Сказки при всей их
фантастичности тем не менее содержат
мировоззрение тех, кто их сочинил. В
общем и целом сюжет сказок построен на
борьбе между силами добра и зла, причём
добро в конечном итоге (я имею в виду в
сказках) всегда побеждает. Это -
необходимость, потому что сказки читают
или рассказывают детям на ночь, и они
заснут спокойно только в том случае,
если у сказки хороший, счастливый конец.
Как примеры можно привести
сказки француза Шарля Перро (например,
Кот в сапогах и Золушка), немцев братьев
Гримм (например, Красная Шапочка и
Хензель и Гретель), датчанина Андерсена
(например, Снежная Королева и Гадкий
Утёнок) и так далее и тому подобное.
Победой добра над злом сказки учат
детей добру.
Но
вот Вам типичная сказка англичанина
Редьярда Киплинга -
"О
том, откуда у слонов длинный хобот*
Это
только теперь, милый мой мальчик, у
Слонов есть хобот. А прежде, давным-давно,
никакого хобота у Слонов не было. Был
только нос, вроде как лепёшка, чёрненький
и величиною с башмак. Этот нос болтался
во все стороны, но всё же ни на что не
годился: разве можно таким носом поднять
что-нибудь с земли?
И
вот в то самое время, давным-давно, жил
один такой Слон, или лучше сказать:
Слонёнок, который был страшно любопытен,
и кого, бывало, ни увидит, ко всем приставал
с вопросами. Жил он в Африке и приставал
с вопросами ко всей Африке.
Он
приставал к Страусихе, своей длинношеей
тётке, и спрашивал её, отчего у неё на
хвосте перья растут так, а не иначе, и
длинношеяя тётка Страусиха давала ему
за это тумака своей твёрдой-претвёрдой
ногой.
Он
приставал к своему длинноногому дядьке
Жирафу и спрашивал его, почему у него
на шкуре пятна, и длинноногий дядька
Жираф давал ему за это тумака своим
твёрдым-претвёрдым копытом.
Но
и это не отбивало у него любопытства.
И
он спрашивал свою толстую тётку
Бегемотиху, отчего у неё такие красные
глаза, и толстая тётка Бегемотиха давала
ему за это тумака своим толстым-претолстым
копытом.
Но
и это не отбивало у него любопытства.
Он
спрашивал своего волосатого дядьку
Павиана, почему все дыни такие сладкие,
и волосатый дядька Павиан давал ему за
это тумака своей мохнатой, волосатой
лапой.
Но
и это не отбивало у него любопытства.
Что
бы он ни увидел, что бы ни услышал, что
бы ни понюхал, до чего бы ни дотронулся
— он тотчас же спрашивал обо всём и
тотчас же получал за это тумака от всех
своих дядей и тёток.
Но
и это не отбивало у него любопытства.
И
случилось так, что в одно прекрасное
утро, незадолго до равноденствия, этот
самый Слонёнок — надоеда и приставала
— спросил об одной такой вещи, о которой
ещё никто никогда не спрашивал. Он
спросил:
—
Что ест за обедом
Крокодил?
Все
закричали на него:
—
Тс-с-с-с!
И
тотчас же, без дальних слов, принялись
награждать его тумаками. Били его долго,
без передышки, но когда кончили бить,
он сейчас же побежал к терновнику и
сказал птичке Колоколо:
—
Мой отец колотил
меня, и моя мать колотила меня, и все мои
тётки колотили меня, и все мои дядьки
колотили меня за несносное моё любопытство,
и всё же мне страшно хотелось бы знать,
что может кушать у себя за обедом
Крокодил?
И
сказала птичка Колоколо, громко и
печально всхлипывая:
—
Ступай к широкой
реке Лимпопо. Она грязная, мутно-зелёная,
и над нею растут ядовитые деревья,
которые нагоняют лихорадку. Там ты
узнаешь всё.
На
следующий день, когда от равноденствия
уже ничего не осталось, Слонёнок набрал
бананов — целых сто фунтов! — и сахарного
тростнику — тоже сто фунтов! — и
семнадцать зелёных хрустящих дынь,
взвалил всё это на плечи и, пожелав своим
милым родственникам счастливо оставаться,
отправился в путь.
—
Прощайте! — сказал
он им. — Я иду к грязной, мутно-зелёной
реке Лимпопо; там растут деревья, они
нагоняют лихорадку, и я узнаю-таки, что
ест за обедом Крокодил.
И
родственники ещё раз воспользовались
случаем и хорошенько вздули его на
прощанье, хотя он чрезвычайно любезно
просил их не беспокоиться.
Это
было ему не в диковину, и он ушёл от них,
слегка потрёпанный, но не очень удивлённый.
Ел по дороге дыни, а корки бросал на
землю, так как подбирать эти корки ему
было нечем.
Из
города Грэма он пошёл в Кимберли, из
Кимберли в Хамову землю, из Хамовой
земли на восток и на север и всю дорогу
ел дыни, покуда, наконец, не пришёл к
грязной, мутно-зелёной широкой реке
Лимпопо, на берегах которой как раз
такие деревья, как говорила птичка
Колоколо.
А
надо тебе знать, мой милый мальчик, что
до той самой недели, до того самого дня,
до того самого часа, до той самой минуты
наш любопытный Слонёнок никогда не
видал Крокодила и даже не знал, что это,
собственно, такое. Представь же себе
его любопытство!
Первое,
что бросилось ему в глаза, — был Двуцветный
Питон, Скалистый Змей, обвившийся вокруг
утеса.
—
Простите, пожалуйста!
— сказал Слонёнок чрезвычайно учтиво.
— Не встречался ли вам где-нибудь
поблизости Крокодил? Здесь так легко
заблудиться.
—
Не встречался ли
мне Крокодил? — надменно переспросил
Змей. — Нашёл о чём спрашивать!
—
Простите, пожалуйста!
— продолжал Слонёнок. — Не можете ли
вы сообщить мне, что ест за обедом
Крокодил?
Тут
Двуцветный Питон не мог уже больше
удержаться, быстро развернулся и длинным
хвостом дал Слонёнку тумака. А хвост у
него был как молотильный цеп и весь
покрыт чешуёю.
—
Вот дела! — сказал
Слонёнок. — Мало того, что мой отец
колотил меня, и моя мать колотила меня,
и мой дядька колотил меня, и моя тётка
колотила меня, и другой мой дядька,
Павиан, колотил меня, и другая моя тётка,
Бегемотиха, колотила меня, и все как
есть колотили меня за любопытство, —
здесь, как я вижу, начинается та же
история.
И
он очень учтиво попрощался с Двуцветным
Питоном, помог ему снова обмотаться
вокруг скалы и пошёл себе дальше; хотя
его порядком потрепали, он не очень
дивился этому, а снова взялся за дыни и
снова бросал корки на землю, потому что,
повторяю, чем бы он стал их подбирать?
— и скоро набрёл на какое-то бревно,
валявшееся у самого берега грязной,
мутно-зелёной реки Лимпопо, окруженной
деревьями, нагоняющими лихорадку.
Но
на самом деле, мой милый мальчик, это
было совсем не бревно — это был Крокодил.
И мигнул Крокодил одним глазом — вот
так.
—
Простите, пожалуйста!
— обратился к нему Слонёнок чрезвычайно
учтиво. — Не случалось ли вам встретить
где-нибудь поблизости в этих местах
Крокодила?
Крокодил
подмигнул другим глазом и высунул
наполовину свой хвост из воды. Слонёнок
(опять-таки очень учтиво!) отступил
назад, потому что новые тумаки его вовсе
не привлекали.
—
Подойди-ка сюда, моя
крошка! — сказал Крокодил. — Тебе,
собственно, зачем он понадобился?
—
Простите, пожалуйста!
— сказал Слонёнок чрезвычайно учтиво.
— Мой отец колотил меня, и моя мать
колотила меня, моя долговязая тётка
Страусиха колотила меня, и мой длинноногий
дядька Жираф колотил меня, моя другая
тётка, толстая Бегемотиха, колотила
меня, и другой мой дядька, мохнатый
Павиан, колотил меня, и Питон Двуцветный,
Скалистый Змей вот только что, совсем
недавно колотил меня ужасно больно, и
теперь — не во гнев будь вам сказано —
я не хотел бы, чтобы меня колотили опять.
—
Подойди сюда, моя
крошка, — сказал Крокодил, — потому что
я и есть Крокодил.
В
подтверждение своих слов он выкатил из
правого глаза большую крокодилову
слезу.
Слонёнок
ужасно обрадовался; у него захватило
дух, он упал на колени и крикнул:
—
Боже мой! Вас-то мне
и нужно! Я столько дней разыскиваю вас!
Скажите мне, пожалуйста, поскорее, что
вы едите за обедом?
—
Подойди-ка поближе,
малютка, я шепну тебе на ушко.
Слонёнок
тотчас преклонил своё ухо к зубастой,
клыкастой крокодиловой пасти, и Крокодил
схватил его за маленький носик, который
до этой самой недели, до этого самого
дня, до этого самого часа, до этой самой
минуты был нисколько не больше башмака.
—
С нынешнего дня, —
сказал Крокодил сквозь зубы, — с нынешнего
дня я буду есть за обедом маленьких
глупых слонят.
Слонёнку
это страшно не понравилось, и он проговорил
через нос:
—
Пусдиде бедя, бде
очедь больдо! (Пустите меня, мне очень
больно).
Тут
Двуцветный Питон, Скалистый Змей
соскользнул со скалы и промолвил:
—
Если ты, мой юный
друг, тотчас же не отпрянешь назад изо
всех сил, то моё мнение таково, что не
успеешь ты сосчитать до трёх, как попадёшь
туда, в эту мутную воду, как следствие
твоего разговора с этим кожаным бурдюком
(так он обозвал Крокодила) …
Двуцветные
Питоны, Скалистые Змеи всегда изъясняются
витиевато. Слонёнок послушался, сел на
задние ноги и стал тянуть назад.
Он
тянул, и тянул, и тянул, и нос у него стал
вытягиваться. А Крокодил отступил
подальше в воду, вспенил и замутил её
всю ударами своего хвоста, и тоже тянул,
и тянул, и тянул.
И
нос у Слонёнка вытягивался, и Слонёнок
растопырил все четыре ноги, такие
крошечные слоновьи ножки, и тянул, и
тянул, и тянул, и нос у него всё вытягивался.
И Крокодил бил хвостом, как веслом, и
тянул, и тянул, и чем больше он тянул,
тем длиннее вытягивался у Слонёнка нос,
и больно было этому носу у-ж-ж-жа-сно!
И
вдруг Слонёнок почувствовал, что ножки
его заскользили по земле, и он вскрикнул
через нос, который сделался у него чуть
не в пять футов длиною:
—
Осдавьде! Довольдо!
Осдавьде!
Услыхав
это, Двуцветный Питон, Скалистый Змей
ринулся вниз со скалы, обмотался двойным
узлом вокруг задней ноги Слонёнка и
сказал своим напыщенным голосом:
—
О, неопытный и
легкомысленный путник! Мы должны
понатужиться сколько возможно, ибо
мнение моё таково, что этот живой крейсер
с бронированной палубой (так величал
он Крокодила) намерен испортить твою
будущую карьеру…
Двуцветные
Питоны, Скалистые Змеи всегда выражаются
так. И вот тянет Змей, тянет Слонёнок,
но тянет и Крокодил.
Тянет,
тянет, но так как Слонёнок и Двуцветный
Питон, Скалистый Змей тянут сильнее, то
Крокодил, в конце концов, должен был
выпустить нос Слонёнка, — он отлетел
назад с таким плеском, что слышно было
по всей Лимпопо.
А
Слонёнок как стоял, так и сел с размаху
и очень больно ударился, но всё же успел
сказать Двуцветному Питону, Скалистому
Змею спасибо, хотя, право, ему было не
до того: надо было поскорее заняться
вытянутым носом — обернуть его мокрыми
листьями бананов и опустить в холодную
мутно-зелёную воду реки Лимпопо, чтобы
он хоть немного остыл.
—
К чему тебе это? —
сказал Двуцветный Питон, Скалистый
Змей.
—
Простите, пожалуйста,
— сказал Слонёнок, — нос у меня потерял
прежний вид, и я хочу, чтобы он опять
стал коротеньким.
—
Долго же тебе придётся
ждать, — сказал Двуцветный Питон,
Скалистый Змей. — То есть удивительно,
до чего иные не понимают своей собственной
выгоды!
Слонёнок
простоял над водой три дня и три ночи и
всё пороверял, не уменьшился ли у него
нос. Но нос не уменьшался и — мало того
— из-за этого носа глаза у Слонёнка
стали немного косыми.
Потому
что, мой милый мальчик, ты, надеюсь, уже
догадался, что Крокодил вытянул Слонёнку
нос в самый настоящий хобот — точь-в-точь
такой, какие бывают у нынешних Слонов.
К
концу третьего дня прилетела какая-то
муха и ужалила Слонёнка в плечо, и он,
сам не замечая, что делает, приподнял
хобот, хлопнул хоботом муху — и та
свалилась замертво.
—
Вот тебе первая
выгода! — сказал Двуцветный Питон,
Скалистый Змей. — Ну, рассуди сам: мог
бы ты сделать что-нибудь такое своим
прежним мизерным носом? Кстати, не хочешь
ли закусить?
И
Слонёнок, сам не зная, как у него это
вышло, потянулся хоботом к апельсиновому
дереву, сорвал апельсин и тотчас же
сунул себе в рот.
—
Вот тебе и вторая
выгода! — сказал Двуцветный Питон,
Скалистый Змей. — Попробовал бы ты
проделать это своим прежним носом!
Кстати, заметил ли ты, что солнце стало
сильно припекать?
—
Пожалуй, что и так!
— сказал Слонёнок. — И сам не зная, как
у него это вышло, зачерпнул своим хоботом
из грязной, мутно-зелёной реки Лимпопо
немного илу и шлёпнул его себе на голову:
ил расплылся мокрой лепёшкой, и за уши
Слонёнку потекли целые потоки воды.
—
Вот тебе третья
выгода! — сказал Двуцветный Питон,
Скалистый Змей. — Попробовал бы ты
проделать это своим прежним малюсеньким
носом! И кстати, что ты теперь думаешь
насчёт тумаков?
—
Простите, пожалуйста,
— сказал Слонёнок, — но я, право, не
люблю тумаков.
—
Нет, о том, как
надавать их кому-то другому! — уточнилл
Двуцветный Питон, Скалистый Змей.
—
Теперь я смогу! —
сказал Слонёнок.
—
Да ты ещё не знаешь
всё о своём носе! — сказал Двуцветный
Питон, Скалистый Змей. — Это не нос, а
просто клад.
—
Благодарю вас, —
сказал Слонёнок, — я приму это к сведению.
А теперь мне пора домой; я пойду к моим
милым родственникам и проверю мой нос
на моих домашних.
И
пошёл Слонёнок по Африке, забавляясь и
помахивая хоботом. Захочется ему плодов
— он срывает их прямо с дерева, а не
стоит и не поджидает, как прежде, чтобы
они свалились на землю.
Захочется
ему травки — он рвёт её прямо с земли,
а не валится на колени, как бывало до
той поры.
Мухи
докучают ему — он срывает с дерева ветку
и машет ею как веером. Припекает солнце
— он сейчас же опустит свой хобот в
реку, — и вот на голове у него холодная,
мокрая лепёшка. Скучно ему одному
шататься без дела по Африке — он трубит
хоботом песни, и хобот его громче сотни
медных труб.
Он
нарочно свернул с дороги, чтобы разыскать
Бегемотиху, хорошенько отколотить её
и проверить, правду ли сказал ему
Двуцветный Питон про его новый нос.
Поколотив Бегемотиху, он пошёл по прежней
дороге и подбирал с земли те дынные
корки, которые разбрасывал по пути к
Лимпопо, — потому что был Опрятным
Толстокожим.
Уже
стемнело, когда в один прекрасный вечер
он пришел домой к своим милым родственникам.
Он свернул хобот в кольцо и сказал:
—
Здравствуйте! Как
поживаете?
Они
страшно обрадовались ему и сейчас же в
один голос сказали:
—
Поди-ка, поди-ка
сюда, мы навешаем тебе тумаков за твоё
несносное любопытство.
—
Эх, вы! — сказал
Слонёнок. — Много вы смыслите в тумаках!
А я это дело понимаю. Вот, смотрите!
И
он развернул свой хобот, и тотчас же два
его милых братца полетели от него вверх
тормашками.
—
Клянёмся бананами,
— закричали они, — где это ты так
навострился и что у тебя с носом?
—
Этот нос у меня новый
и подарил мне его Крокодил — на грязной,
мутно-зелёной реке Лимпопо, — сказал
Слонёнок. — Я завел с ним разговор о
том, что он ест за обедом, и он подарил
мне на память новый нос.
—
Какой безобразный
нос! — сказал волосатый, мохнатый дядька
Павиан.
—
Возможно, — ответил
Слонёнок, — но полезный!
И
он схватил волосатую ногу волосатого
дядьки Павиана и, раскачав, закинул его
в осиное гнездо.
И
так разошёлся этот Слонёнок, что отколотил
всех своих милых родственников. Те
выпучили на него глаза от изумления. Он
выдернул у долговязой тётки Страусихи
чуть не все её перья из хвоста; он ухватил
длинноногого дядьку Жирафа за заднюю
ногу и поволок его по терновым кустам;
с гиканьем стал он пускать пузыри прямо
в ухо своей толстой тётке Бегемотихе,
когда та дремала в воде после обеда, но
никому не позволял обижать птичку
Колоколо.
Дело
дошло до того, что все его родственники
— кто раньше, кто позже — отправились
к грязной, мутно-зелёной реке Лимпопо,
обросшей деревьями, вызывающими у людей
лихорадку, чтобы Крокодил и им подарил
по такому же носу.
Вернувшись,
родственники уже больше не дрались, и
с той поры, мой мальчик, у всех слонов,
которых ты когда-нибудь увидишь, да и у
тех, которых ты никогда не увидишь, у
всех такой же хобот, как у этого любопытного
Слонёнка."
*
* *
Вот
такая сказка Киплинга. В
отличие от других авторов, в его сказках
есть только силы зла и невинные жертвы,
а нечто хорошее (то есть на самом деле
лишь выгодное) получается только по
глупости или случайно. Чего стоит одна
лишь фраза: "Мой отец
колотил меня, и моя мать колотила меня,
и все мои тётки колотили меня, и все мои
дядьки колотили меня"!
Да ведь это же кошмар, а не семья! Учит
ли эта сказка добру? - Очевидно, нет. Она
учит, что плохо быть любопытным и
покладистым, а хорошо быть жестоким
садистом и коварным лжецом типа:
"Подойди-ка поближе, малютка, я шепну
тебе на ушко, что это такое - западная
демократическая цивилизация"!
И
это, повторяю, типично для Киплинга,
который был по убеждениям беспардонным
британским империалистом и колонизатором,
воспевавшим "бремя белого человека",
которое якобы должны (ну конечно, для
собственного блага!) взвалить на себя
туземцы завоёванных британцами стран,
да ещё связать и отправить в рабство
колонизаторам своих лучших сынов, чтобы
они ловили для колонизаторов ещё и
другие "трепещущие (конечно, от страха)
дикие народы - злющие, наполовину дьяволы
и наполовину дети". Последнее
предложение - мой пересказ гнусной и
художественно неполноценной, бездарной
вирши Киплинга "Бремя Белого Человека",
которая не достойна того, чтобы её
переложили на русский стихами. Как
подтверждение потрясающего убожества
этого антилитературного ходульного
рифмоплётства - вот оно на английском
для владеющих этим языком:
"The
White Man's Burden
Take up the White Man's
burden—
Send forth the best ye breed—
Go, bind your
sons to exile
To serve your captives' need;
To wait, in
heavy harness,
On fluttered folk and wild—
Your
new-caught sullen peoples,
Half devil and half child."
Это
- неуклюжее бездарное рифмоплётство по
форме, а по содержанию - непревзойденно
бесстыжая в своём идиотском самолюбовании
наглость преступной англосаксонской
сволочи, которая в 19 веке захватила
половину Земли и принесла небывалые
страдания и множество смертей
человечеству... ради сказочных прибылей
для кучки сверхбогачей, в первую очередь
- сатанинского семейства Ротшильдов.
Так что неудивительно, что этот бездарный
солдафонский рифмач - "поэт (британской)
империи" - получил Нобелевскую премию
по литературе.
Киплинг
- это рифмач-халтурщик и зауряднейший
графоман, но при этом ещё и оголтелый
колониалист, расист и милитарист.
Поэтому его и наградили - конечно, как
пропагандиста людоедской империалистической
идеологии. За пропаганду этой же идеологии
(замаскированной под "западную
демократическую цивилизацию")
Нобелевской премией наградили и подонка
Солженицына за то, что этот сукин сын и
предатель по-попугайски далдонил ложь
западной пропаганды о том, что социализм
- это якобы сталинщина с её массовым
террором, и что иного социализма якобы
и быть не может. Этот занудный
графоман, исписавший тысячи страниц
скучнейшей лживой брехнёй о благолепии
самодержавия и поповщины и сплетнями
о "зверствах коммунистов" без
единого документального подтверждения
- очаровал проклятый Запад своими
призывами к военной агрессии Запада
против СССР уже после того, как сталинский
ГУЛаг был ликвидирован Н.С. Хрущевым
1954 году, а все невинно осужденные были
освобождены.
Короче,
у Киплинга и Солженицына одна и та же
лживая реакционная буржуйская
человеконенавистническая идеология -
та самая, следуя которой и в наше время
англо-американская сволочь по-прежнему
разжигает войны, суёт свой нос в чужие
дела и, конечно, хочет помешать народу
России воздать справедливое возмездие
вконец распоясавшейся кровавой
бандерофашистской мрази на Украине.
Именно
такие сказки, как у Киплинга, превращают
детей в подлых моральных уродов и
бесчеловечных угнетателей и эксплуататоров,
девиз которых в крысиной гонке
всех против всех: "Победителя не
судят." Поэтому те,
кто ждут от буржуйского Запада чего-то
хорошего - просто кретины, у которых в
головах вместо мозгов дерьмо.
Но
может быть я слишком серьёзно и агрессивно
критикую опусы подонка Киплинга для
детей? Нет, не слишком. Они отравляют
души, превращая детей в бессердечных
чудовищ, оболванивая их для того, чтобы
повзрослев, они стали кровавыми
фашистскими псами западного империализма.
В нынешней России влияние Запада привело
к упадку литературы, когда за
все сорок лет дьявольской свистопляски
антикоммунистических прозападных
"реформаторов" не создано ни одного
ценного литературного произведения,
правдиво изображающего преступления,
аферы и произвол буржуйско-бюрократической
господствующей мафии, а появилось
множество бездарных психопатских
выкрутасов в подражание оригинальничающим
циничным дегенератам вроде Ерофеева и
Кима.
А
ведь на Западе есть не одни лишь Киплинг
с Диснеем, который наклепал уйму
однообразных мультфильмов, в которых
зверюшки заняты только тем, что непрестанно
и нещадно лупят друг друга. Запад Западу
- рознь. Например, в Италии такие сказки
и мультфильмы просто не могли бы
возникнуть. Наоборот, итальянцами
написаны такие замечательные и очень
разные книги для детей, как "Приключения
Чиполлино" Джанни Родари и "Пиноккио"
Карло Коллоди. И если "Приключения
Чиполлино" - произведение социалистического
гуманизма, а "Пиноккио"** - произведение
абстрактного гуманизма с довольно
сильным религиозным оттенком, то всё
равно, обе книги не оболванивают детей,
а учат их уму-разуму, правде, справедливости,
добру и человечности
- тому, что уничтожает страшная
действительность мира, над которым
господствует сатанинское наваждение
капитализма.
--
* Рисунки В. Сутеева
**
"Приключения Буратино" литературного
халтурщика и приспособленца А.Н.
Толстого - это второсортный плагиат,
неуклюже скопированный с "Пиноккио".
Предостерегаю от экранизаций "Пиноккио",
особенно - от диснеевского мультфильма,
в котором многое бесстыже переврано.
.