Луначарский, Станиславский и Шоу
Дж. Б. Шоу:
"Личная свобода
А должна ли система перехода (к социализму) быть деспотической принудительной системой? Если так, то она будет разрушена анархическим элементом, свойственным человеческой природе. В 1888 году некий русский подданный, давая показания при дотошном слушании его дела в английской палате лордов, заявил, что он уехал из России, где работал по тринадцать часов в день, чтобы работать по восемнадцать часов в Англии, «потому что здесь ему свободнее». Разум замолкает при виде человека, который, измученный тринадцатичасовым тяжким трудом, обременяет себя еще пятью часами труда лишь для того, чтобы иметь возможность сказать, что Гладстон лучше лорда Солсбери, и в те шесть часов, что ему остаются для сна, ещё читать Милля, Спенсера и «Газету Рейнольдса». Это напоминает историю об американском судье, который пытался убедить беглого раба вернуться на плантацию, указывая на то, что там с ним обращались намного лучше, чем со свободным наемным рабом враждебных рабовладению (Северных) штатов. «Да, - ответил беглец, - но вернулись бы вы, если бы были на моем месте?» И судья якобы сразу стал противником рабства.
Эти вещи невозможно понять. Человек подчиняется судьбе, обстоятельствам, обществу, всему безличному, что гнобит него, но он неизменно восстает против угнетателя как личности, будь то отец или мать, школьный учитель, надсмотрщик, бюрократ или король. Подобно тому русскому, он предпочел бы, чтобы «необходимость» принуждала его к восемнадцатичасовому рабочему дню, чем чтобы хозяин приказывал ему работать тринадцать часов. Ни один современный народ, лишенный личной свободы или национальной автономии, не тяготится своим экономическим положением.* Установите такую форму социализма, которая лишит людей их чувства личной свободы, и пусть даже она удвоит их пайки и вдвое сократит их рабочее время, против неё не позже, чем через год, начнутся заговоры. Монополистов мы всего лишь не одобряем, а вот начальство ненавидим.
А так как мы слишком бесчестны для коммунизма без налогообложения и принуждения к труду, и слишком упрямы, чтобы терпеть принудительный труд под надзором начальства, то как же нам организовать переход к введению справедливого распределения благ без коммунизма, и сохранить побуждение к труду без утраты достоинства? Ответ: при помощи демократии. И теперь, наконец-то заняв позитивную позицию, я могу перейти от критики анархизма к защите демократии от анархистской критики.
Демократия
Здесь
я возвращаюсь к критике Такером
государственного социализма, который
для большей точности лучше было бы
назвать социал-демократией. Государственный
социализм существует, это - социализм
Бисмарка, социализм покойной партии
«Молодая Англия», социализм защитников
морализирующего капитализма и социализм
вообще всех презирающих толпу; этот
государственный социализм - не
социал-демократия, а социал- деспотизм,
и от него можно отказаться, так как он
по существу обещает не более, чем систему
«умеренного обжорства» и «правдолюбивого
надувательства». Такер, будучи американцем,
обходит его молчанием, как будто он и
гроша ломаного не стоит; он явно имеет
в виду демократическое государство
своими неоднократными указаниями на
"власть большинства"и, главное,
своим утверждением, что "в конституции
государственного социализма есть только
одна статья: «Право большинства
абсолютно»". Загнав таким образом
демократию в её цитадель, он стал
обстреливать её вот так:
«При системе
государственного социализма, возлагающей
на общество ответственность за здоровье,
благосостояние и мудрость личности,
общество в своих решениях, принятых
большинством, будет все более и более
настаивать на обязательности предписаний
здоровья, благосостояния и мудрости и
тем самым разрушать независимость
личности, и в конечном итоге, вместе с
ней и любое чувство личной ответственности.
Так
что, чего бы ни требовали государственные
социалисты или от чего бы они ни
отказались, их система, если она будет
принята, обречена в конечном итоге
превратиться в государственную религию,
которой все должны будут приносить свои
жертвы и у алтаря которой все должны
будут преклонять колени; в государственную
доктрину медицины, по которой врачи
должны лечить больных при любых
обстоятельствах; государственную
систему гигиены, предписывающую, что
именно каждый может есть, пить, во что
одеваться, что делать и чего не делать;
государственный моральный кодекс,
который не удовлетворится наказанием
преступлений, но ещё и запретит всё то,
что большинство объявит пороком;
государственную систему образования,
которая покончит со всеми частными
школами, колледжами и университетами;
государственные детские сады, в которых
все дети должны воспитываться вместе
за государственный счет; и, наконец, в
огосударствленную семью с попыткой
специальной расовой гигиены или научного
разведения, в которой ни мужчине, ни
женщине не будет позволено иметь детей,
если это им запретит государство, и ни
один мужчина или женщина не сможет
отказаться от деторождения, если
государство им это прикажет. Таким
образом, власть достигнет своего апогея,
а монополия будет доведена до своего
наивысшего могущества».
Когда такое читаешь, полезно помнить об опасности внушения того, что то, что не совсем белое, якобы должно быть черным. Тезисом, что «из-за того, что власть изначально стремится возвыситься, расширить свою сферу и выйти за установленные ей пределы», Такер не признает никакой другой альтернативы полному порабощению личности, кроме полного упразднения государства. Если до этого действительно могло бы дойти, то я опасаюсь, что и в том, и в другом случае личность окажется побежденной, ибо полное уничтожение государства в этом смысле означает и полное уничтожение коллективной власти общества, а для уничтожения этого необходимо было бы уничтожение самого общества. Для этого есть два метода. Первый состоит в уничтожении самих индивидов, которые составляют общество, что невозможно сделать без вмешательства в их личные права (вмешательство, которое должно быть гораздо более серьезным, чем то, которое, по словам самого Такера, необходимо для социал-демократии). Второй - это рассеяние человечества как отшельников-одиночек по всему земному шару, по двадцать пять человек на каждую квадратную милю, которое привело бы к значительному неравенству положения и возможностей, как оно существует между отшельниками на Огненной Земле и отшельниками на Ривьере - понравится лишь немногим оригиналам. Разобщенные одиночки вскоре снова объединятся; и как только они это сделают, то прощай, свобода личности!
Если бы большинство верило в гневного и ревнивого бога, то оно, как с государством, так и без государства, не позволило бы индивиду богохульствовать на него и тем вызывать его гнев на себя; оно предпочло бы в искупление побить этого индивида камнями и сжечь его. Оно не позволило бы индивиду разгуливать среди окружающих голышом; и если бы он одевался необычно, что казалось бы большинству смешным или оскорбительным, оно смеялось бы над ним, не приглашало его в гости, отказывалось бы разговаривать с ним на улице и, возможно, заперло его как сумасшедшего. Оно не позволило бы ему пренебрегать мерами гигиены и санитарии, которые оно считает важными для своей защиты от инфекционных болезней. Если бы институт семьи существовал у них, как и у нас, он не позволял бы индивидууму вступать в брак в пределах определенной степени родства. Спрос большинства настолько доминировал бы на рынке, что в большинстве мест человек не нашел бы в магазинах никаких товаров, кроме тех, которые предпочитает большинство покупателей, никаких школ, кроме тех, которые соответствуют желаниям большинства родителей, никаких квалифицированных врачей, кроме тех, чьи способности внушают доверие множеству пациентов. Это - не «грядущее рабство» социал-демократии; это - реально существующее рабство.
Мало того: даже в самой тщательно разработанной отрицательной практической программе, опубликованной до сих пор анархизмом, нет ничего, что обещает хоть малейшее послабление этого рабства. Невозможно отрицать того, что это - рабство по сравнению с идеальной, безответственной, абсолютной свободой. Но по сравнению с рабством Робинзона Крузо, которое представляет собой ту возможность анархизма, которую предоставляет нам природа, вынуждающая нас трудиться**, это безапелляционно называется свободой. А ведь Робинзон Крузо был всегда готов обменять свою безграничную свободу и крошечные силы (одиночки на необитаемом острове) на ограниченную свободу и сравнительно огромные силы «раба» большинства. Это потому, что если человек - в большинстве случаев - хочет верить и веровать, как его ближние, то обнаружит уже построенные храмы и организованные религиозные службы, которые потребуют от него лишь мизерных пожертвований.
Одежда, еда, мебель, которые он, скорее всего, предпочитает, уже ждут его в магазинах; школы, где его детей учат тому, что отвечает ожиданиям сограждан, находятся в пятнадцати минутах от его дверей; и вывеска опытнейшего квалифицированного доктора успокаивающе светит на углу улицы. Он может свободно жить с женщинами своей семьи, не вызывая подозрений или скандала; и если ему нельзя жениться на них, это его не беспокоит, так как он и не хочет на них жениться. Так он и существует, вопреки своему рабству.
«Да, - воскликнет какой-нибудь эксцентричный человек, — но ко мне все это не относится. Я хочу жениться на сестре моей покойной жены. Я могу доказать, что ваша официальная система медицины — не что иное, как гнилой пережиток колдовства. Ваши школы - это тюрьмы для детей, колонии для мальчиков, где наших будущих граждан обуздывают и дрессируют, как рабочий скот. Ваши университеты выдают людей за образованных, когда они теряют всякую способность думать самостоятельно. Цилиндры и накрахмаленные рубашки, которые вы заставляете меня носить, без которых я не смогу успешно работать врачом, священником, школьным учителем, адвокатом или торговцем, неудобны, нездоровы, уродливы, пошлы и мозолят глаза. Ваши молитвенные дома посвящены богу, в которого я не верю, и даже если бы я верил в него, ваши традиционные формы поклонения отличаются от суеверий только своей очевидной неискренностью. Наука учит меня, что правильная пища — это хлеб и хорошие фрукты; вместо этого ваша хваленая гастрономия навязывает мне мясо коров и свиней. Ваша забота о моем здоровье состоит в том, чтобы провести через мой дом общую канализацию с её смертоносными тифозными миазмами, которая, кроме того, сливаеть своё содержимое в реку, которая является данными мне природой купальней и источником воды. Под предлогом защиты моей личности и имущества вы насильственно берете мои деньги на содержание массы солдат и полиции для обеспечения соблюдения варварских и гнусных законов; на плату за войны, которые я ненавижу; и на подчинение моей личности законам о праве собственности, которые вынуждают меня продавать себя за заработную плату классу паразитов, сохранение которого я считаю величайшим злом нашего времени. Ваша тирания гнобит даже мою индивидуальность; меня опережают и оттирают посредственные, бесхребетные подхалимы. В таких условиях развитие означает вырождение: вот почему я требую уничтожения всех этих назойливых принудительных учреждений и объявляю себя анархистом».
Такая декларация не удивительна в существующих условиях; но она вовсе не улучшает положения и не улучшила бы его, даже если бы все восторженно повторяли её и всенародно поспешили взяться за оружие ради победы анархизма. Большинство не может отменить свою тиранию, даже если бы захотело. Гиганты-баскетболисты, очевидно, считают наши дверные проемы столь же неудобными, как и малорослые считают наклон пола в театре недостаточно крутым, чтобы они могли видеть поверх голов людей, сидящих перед ними. Но пока средний рост человека составляет пять футов восемь дюймов, такое зло неискоренимо. Архитекторы проектируют двери и полы для большинства, а не для меньшинств. Ибо, поскольку придётся обидить либо большинство, либо меньшинство, то более сильные, очевидно, способны добиться своего. Возможно, что нет неопровержимой причины, почему так должно быть, и что любой либерал может привести веские причины того, почему так быть не должно; но факт в том, что так оно и есть, независимо от того, должно так быть или нет.
Так, в сущности, и решаются спорные вопросы между демократическим большинством и меньшинством. Там, где их интересы сталкиваются, более слабой стороне приходится уступать, потому что, поскольку вызванное этим зло не больше, чем если бы пришлось уступить более сильным, то у большинства нет никаких колебаний в отношениях с более слабыми. Зла тут решительно меньше, если судить по-народному, считая зло, причиненное сотне людей, в сто раз большим, чем такое же зло, причиненное лишь одному человеку. Пусть даже это абсурдно. Сотня голодающих не в сто раз голоднее одного голодающего, точно так же, как сто человек ростом пять футов восемь дюймов не имеют роста 566 футов восемь дюймов. Но как политическая сила они в сто раз сильнее.
Однако это зло не желает быть непреодолимым и силы сопротивляться ему имеются. На практике это не предполагает ни абсолютной власти большинства, ни «непогрешимости одиночки». Есть некоторые проблемы, решение которых, желаемое меньшинством, никоим образом не препятствует действиям большинства. Есть еще больше других случаев, когда сопротивление (меньшинства) легче удовлетворить, чем тратить силы на его подавление. Ведь затратно подавление даже меньшинства одного человека. Обычным примером такого меньшинства является сумасшедший с его бредовой идеей; тем не менее, несмотря на могущество большинства, он может свободно лелеять множество бредовых идей и вообще быть чрезвычайно эгоистичным и неприятным идиотом. Так продолжается до тех пор, пока он не распоясается до того, что его станет проще запереть, чем выносить, и большинство примет против него соответствующие меры. Таким образом, ничтожнейшему меньшинству при любой системе гарантируется минимум личной свободы.***
Однако по мере того, как меньшинства увеличиваются в размерах - иногда из-за утраты защищающей их незначительности - они теряют больше влиятельности, чем увеличиваются в числе; так что вероятно, что самое слабое меньшинство - это не самое малочисленное, а скорее то, которое слишком велико, чтобы его не замечать, но слишком слабое, чтобы его боялись; но до и после того, как этот опасный пункт будет пройден, меньшинства представляют собой значительную силу. Думать, что они - ничто, потому что большинство может победить их, меряясь силами, - это игнорировать ущерб, который они могут причинить победителям в ходе конфликта. Обычно безоружный человек определенной массы тела может победить другого человека меньшего веса, но бывают очень редкие чрезвычайные ситуации, когда этого не стоит делать, потому что победитель, когда более слабый человек сопротивляется изо всех сил (что вполне возможно), будет в значительно худшем состоянии после боя, чем до боя. В 1861 году Север и Юг США «боролись до победного конца», как выражаются на ринге; Север одержал победу, но заплатил за неё так дорого, что после неё южные штаты никоим образом не деградировали до нуля.****
Победившее большинство с тех пор считает, что лучше уступить во всех вопросах, кроме самых важных, чем спровоцировать такую борьбу ещё раз. Однако не часто возникает ситуация, когда в окончательное решение вопроса между большинством и меньшинством вовлекается вся страна. В большинстве случаев только малая часть народа имеет какой-либо интерес, отклоняющийся в том или ином направлении; и один и тот же человек, находящийся в большинстве по одному вопросу, находится в меньшинстве по другому и, таким образом, на собственном опыте узнает, что меньшинства обладают правами, с которыми необходимо считаться. Кроме того, как и в случае с ирландской партией в английском парламенте, меньшинства иногда определяют баланс между большинством, признающим их права, и большинством, отрицающим их. Кроме того, многое можно сделать посредством децентрализации, чтобы ограничить власть большинства всей нации вопросами, по которым невозможна дискриминационая политика.
Короче говоря, демократия не дает большинству абсолютной власти и не позволяет ему свести влияние меньшинств до нуля. Такая ограниченная власть меньшинств, которой они должны обладать, вынужденно дарована большинством при демократии не больше, чем анархизм мог бы отнять ее у них. Два человека сильнее одного, но не более того. Есть только два способа опровергнуть этот естественный факт. Один состоит в том, чтобы убедить людей в гнусности злоупотребления властью большинства и поднять их мораль до такой степени, что они воздержатся от этого. Вторая состоит в осуществлении фантазии Литтона - в изобретении средства, с помощью которого каждый индивидуум сможет уничтожить всех окружающих разрядом собственного электричества, так что у большинства будет столько же оснований опасаться индивидуума, сколь он имеет оснований опасаться большинства. Ни один из этих двух методов не упоминается ни в индивидуалистическом, ни в коммунистическом анархизме."
(Окончание следует)
---
* Это говорит лишь об интенсивности промывки мозгов народа буржуйской пропагандой и демагогией с её мифом о "свободе частной инициативы" и "равенстве возможностей" при капитализме, далдонящей, что нищета бедняков вызвана только тем, что они якобы глупы, ленивы и вообще неполноценные "лузеры" (примечание behaviorist-socialist).
** Это - "свобода как осознанная (объективная) необходимость" диалектического материализма в марксизме-ленинизме (примечание behaviorist-socialist).
*** К сожалению, с демократией дело обстоит не так просто, как расписывает Шоу. Хорошо организованное эгоистичное меньшинство очень часто захватывает власть над большинством, разобщив, дезорганизовав и внушив ему ощущение полной беспомощности перед властью, чтобы навязать ему свою волю, противоречащую его интересам. Актуальный пример - власть кучки мультимиллиардеров-глобалистов над миром при помощи систематического подкупа "демократически избранных" политиканов, фальсификации результатов выборов, организации пирамиды власти, надёжно предотвращающей прямое воздействие народа на верхние этажи власти, а также использования пропагандистско-рекламного аппарата масс-медий, злонамеренно дезориентирующих народ и систематически лгущих ему. Дальнейшие рассуждения Шоу о меньшинствах, якобы теряющих влияние от увеличения своей численности - полная чепуха (примечание behaviorist-socialist).
**** Шоу не знает истории США: южные штаты экономически деградировали, когда после Гражданской войны была уничтожена их компрадорская плантационная экономика, ориентированная на экспорт сельскохозяйственного сырья (в Англию) и основанная на рабском труде. Северные штаты, напротив, получили мощный импульс развития своей капиталистической промышленности, введя протекционизм (защитные пошлинные барьеры), чему прежде препятствовала обструкция рабовладельцев Юга, желавших импортировать дешевые промышленные товары из Англии. Однако самое яркое свидетельство пагубности компрадорства для экономики - это беспрецедентный упадок и деградация экономики России за последние тридцать лет. Ну а дальнейшие рассуждения Шоу свидетельствуют о его чисто по-мещански полном непонимании государства как диктатуры господствующего класса (буржуазии) (примечание behaviorist-socialist).
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий