Бернард Шоу (1856-1950) в 1946 году
Дж. Б. Шоу:
"Следовательно, что касается зла тирании большинства, то эти (анархистские) системы ничем не лучше социал-демократической программы избирательного права всех взрослых с выдвижением народных представителей и оплатой расходов по выборам из общественных средств и т.д., которая несомненно имеет свои недостатки, но делает то, что в человеческих силах, чтобы сделать государство народным представительством, сделать государственное управление заслуживающим доверия и обеспечить максимально возможную власть для каждого человека и, следовательно, для меньшинств. Что может быть лучше этого, когда наше всеобщее сотрудничество неизбежно? В самом деле, по словам действительно разумных анархистов, анархизм просто означает величайшее достижимое совершенство демократии. Кропоткин, например, говорит о свободном развитии простого в сложное через «свободное объединение свободных групп»; и его показательными примерами являются «добровольные общества знаний, торговли, развлечений и отдыха», которые образовались для удовлетворения разнообразных потребностей современных людей. Но любое такое общество управляется советом, избираемым ежегодно большинством выборщиков. Значит, Кропоткин вовсе не боится демократического механизма и силы большинства.
Такер говорит о «добровольном объединении», но не приводит наглядных примеров и фактически признаёт, что «анархисты - это просто бесстрашные джефферсоновские демократы». Правда, он говорит, что «если отдельный человек имеет право управлять собой, то всякое внешнее управление есть тирания»; но если «управлять собой» означает делать что угодно, не считаясь с интересами ближних, то, говоря прямо, индивид не имеет такого права, а если он не имеет такого права, то вмешательство ближних сводится к тому, чтобы его поведение не было антиобщественным, даже если это «внешнее правительство», а не тирания; и даже если бы оно было ею, они не стали бы из-за этого воздерживаться от вмешательства.
С другой стороны, если «управлять собой» означает принуждать себя действовать с должным учетом интересов своих соседей, то это право, которым индивид не может пользоваться без внешнего управления, потому что и соседи должны иметь право голоса в этом вопросе. Но так или иначе, эта фраза ничего не значит; ибо было бы легко показать с помощью небольшой игры слов, что "любовь к ближним" на самом деле является внешним управлением или что демократическая государственная власть на самом деле является самоуправлением.
Эпитет Такера «добровольный» в его применении к общественным объединениям в целях обороны или управления делами не должен истолковываться так, что этим подразумевается, что в этих вопросах существует очень широкий выбор. Такое объединение фактически необходимо; ибо, если бы этим пренебрегали, то общественные дела оставались бы неуправляемыми, а государства беззащитными. Природа безжалостно расправляется с нашим стремлением к полной безнаказанности. Она никоим образом не дает государствам «свободу» выбора - хотят они или не хотят работать и управлять. Или они хотят, или царят голод и хаос! Обязанности (управления государством) неумолимо предопределены; его наказания неизбежны; его оплата - строго "оплата по результатам".
Все, что может сделать человек, - это переложить свою рабочую нагрузку на плечи других и обманом или кражей присвоить часть их «естественной заработной платы», чтобы добавить к своей. Если люди достаточно глупы, чтобы мириться с этим, то с точки зрения природы это их личное дело. Но цель социал-демократии состоит в том, чтобы ввести честное разделение неизбежного труда, навязанного извечной тиранией природы, и его результатов, чтобы таким образом обеспечить каждому индивиду не менее чем его справедливую долю всенародного продукта в обмен на его не более чем справедливую долю всенародного труда. Это - наилучшая сделка, которую человечество может заключить с этой тиранией.
В восемнадцатом веке философам и Адаму Смиту было легко приписать этот закон природы «естественной свободе» в противоположность ненавистному и глупому деспотизму сословий, попов и королей — ненавистному «господству человека над человеком». Но мы, осознав опрометчивость надежд Адама Смита на частную собственность и laissez-faire (свободу предпринимательства) как рецепт естественной свободы, начинаем понимать, что, хотя есть политическая свобода, но нет естественной свободы, а есть лишь безжалостно навязанные законы природы. И поэтому можно лишь качать головой, читая «Свобода» на заглавном листе газеты Такера, точно так же, как и смеяться, читая «Грядущее рабство» в книге Герберта Спенсера «Человек и государство».
Теперь мы можем связать воедино темы нашего обсуждения. Мы видели, что частное присвоение земли в любой форме, независимо от того, ограничивается ли оно или нет трудящимися собственниками при индивидуалистическом анархизме, всегда означает несправедливое присвоение громадного фонда общественного богатства, дающего ренту, которая никоим образом не равна труду любого конкретного индивида или определенного класса лиц, претендующего на него. Мы видели, что коммунистический анархизм, хотя он отчасти - и только отчасти - избегает вопроса о ренте, неосуществим при морали, царящей при существующем антисоциализме. Мы видели, что делегирование личных прав через выборы, создание наделенных полномочиями государственных органов, верховенство большинства в последней инстанции и установление, будь то прямое и официальное, или косвенное и неосознанное, санкционированных или даже субсидируемых всеобщих норм в религии, браке, здравоохранении, образовании, питании, одежде и уголовном праве, независимо от того, плохи они или нет, присущи самому обществу и должны быть защищены от злоупотребления ими; что демократические институты дают нам больше, чем какие-либо иные, и поэтому мы должны им подчиняться. Когда демократия терпит крах, то нет другого противоядия от нетерпимости, кроме возобладания лучшего понимания этой истины. Никакая форма анархизма, предложенная до сих пор, не дает выхода. Как плохая погода зимой, нетерпимость приносит много вреда; но так же, как мы должны терпеть холод зимой, обаспечив себя по возможности шубами, зонтиками и отоплением, так и если мы сделали все возможное для обеспечения демократии, то мы должны терпеть государство.
Разоблачив таким образом невозможность анархизма, я забросил достаточно широкую сеть, чтобы охватить и исправить общераспространенные ошибки. Тем самым я также продемонстрировал и очевидную невозможность господствующего консерватизма и либерализма. Они тоже неправильно понимают явление экономической ренты и полагают, что если только исполнение договоров на основе частной собственности будет насильно принуждаться полицией и тем будет поддерживаться (социальный) мир, то трудолюбивые и трезвомыслящие люди якобы будут процветать, а праздные и нерадивые люди будут голодать. Это заблуждение в конце концов погубит любую цивилизацию, независимо от того, есть ли в ней анархисты или нет.
Дух анархизма
Я думаю, что нельзя бросить обсуждение этой темы, не сказав ни слова о ценности как элемента прогресса того, что я называю духом анархизма. Нет, я не делаю это, желая обезоружить оратора-анархиста, сделав ему комплимент. Наоборот, когда я имею дело с господами, которые выступают против всех государственных и коммунальных проектов и призывают к упразднению парламентов и коммунальных органов власти; которые требуют отчаянного сопротивления аренде, налогам, гражданству и организованным всеобщим действиям во всяком деле, то я прошу их всякий раз считать меня своим непримиримым противником, верящим, что критикуемые им ваши доктрины в лучшем случае - это поощрение рабочих устраняться от того, что по-человечески возможно, под предлогом ожидания невозможного; а в худшем случае - это средство снабжения реакционных газет Англии и полицейских агентов на континенте (Европы) свидетельствами безумий и опасностей, которыми, как они утверждают, грозит социализм.
В то же время, однако, замечу, что я не хочу защищать государство, каким мы его знаем. Настойчивое стремление Бакунина уничтожить все государства и государственные церкви с их религиозными, политическими, юридическими, финансовыми, уголовными, воспитательными, государственно-экономическими и социальными законами и учреждениями кажется мне вполне оправданным и понятным с точки зрения нормального «образованного человека», который считает, что учреждения формируют людей, а не люди формируют учреждения. Я полностью признаю и утверждаю, что государство в настоящее время представляет собой мощную машину, предназначенную для грабежа и жестокого обращения с бедными. Если человек глуп и благополучен, он может подумать, что полицейский на углу улицы является блюстителем закона и порядка, что тюрьма с ее орудиями пыток, принудительным трудом, нарами, одиночным заключением, телесными наказаниями плетью и виселицей - это место, которое понуждает преступников перестать делать зло и учит их добру.
Однако главная деятельность полицейского и та, для которой другие его действия являются лишь предлогом, состоит в том, чтобы следить за тем, чтобы в этой стране никто не лёг спать, не дав прибыли паразитам; чтобы не ели хлеба без того, чтобы заплатить за него бездельникам; чтобы не противодействовали голодающим штрейкбрехерам, которые урезают заработную плату до минимума, согласившись выполнять к выгоде буржуев чужую работу за нищенскую плату. Попробуйте сделать что-нибудь подобное, и вас схватят и замучают как бродягу, вора и мятежника во имя закона и порядка, честности, социального порядка, безопасности прав собственности и личности, в исполнение государственных обязанностей, во имя христианства, морали и всех мыслимых добродетелей.
Наш солдат, якобы героический и патриотический защитник своей родины, на самом деле несчастный человек, побуждаемый необходимостью продавать себя как пушечное мясо в обмен на регулярное питание, кров и одежду. Он при этом рискует быть произвольно брошенным в тюрьму, подвергнуться мелочным наказаниям, как непослушный ребенок, обреченным на строевую муштру, порки или расстрел, и должен, всегда во имя «дисциплины», делать все, что ему прикажут делать, от стойки "смирно" в красном мундире в зале оперного театра в качестве банального украшения, до порки своих товарищей и совершения убийств. И его основная деятельность - это спешить на помощь полицейским, когда их одолевают.
Члены парламента, единственные условия избрания которых - капитал в тысячу фунтов стерлингов, «независимость» доходов* и неотступное честолюбие; попы, которые извращают Священное Писание в угоду помещикам; юристы, которые продают свои услуги тому, кто больше заплатит, и как судьи защищают привилегии класса богачей; арбитраж нанимателей, который выносит нужные им решения при конфликтах с пролетариатом; университетские профессора, усердно преподающие то, что известно под названием джентльменского образования; художники, стремящиеся пощекотать воображение аристократов и плутократов или польстить их тщеславию; рабочие, которые делают свою работу столь плохо и медленно, сколь осмеливаются извлечь из нее максимум заработка; фабриканты, которые эксплуатируют и угнетают своих рабочих и фальсифицируют свои товары настолько, насколько это безопасно: таков реальный живой материал тех высокопарных абстрактных понятий, известных как государство, церковь, законодательство, конституция, образование, изящные искусства и (капиталистическая) промышленность.
Каждое из них, будь то религия, политика, финансы, суды и так далее, как указывал Бакунин - сплошная коррупция благодаря тому факту, что составляющие их люди или принадлежат к классу собственников, или вынуждены продаваться этому классу, чтобы выжить. Все средства, необходимые для покупки человеческих душ после того, как их тела будут накормлены, находятся в руках богатых; и повсюду, от парламента, обладающего неотразимо принуждающей силой дубины, штыка, пулемета, динамитной гранаты, тюрьмы и эшафота, до мельчайшего центра халтурно-изящного социального притворства, богатые заказывают музыку и платят исполнителям. Естественно, что они используют своё могущество, чтобы воровать все больше и больше денег, чтобы продолжать платить исполнителям; и поэтому всякое общество становится громадным заговором и великим лицемерием.
Обыкновенный человек не ощущает этот обмана, как он не ощущает вкус воды, которая кажется ему совершенно безвкусной, потому что постоянно соприкасается со слизистой оболочкой его рта. Гнусные нравственные устои, на которых построен наш общественный строй, неизбежно находятся в постоянном соприкосновении с нашей нравственной слизистой оболочкой, и поэтому мы теряем ощущение вездесущей подлости и бесчестия. Однако эта нечувствительность не совсем полная; ибо есть период в жизни, который я называю периодом разочарования: это - возраст, когда человек обнаруживает, что его благородные и честные порывы несовместимы с практическим успехом; что учреждения, которые он уважал, являются ложью и обманом, и что он должен либо примкнуть к заговору, либо потерпеть крах, хотя он и чувствует, что заговор очень пагубен для него самого и соучастников по заговору.
Секрет таких писателей, как Раскин, Моррис и Кропоткин, в том, что они видят вес обман насквозь; и это вопреки его привычности и иллюзиям, которые он внушает своей властью над миром, своим богатством, своим великолепием, своим авторитетом, своей подчеркнутой респектабельностью, своим настырным благочестием и своими претензиями на высоконравственность. Однако Кропоткин, как я показал, в действительности - сторонник свободной демократии; и смею сказать, что он выдаёт себя за анархиста с точки зрения русского, чурающегося деспотизма, по сравнению с которым демократия кажется совсем даже не правительством. Но он не анархист с точки зрения американцев или англичан, достаточно свободных для того, чтобы ворчать о демократии как о «тирании большинства» и «грядущем рабстве». Я говорю это тем более смело, что взгляды Уильяма Морриса во многом совпадают со взглядами Кропоткина; но Моррис, после терпеливого и тщательного наблюдения за коммунистическим анархизмом с его активной пропагандой в Англии, решительно отрекся от него и своим описаним коммунистических общин в «Новости из ниоткуда» показал, как живо он понимал невозможность какого-либо развития независимого элемента в общественной деятельности, которого было бы достаточно, чтобы дать отдельным лицам или меньшинствам возможность заниматься общественной деятельностью без предварительного получения разрешения от большинства.
Поэтому в целом я считаю чрезвычайную враждебность к официальным учреждениям, которую проявляет и пропагандирует коммунистический анархизм, не более опасной для социал-демократии, чем те же чувства, проявляемые специфическим консерватизмом Раскина. В гораздо более резком противоречии с ним нам представляются остатки той неистовой вражды к власти государства над личностью, которая была главной движущей силой (антимонархического) прогресса в восемнадцатом веке. Только те, кто забывают уроки истории в тот момент, когда они исполнят свою сиюминутную роль, найдут что-либо, кроме утешения для нас от непреходящей жизненной силы этой вражды. Но это понимание не устраняет экономических возражений, которые я выдвигал против практической программы индивидуалистического анархизма.
И даже помимо этих возражений, социал-демократ вынужден из-за печального опыта решительно прекратить бесполезные обвинения против государства. Легко сказать: упраздните государство; но государство конфискует ваше имущество, посадит вас в тюрьму, доведет вас до банкротства, унизит, изобьет, расстреляет, зарежет, повесит - словом, избавится от вас, если вы поднимете на него руку. К счастью, существует благая беспристрастность в груди полицейского и солдата, оба из которых представляют собой острие государственной власти. Они получают своё жалованье и беспрекословно подчиняются её приказам. Когда эти приказы состоят в том, чтобы разрушить дом любого крестьянина, который отказывается вырвать хлеб изо ртов своих детей, чтобы его помещик богател и проматывал деньги в Лондоне как праздный джентльмен, то солдат подчиняется. Но если бы ему приказали помочь полиции взимать подоходный налог (всего лишь двадцать шиллингов с фунта**) с любого нетрудового дохода, то солдат делал бы это с таким же рвением, а может быть, даже с некоторым тайным удовлетворением, которое в первом случае может отсутствовать.
Так вот, эти приказы в конечном счете исходят от государства, которое в этой стране называется «Палата общин». «Палата общин», состоящая из 660 собственников и 10 рабочих, приказывает солдату брать деньги с народа для помещиков. «Палата общин», состоящая из 660 рабочих и 10 собственников, если эти 660 не дураки, вероятно, прикажет солдату брать деньги у помещиков, чтобы скупить землю для народа. Этим намеком я заканчиваю доклад полностью убежденным в том, что имущие классы, вопреки анархистам, будут продолжать использовать государство против народа до тех пор, пока народ не начнет с таким же умением и решимостью использовать его против этих классов."
---
* Имеется в виду существовавший тогда имущественный ценз на активное избирательное право (право быть избранным)
** Английский шиллинг был равен 1/20 фунта стерлингов или 12 пенсам (примечания behaviorist-socialist).
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий