущее с этой поддержкой. Именно осознание бесперспективности социальной философии, которую мы исповедуем, и наша неспособность признать это порождают тот смутный страх, который сейчас овладел нами.
КОММУНИЗМ
Аналогичное превращение мужества в страх в СССР ещё более поразительно, вероятно потому, что это произошло столь быстро - на памяти одного поколения.
СССР был рожден в муках революции, возглавленной интеллигентами, исповедующими социальную философию Карла Маркса. Маркс пришел на столетие позже Руссо, и его философия более адекватна. Реально она даже содержит проницательную критику индивидуалистической философии Руссо. Маркс указывал на то, что свободных индивидов в «естественном состоянии», которые якобы подписали первый «общественный договор», никогда не существовало. Человек стал человеком, говорил Маркс, благодаря своему участию в процессе общественного производства. Следовательно, корни общественных отношений следует искать в этом процессе.
Далее, Маркс показал, что на протяжении всей документально подтвержденной истории человеческие общества имели специфическую структуру, состоящую из двух основных классов: эксплуатируемых (рабов, затем крепостных, затем наёмных рабочих), которые выполняли большую часть работы, и эксплуататоров (рабовладельцев, затем феодалов, затем собственников орудий производства), которые присваивали большую часть продукции. Ход истории, считал Маркс, определяется борьбой сменяющих друг друга эксплуатируемых классов против эксплуататоров. Великие исторические изменения происходили, когда один господствующий класс исчезал, а на его месте появлялся другой. Такие перемены приносили с собой новые ориентиры, новые перспективы и новые системы этики.
Прогноз Маркса относительно будущей истории был оптимистическим. В то время как предыдущие социальные изменения происходили под действием слепых исторических сил («законов движения» общества), следующее великое изменение, коммунистическая революция, будет совершено классом (промышленным рабочим классом, пролетариатом), осознающим эти силы. Этот класс, усвоив в ходе своей борьбы уроки истории, позаботится о том, чтобы трагическая история (появление нового класса эксплуататоров) не повторилась и чтобы было установлено бесклассовое (и, следовательно, свободное от (классовой) борьбы) человеческое общество. Маркс охарактеризовал этот последний переход власти как прыжок из царства необходимости в царство свободы.
На первый взгляд, социальная философия Маркса была не менее эгалитарной и освободительной, чем философия Руссо. Деградацию марксистской социальной философии в СССР можно объяснить теми же причинами, которые привели к трансформации философии "laissez-faire" - вседозволенности (для буржуазии) на Западе из философии социального прогресса в философию социального застоя.
В СССР марксистская философия поначалу послужила оправданием, позволявшим захватить власть. После того, как власть захватило меньшинство (сталинская номенклатура), философия классовой борьбы превратилась в оправдание удержания власти. Значение отдельной личности было принижено в ходе борьбы за власть, поскольку без полного единства целей и без сильной военной дисциплины в борьбе не удалось бы победить. Но то, что было средством, превратилось в цель, в ценность. Единомыслие и конформизм стали социальными добродетелями в «бесклассовом» обществе.
Поскольку старые оправдания, служившие для поддержания порядка, больше не работали, пришлось изобрести новые (они были изобретены в изобилии и с энтузиазмом, но без особого внимания к действительности). Например, коммунисты иногда утверждают, что в бесклассовом обществе, таком как СССР, нет нужды в свободе политических разногласий, поскольку такие разногласия являются лишь отражением классовой борьбы, которой в СССР уже нет. С такой же убеждённостью они также утверждают, что диктатуру Коммунистической партии нельзя ослаблять, поскольку постоянно появляются новые враги, лишь выжидающие возможности внутренних конфликтов, чтобы захватить власть. Второму аргументу придаётся больше значения, поскольку он больше соответствует окаменелой догме социального (классового) конфликта как основной социальной реальности. Поэтому постоянно появлялись новые враги государства: инакомыслящие социалистические партии, интеллигенция, зажиточные крестьяне, «уклонисты» внутри Коммунистической партии, «саботажники» и «иностранные агенты», «безродные космополиты» и т. д. и т. п.
Тревога - это постоянный побочный продукт постоянной необходимости выдумывать оправдания для ценностей, которые стали несостоятельными. Именно в этом, на мой взгляд, кроется основа хронического страха как в США, так и в Советском Союзе. Самое печальное в этих опасениях то, что они - не только побочный результат цепляния за бесполезные ценности, но и блокируют процесс мышления, которым эти ценности могут быть подвергнуты переоценке. Чтобы что-то исследовать, нужно на время отстраниться (от них); нужно отстраниться и рассмотреть их. Но именно это невозможно сделать в состоянии тревоги. Вы озабочены тем, как выжить, подобно парализованному страхом водителю, который бессознательно давит ногой на (заблокированные) тормоза автомобиля, который заносит.
---
* Я бы не сказал,
что буржуи когда-либо имели страх перед аристократией. Нет, они ей
завидовали и подражали (посмотрите замечательную комедию Мольера "Буржуй
во дворянстве") и продолжают подражать ей поныне. Что касается разрушения капитализмом традиций и
связей между людьми - об это хорошо написано в "Коммунистическом
манифесте" Маркса и Энгельса (цитирую):
"Буржуазия повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные,
патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она
пестрые феодальные путы, привязывавшие человека к его «естественным
повелителям», и не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого
интереса, бессердечного «чистогана». В ледяной воде эгоистического расчета
потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма,
мещанской сентиментальности. Она превратила личное достоинство человека в
меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и
благоприобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли. Словом, эксплуатацию, прикрытую религиозными и
политическими иллюзиями, она заменила эксплуатацией открытой, бесстыдной,
прямой, черствой.
Буржуазия лишила священного ореола все роды деятельности, которые до тех пор
считались почетными и на которые смотрели с благоговейным трепетом. Врача,
юриста, священника, поэта, человека науки она превратила в своих платных
наемных работников.
Буржуазия сорвала с семейных отношений их трогательно-сентиментальный покров и
свела их к чисто денежным отношениям." (Конец цитирования)
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий