MAGA - ЭТО НЕ КАТАСТРОЙКА!

Прошу прощения у всех за то, что ещё несколько недель назад я пожелал Трампу (цитирую): "Сто лет жизни и здоровья". Я поначалу был сбит с панталыку хотелками расейских мудрецов, которые объявили, что "Трамп - это американский горбачёв, а MAGA - это американская перестройка". Конечно, это было бы очень хорошо, но это совершенно не так. Ведь Мишка-меченый (горбачёв) и Бориска-алкаш выделывали свои выкрутасы с катастройкой и прихватизацией по "советам" американских "консультантов", желавших скорейшего и наиболее полного разгрома Советского Союза. А Трамп, конечно, исполняет волю господствующего класса США - крупнейшей буржуазии, которая почуяла, что мальтузианскиое людоедство глобалистов (особенно европейского финансового капитала - Ротшильдов и др.) ничем хорошим для США не кончится. А это значит, что Трамп и остальное американское буржуинство решили спасать от глобального кризиса капитализма только самих себя, выжав европейское буржуинство как лимон.

Соответственно, слова Трампа не стоят даже ломаного гроша. Все они - хлестаковщина и развешивание лапши на уши наивной пиблике. Он обещает направо (сатанинскому "евросоюзу") и налево (Иудушке КаПутину) с три короба, а потом с видом оскорблённой невинности отнекивается. Его посланцы обещали в Эр-Рияде 18 февраля "дорогим россиянам", что США согласны на то, чтобы (цитирую в переводе на русский отсюда: https://www.voltairenet.org/article218897.html): "денацифицировать и нейтрализовать Украину, соблюдать обязательства, принятые при воссоединении Германии, и вывести войска НАТО изо всех стран, присоединившихся к Атлантическому альянсу после 1990 года" (Вот это да!!!)

А позже они же и там же обещали бандерофашистам, уже подписавшим передачу США всех месторождений полезных ископаемых на Украине, за "согласие" на 30-дневное "перемирие" сразу же возобновить поставки оружия и передачу шпионской информации. Какое же это "перемирие", если США этими поставками обеспечивают продолжение войны??? Другие, пусть и не столь сногсшибательные, примеры вранья Трампа слишком многочисленны, чтобы их перечислять. И всякий раз буквально через несколько дней Трамп отказывался от своих заявлений, мол: "я не помню, чтобы я такое гововорил!" И то же самое он ещё позже делает со своими "опровержениями" своих же собственных слов!

Примечательно то, что и в случае Трампа (как и в случае пятна на лысине Мишки-меченого и беспалой грабли Бориски-алкаша) справедлива поговорка: "Бог шельму метит". По-английски trump и trumpery означает "козырь", "мишуру" и "бахвальство". Трамп, как я его понимаю, - это избалованный толстый мальчик, которому всё всегда сходило с рук. А теперь он превратился в старого пердуна, но сохранил свои инфантильные замашки. Для него политика - это картёжная игра на жизни миллионов людей, и он воображает себя великим игроком, хотя реально он не более чем заурядный, но изворотливый и наглый шулер, которого другие картёжники еженощно заслуженно бьют канделябрами по башке.

Верить Трампу на слово ни в коем случае нельзя. Он должен сперва выкладывать ставку на стол, все его заявления должны документироваться, а канделябры надо держать наготове. Однако каковы причины его диких "ужимок и прыжков", если воспользоваться выражением из басни Крылова "Зеркало и обезьяна"? Они, конечно, экономические, как причина вообще всего, происходящего ныне под властью капитала. Я уже многие месяцы пишу здесь о том, что капитализм вследствие закона падения нормы прибыли находится теперь в финальном кризисе и не имеет будущего. Трамп и прочие капиталисты США пытаются продлить своё господство как можно дольше, причём за счёт разорения всего остального буржуйства - европейского, расейского, китайского и т.д. Нынешняя ситуация мировой политики и экономики - тупое повторение капитализмом кризиса 1920-30-х годов. И причина кризиса всё та же самая: безумная алчность финансового капитала, преднамеренно уничтожающего производительную капиталистическую экономику, ставшую убыточной на Западе. Трамп сейчас добивается того, чтобы Украина попала в безвыходную кабалу и политическое рабство не "Евросоюза", а США, чтобы Европа была так же разорена войной на Украине, как и сама Украина, а все прибыли от затеянной Западом преступной бойни получили капиталисты США.

Поэтому надо скорее всего ожидать того, что кризис сперва разразится со всей силой в поражённой глобалистским маразмом Европе, а потом перекинется и на США. Буржуйская Россия кризиса тоже не избежит. Горькая ирония истории такова, что сталинско-брежневская номенклатура, господствовавшая в СССР, вела-вела нас к коммунизму, а привела обратно в людоедство капитализма. И для народа единственно разумный выход, конечно, один: в социализм - бихевиористский социализм, дающий человечеству научно обоснованную оперантную технологию социальной инженерии для построения социалистических общественных отношений.

Ну а пока что мы видим как раз то, о чём писал Ленин в "Империализме как высшей стадии капитализма": непримиримые межимпериалистические противоречия, которые разрешаются только грабежом с применением насилия - военного или экономического. Но это уже другая, причём громадная тема - политэкономия капитализма. Интересующимся экономической стороной нынешнего безумия политики Запада советую посмотреть здесь https://youtu.be/iS1HQq-29cU (на английском) беседу Майкла Хадсона и Ричарда Вольфа. Те, кто не очень сильны в английском, могут прочесть текст этой беседы здесь: https://michael-hudson.com/2025/03/something-nutty-emerging-here/ , пользуясь автоматическим переводчиком.

.

СКИННЕР: РАЗМЫШЛЕНИЯ О БИХЕВИОРИЗМЕ И ОБЩЕСТВЕ 9-2

Скиннер в лабораторной голубятне

Подчеркнуты выделенные автором места. Мои пояснения в тексте - (в скобках курсивом)

*  *  *

Б.Ф. Скиннер:

"Отсутствие идентифицируемого конкретного стимула, (вызывающего) оперантное поведение, создает практическую проблему: нам приходится ждать, пока не произойдет акт поведения, лишь после чего мы можем его подкрепить. Таким образом, мы начинаем (управление поведением) с гораздо меньшими (возможностями) управления, чем (было бы, если бы) обусловливание было респондентным (рефлекторным). Более того, существует множество сложных актов поведения, которые безусловно было бы напрасно ждать, так как они никогда не возникают спонтанно. В человеческом поведении существует множество способов "инициировать" (например, словами) оперантную реакцию (то есть, вызвать ее впервые, чтобы дать подкрепление), и один из них доступен также и у низших организмов: сложное поведение может быть "сформировано" посредством серии последовательных приближений. Например, чтобы подкрепить нажатие рычага с большой силой, невозможно просто ждать очень сильное действие, но мы можем дифференцированно подкреплять более сильное из происходящих действий, в результате чего средняя сила увеличивается.

Я использовал похожее программирование факторов подкрепления для формирования сложного поведения в опытной демонстрации (описанной в книге "Behavior of Organisms - Поведение организмов"), в которой крыса тянула за цепь, чтобы достать шарик, подбирала шарик, переносила его через клетку и бросала в трубку. Итоговый акт поведения был сформирован из последовательности небольших изменений в аппарате. Позже мои коллеги и я обнаружили, что мы могли бы избежать трудоемкого процесса изменения аппарата, создавая запрограммированные факторы, одновременно давая подкрепление прямо вручную.

Вскоре я опробовал эту процедуру на человеке - нашей девятимесячной дочери. Однажды вечером я держал ее на коленях, когда включил настольную лампу рядом с креслом. Она взглянула вверх и улыбнулась, и я решил посмотреть, смогу ли использовать свет в качестве подкрепления акта поведения. Я дождался легкого движения ее левой руки и на короткое время включил свет. Почти сразу же она снова подняла руку, и я снова дал подкрепление (включив свет). Я начал выжидать более широких движений, и через некоторое время она подняла руку широким размахом, "чтобы включить свет". В то время я писал книгу "Walden Two - Уолден Два", и её часто упоминают как эссе по инженерии поведения, но я думаю, что в ней нет примеров явного использования преднамеренного подкрепления.

Община ("Уолдена Два") функционирует благодаря положительному подкреплению, но его факторы находятся в природной и социальной окружающей среде. Они были тщательно сконструированы, но постоянного вмешательства со стороны дающих подкрепление нет. Единственные преднамеренно созданные факторы - по Павлову: детей "десенсибилизируют" ("закаливают") по отношению к неудачам и другим отрицательным эмоциям, подвергая их ситуациям с тщательно отмеренной интенсивностью (неприятных воздействий).

Я начал анализировать факторы подкрепления, которые можно найти в существующих культурах, в курсе для бакалавров в Гарварде весной 1949 года. Книга "Science and Human Behavior - Наука и поведение человека" (1953) была написана как лекции для этого курса, и в нем я рассматривал практическую деятельность в таких областях, как правительство, религия, экономика, образование, психотерапия, самообладание и социальное поведение, и все это - с точки зрения оперантного поведения.

Вскоре последовали практические демонстрации этого. Аспирант из Индианы Пол Фуллер давал подкрепление поднятия руки двадцатилетнему человеческому организму, который никогда ранее "не проявлял никаких признаков интеллекта", и в 1953 году я создал небольшую лабораторию для изучения оперантного поведения на нескольких умственно отсталых пациентах в психиатрической больнице. Я передал этот проект Огдену Р. Линдсли (Ogden R. Lindsley), и он обнаружил, что (поведением) психопатов можно управлять при помощи факторов подкрепления, если эти факторы четко определены и тщательно запрограммированы. Айллон (Ayllon), Азрин (Azrin) и многие другие впоследствии использовали оперантное обусловливание как для терапии, так и для управления поведением с целью улучшения жизни психопатов и умственно отсталых людей.

Обучающая машина

Весной 1954 года в Питтсбургском университете я выступил с докладом под названием "The Science of Learning and the Art of Teaching - Наука научения и искусство преподавания" и продемонстрировал машину, разработанную для обучения арифметике с использованием обучающей программы. Год или два спустя я спроектировал обучающие машины, которые использовались в моем курсе для бакалавров в Гарварде, и мы с коллегой Джеймсом Г. Холландом (James G. Holland) написали программированные материалы, в конечном итоге опубликованные как книга "The Analysis of Behavior - Анализ поведения" (1961). Последующая история программированного обучения и, в более широком масштабе, того, что стали называть прикладным анализом поведения или модификацией поведения, слишком хорошо известна, чтобы её здесь снова излагать.*

Тем временем экспериментальный анализ оперантного поведения быстро разрастался, и было создано много новых лабораторий. Чарльз Б. Ферстер (Charles B. Ferster) и я были очень довольны плодотворным пятилетним сотрудничеством. Многие из наших экспериментов были разработаны для того, чтобы выяснить, можно ли объяснить результаты, характерные для схем подкрепления, условиями, преобладающими в момент подкрепления, включая недавнюю предысторию актов поведения, но административные обстоятельства вынудили прекратить наше сотрудничество прежде, чем мы пришли к обоснованной формулировке, и мы завершили его публикацией своего рода атласа, показывающего характерные результаты при широком диапазоне схем подкрепления "Schedules of Reinforcement - Схемы подкрепления" (1957). Последующее развитие в этой области можно проследить в "Журнале экспериментального анализа поведения - Journal of the Experimental Analysis of Behavior", который был основан в 1958 году.

Ряд специальных тем пронизывают всю эту историю, и на некоторых из них надо остановиться.

Речевое поведение. Я начал исследовать эту тему в середине тридцатых годов. Большая часть рукописи была написана благодаря стипендии Гуггенхайма в 1944-45 годах, из которой были взяты лекции Уильяма Джеймса в Гарварде в 1947 году. Академический отпуск весной 1955 года позволил мне закончить бóльшую часть книги, которая вышла в свет в 1957 году с названием "Verbal Behavior - Речевое поведение". Я считаю, что она окажется моей самой важной работой. Она не было понята лингвистами и психолингвистами, отчасти потому, что это требует технического понимания оперантного анализа, и отчасти потому, что для лингвистов и психолингвистов в первую очередь важен слушатель - то, что слова означают для тех, кто их слышит, и то, какие предложения считаются грамматически правильными и какие - неправильными. Сама концепция общения подчеркивает передачу слушателю - будь то идеи, значения или информации. Однако, насколько я понимаю, мало что в поведении слушателя заслуживает того, чтобы его можно было назвать речевым.

В книге "Речевое поведение" речевые операнты классифицируются по отношению к факторам подкрепления, существующим в языковой общности. Эта классификация является альтернативой "настроениям" грамматика и "намерениям" когнитивного психолога.

Когда эти речевые операнты объединены множественной причинной обусловленностью, то эффект может быть созидательным, если он содействует, скажем, стилю и остроумию, но разрушительным, если он вызывает искажения и фрагментацию. Говорящие манипулируют своим собственным речевым поведением, чтобы управлять или определять реакцию слушателей, причем грамматика и синтаксис являются "аутоклитическими" приемами такого рода, как и многие другие приемы в продолжающемся повествовании. Так возникает технология речевого самоконтроля, которая полезна как для "обнаружения того, что нужно сказать", так и для ограничения диапазона управляющих переменных - выделением, например, видов переменных (характерных для логики и науки), которые с наибольшей вероятностью приведут к эффективному практическому действию, или видов, которые оказались более действенными в поэзии и художественной литературе.**

Нервная система. Моя диссертация была своего рода декларацией независимости от нервной системы, и я повторно занял эту позицию в книге "Поведение организмов". Я не думаю, что она направлена против физиологии. Различные физиологические состояния и процессы влияют на действия, выполняемые над организмом, и на результат поведения.

Их можно изучать с помощью соответствующих методов, и нет никаких сомнений в их важности. Однако наука о поведении имеет свои собственные факты, и они слишком часто затуманиваются, когда их превращают в поспешные выводы о нервной системе. Скажу более того - как я сказал в "Поведении организмов", что ни один факт физиологии не говорит нам ничего о поведении, чего бы мы уже не знали, хотя нам много твердят об отношениях между этими двумя областями. Полезная связь обратная: анализ поведения определяет задачи физиолога. Оперантная теория и практика теперь заняли важное место в физиологической лаборатории.

Психофармакология. В Миннесоте мы с У. Т. Хероном (W. T. Heron) изучали влияние нескольких широко известных лекарств на оперантное поведение, а в начале пятидесятых годов доктор Питер Дьюс (Peter Dews) на кафедре фармакологии медицинского факультета Гарварда стал сотрудничать с моей лабораторией и коллегами. Примерно в то же время многие фармацевтические компании (производящие средства, действующие на) поведение, создали лаборатории оперантных (исследований), некоторые из которых внесли свой вклад в современный арсенал препаратов, изменяющих поведение. Оперантные методы сейчас широко используются в этой области, а также в изучении наркомании и связанных с ней медицинских проблем.

Этология. Этологи часто утверждают, что их работа игнорируется бихевиористами, но первые эксперименты Уотсона были этологическими, равно как и мои. Сам процесс оперантного обусловливания является частью генетического наследия организма, и я утверждал, что подкрепления эффективны не потому, что они уменьшают силу влечений (это - широко распространенная точка зрения), а потому, что восприимчивость к подкреплению имеет ценность для выживания (организма). Видоспецифичное поведение может мешать оперантному поведению, но верно также и обратное. В книге Science and Human Behavior - Наука и поведение человека" я указал на то, что факторы выживания при естественном отборе похожи на факторы подкрепления при оперантном обусловливании. И то, и другое включает отбор по последствиям - процесс, который, как я утверждаю в своей текущей работе, особенно актуален для вопроса о том, может ли человеческое поведение действительно учитывать будущее. Факторы филогенеза (видообразования), которые смогли сформировать и сохранять, скажем, подражательное поведение, похожи на факторы подкрепления, которые формируют сходное поведение у индивидуума, но репертуар одних не развивается из (репертуара) других. Эксперимент по импринтингу показал, как оперантный анализ может прояснить наблюдения в природе и исправить выводы, сделанные (например, Конрадом Лоренцем - Konrad Lorenz) из них: маленький утенок не наследует поведение следования за своей матерью или объектом-заменителем; он приобретает это поведение из-за врожденной восприимчивости к подкреплению от её близости.

Теория познания. Как уже сказано, я пришел к бихевиоризму из-за его связи с эпистемологией, и я не был им разочарован. Я, конечно, радикальный, а не методологический бихевиорист. Я не верю, что существует мир идей или субъективного опыта, который существует или его надо игнорировать. Человек осознаёт различные состояния и процессы в своем теле, но это - побочный результат его наследственной и личной истории. Этому не следует приписывать никакой творческой или побуждающей функции. Интроспекция неспособна вносить какой-либо существенный вклад в физиологию, потому что "у нас нет нервов, идущих в нужные места". Когнитивные психологи совершают ошибку, интернализуя внешние факторы, говоря о сохранении сенсорных контактов с окружающей средой в форме воспоминаний, которые извлекаются из неё и снова реагируют на неё в некий более поздний момент. Имеет смысл то, что человек знает мир, но не то, что он обладает знаниями; причина поведения - воздействия мира на сложную и тонкую историю наследственности и (контактов с окружающей) средой. Как я утверждал в последней главе книги "Verbal Behavior - Речевое поведение", мышление - это просто поведение, и его можно анализировать как таковое. В книге "About Behaviorism - О бихевиоризме" я попытался сделать всеобъемлющее заявление о позиции бихевиориста, как я ее понимал спустя сорок шесть лет после того, как впервые пришел в эту область.

Конструирование культуры. Книга "Walden Two" была ранним эссе о создании культуры. Это было художественное произведение, но я описал науку и технологию, на которой оно основано, в книге "Science and Human Behavior - Наука и поведение человека". Я осознал главную проблеме, когда Walden Two был объявлен угрозой свободе. Говорили, что главный герой книги манипулировал жизнями людей и непозволительно применял свою собственную систему ценностей. Я обсуждал этот вопрос в статье под названием "Freedom and the Control of Men - Свобода и управление людьми" в 1955 году и в дебатах с Карлом Роджерсом в 1956 году. Управление поведением стало особенно оспариваемым с появлением прикладного анализа поведения в 1960-х годах, и я вернулся к этому вопросу в книге "Beyond Freedom and Dignity - Превыше свободы и чести" в 1971 году. К сожалению, это название побудило многих людей поверить, что я - противник свободы и чести.

Я действительно утверждал, что люди не свободны и не несут ответственности за свои действия в научном смысле, но был заинтересован в выявлении и развитии условий, при которых они чувствуют себя имеющими свободу и честь. Я не имел ничего против исторической борьбы за освобождение людей от принудительного управления и от наказаний, препятствующих стремлению к счастью, и я предложил, что эту борьбу надо продолжать, перейдя к приёмам, которые используют положительное подкрепление, но я утверждал, что некоторые аспекты традиционных концепций преграждают это. Например, чтобы гарантировать, что люди были ответственны за свои действия, некоторые формы наказаний были фактически увековечены.

Я считаю, что научная формулировка человеческого поведения может помочь нам максимально усилить ощущение свободы и чести. Но есть и еще одна цель: то, что превыше свободы и чести, - это выживание (человека как) вида, а проблемы, которые я впервые обсудил в Walden Two, стали теперь гораздо более насущными, поскольку угроза катастроф в будущем становится все более очевидной. К сожалению, мы слишком медленно движемся к эффективным мерам. Мне часто задают вопрос: а когда у нас будет наука  о поведении, необходимая для решения наших проблем? Я считаю, что правильный вопрос таков: когда мы сможем использовать науку о поведении, которую уже имеем? Полезно иметь больше лучшей науки, но гораздо более эффективные решения принимались бы в каждой области человеческих дел, если бы те, кто их принимает, знали то, что мы уже знаем."*** (Продолжение следует)

---

* Как мы видим, обучающие машины теперь полностью забыты, а компьютеры и особенно смартфоны не обучают, а непрерывно оболванивают публику всякими дуростями - рекламой, тупыми играми и лживой буржуйской пропагандой. А школа с её занудным "преподаванием" полностью сохранилась со всеми своими нелепостями и гнусностями. Почему? - Да потому, что предназначение школы - не учить детей чему-то полезному, а задуривать их, делать из них тупой, послушный и пассивный рабочий скот скукой унылого многочасового и многолетнего принудительного сидения за партой. Мои лучшие воспоминания о школе - это прогуливание уроков. Но о теме "образования" и обучения речь пойдёт в дальнейших статьях - главах книги Скиннера.

** Моё скромное мнение о "речевом поведении" Скиннера таково, что он уж слишком намудрил лишнего там, где всё было достаточно хорошо объяснено ещё в античности риторикой и логикой. И уж совсем неправильно то, что передача информации говорящим слушателю - это якобы не речевое поведение. Чтобы понять это, достаточно лишь один раз послушать бред алкаша, наркомана или шизофреника. Это - словесная блевотина, которая не имеет смысла и поэтому не несёт в себе никакой  информации, кроме как о том, что говорящий бредит. Мой многолетний опыт работы переводчиком убедил меня в том, что переводить с одного языка на другой надо не дословно, а точно передавая смысл, намерения и даже интеллектуальный уровень говорящего или текста. А что Скиннер подразумевал, написав (цитирую): "Эта классификация является альтернативой "настроениям" грамматика и "намерениям" когнитивного психолога" - это превыше моего разумения.

*** Это опять результат слепой веры Скиннера в нелепые страшилки глобалистов Римского Клуба. Конкретно в США в конце 1970-х годов (эта книга Скиннера была опубликована в 1978 году) массовое ожидание "светопреставления", которое всегда настырно и лживо пророчила и поныне пророчит глобалистская нечисть, реально было вызвано полным поражением США в войне против Вьетнама в 1975 году. (Примечания behaviorist-socialist)

.

СКИННЕР: РАЗМЫШЛЕНИЯ О БИХЕВИОРИЗМЕ И ОБЩЕСТВЕ 9-1

Крыса в "ящике Скиннера"

Перевод на русский 8-й главы книги здесь: http://behaviorist-socialist-ru.blogspot.de/2012/11/blog-post.html .

В 9-й главе Скиннер ясно показывает радикальное отличие настоящей науки (естествоведения) от схоластики и гуманитарной брехни. Любая естественная наука - биология, химия, физика, астрономия, геология... и, конечно, бихевиористский анализ поведения - занимается тем, что систематизирует и обобщает в теории явления окружающей действительности. Поначалу естествоведение было чисто наблюдательным и мало отличалось от своей предшественницы - натурфилософии. Зрелая истинная наука обязательно экспериментальная, которая воспроизводит явления окружающей действительности в экспериментах со строго контролируемыми условиями и значениями всех важных параметров, чтобы выявить взаимозависимости и закономерности изучаемых явлений. Скиннер был замечательным экспериментатором, что и дало ему возможность открыть и детально исследовать истинную - оперантную, а не "рефлекторную" - природу поведения как индивидуальной адаптации организма к окружающей реальности.

Рисунки Б.Ф. Скиннера. Подчеркнуты выделенные автором места. Мои пояснения в тексте - (в скобках курсивом)

*  *  *

Б.Ф. Скиннер:

"9. Экспериментальный анализ поведения (История)

Меня заинтересовал в психологии и, в частности, в бихевиоризме ряд статей Бертрана Рассела, опубликованных в журнале Dial в 1920-х годах, которые привели моё внимание к его книге «Философия» (в Англии ее называли «Очерком философии»), первый раздел которой содержит гораздо более сложное обсуждение ряда проблем эпистемологии (теории познания), поставленных бихевиоризмом, чем что-либо у (бихевиориста) Джона Б. Уотсона. Естественно, я прочёл самого Уотсона, однако тогда  лишь его популярную книгу "Бихевиоризм". Я купил "Условные рефлексы" Павлова вскоре после выхода (перевода на английский в 1927 году), и когда я приехал в Гарвард на аспирантуры по психологии, я прослушал курс, который охватывал не только условные рефлексы, но и постуральные и локомоторные рефлексы Магнуса - R. Magnus и спинномозговые рефлексы, описанные в "Интегративной активности нервной системы" Шеррингтона ("Integrative Action of the Nervous System" by Sherrington). Этот курс читал Хадсон Хогланд - Hudson Hoagland на кафедре общей физиологии, глава которой, У. Дж. Крозье - W. J. Crozier, работал с Жаком Лёбом - Jacques Loeb и изучал тропизмы. Я продолжал предпочитать рефлекс тропизму, но разделял верность Лёба и Крозье организму в целом и презрение последнего к медицинскому учению "физиологии органов". Тем не менее, на кафедре физиологии медицинского факультета я позже работал с Хэллоуэллом Дэвисом - Hallowell Davis и Александром Форбсом - Alexander Forbes, который работал в Англии с Адрианом - Adrian и использовал торсионный миограф Шеррингтона для изучения рефлекторного управления движениями.

К концу моего первого года в Гарварде я анализировал поведение "организма в целом" в условиях звуковой изоляции, подобных тем, которые описывал Павлов. В одном эксперименте я тихо выпустил крысу в небольшой темный туннель, из которого она могла выйти в хорошо освещенное пространство, и с помощью движений самописца на движущейся полоске бумаги я записывал ее исследовательский процесс, а также ее бегства в туннель, когда я производил небольшой шум. У некоторых моих крыс были детеныши, и я воображал, что вижу в их ранних корчах некоторые из постуральных рефлексов, показанных на стереоскопических изображениях в книге "Körperstellung" Магнуса, и я начал их изучать. Я соорудил легкую платформу, висящую на проволоках и увеличил ее движения туда и сюда рычагом, (конец которого) чертил их на закопченном барабане. Я помещал крысёнка на платформу и записывал тремор мышц его ног, когда я осторожно тянул его за хвост, а также внезапный прыжок вперед, которым он часто реагировал на эту стимуляцию.

Я решил сделать что-то подобное со взрослой крысой. Я соорудил очень легкую дорожку длиной около восьми футов, продольную вибрацию которой я также мог усиливать и записывать на закопченом барабане, и я побуждал крысу бежать по ней, давая ей еду в конце. Когда она была на полпути, я издавал легкий шум и регистрировал, как она внезапно останавливалась на дорожке под его воздействием. Я планировал наблюдать за изменениями, которые происходят, когда крыса адаптируется к шуму; возможно, я мог бы выработать обусловливанием ту же реакцию, вызываемую другим стимулом. Мои записи внешне  напоминали те, которые делал торсионный проволочный миограф, но они регистрировали поведение организма в целом.

Все это было в значительной степени в традициях рефлекторной физиологии, но совершенно случайно произошло нечто, что кардинально изменило направление моих исследований. В моем аппарате крыса побежала (обратно) по другой дорожке, прежде чем я успел записать этот пробег, и я заметил, что она не убегала сразу после кормления. Я начал засекать эту задержку и обнаружил, что она  изменялась упорядоченным образом. Это был процесс вроде процессов обусловливания и угасания (рефлекса) в работах Павлова, в котором частности пробега, такие как слюноотделение, не были самым важным.

Я описал в другом месте (Skinner B. F. A case history in scientific method. American Psychologist, 1956, 11, 221-233) последовательность шагов, с помощью которых я упростил свой аппарат до того, как крыса просто стала открывать дверцу небольшого контейнера, чтобы получить кусочек еды. В контролируемых условиях и с гранулами корма, которые требовали некоторого времени для пережевывания, я обнаружил, что скорость еды зависела от количества уже съеденного корма. Название моей первой экспериментальной работы "Об условиях возникновения определенных пищевых рефлексов" (Skinner B. F. On the conditions of elicitating eating reflexes. PNAS, 1930, 16, 433-438) показывает, что я все еще применял концепцию рефлекса к поведению организма в целом.

Открывание двери было обусловленным поведением, но для изучения процесса обусловливания мне требовалось более четко определенное действие. Я выбрал нажатие горизонтального бруска, смонтированного в виде рычага. Когда крыса нажимала на рычаг, в кормушку падала гранула корма. Устройство было, конечно, похоже на то, с помощью которого Торндайк - Thorndike продемонстрировал свой "Law of Effect - Закон действия", и в своей первой работе я назвал свой аппарат "problem box - проблемным ящиком", но результаты были совершенно другими. Кошки Торндайка обучались, отбрасывая безуспешные элементы поведения до тех пор, пока не осталось ничего или почти ничего, кроме реакции, дающей успех. Но в моем эксперименте не происходило ничего подобного.

Подчёркивание Павловым контролируемости условий заставил меня предпринять определенные шаги, чтобы моей крысе не было беспокойства. Я давал ей достаточно времени, чтобы освоиться после помещения в аппарат, сначала помещая ее в специальный отсек, из которого я позже тихонько ее выпускал. Я оставлял ее в аппарате на долгое время, чтобы она могла полностью привыкнуть к пребыванию там, и я несколько раз включал дозатор корма, пока крыса не переставала беспокоиться из-за его шума и не начинала есть, как только появлялся корм. Все это делалось, когда рычаг находился в самом нижнем положении, и, следовательно, до того, как нажатием на него мог бы выработаться условный рефлекс. Эффект заключался в том, чтобы удалить все безуспешное поведение, которое и представляло собой процесс обучения в эксперименте Торндайка. Многие из моих крыс начинали действовать с высокой частотой реакции, едва лишь они нажимали на рычаг и получали только одну гранулу корма.

(Такое) обусловливание, конечно, было не просто "выживанием" успешной реакции; было ещё и увеличение скорости реагирования или того, что я назвал силой рефлекса. Торндайк утверждал, что успешное поведение кошки было "запечатлено - stamped in", но он объяснял это его бóльшим приоритетом по сравнению с другим поведением, которое "стиралось - stamped out". Разница в интерпретации стала яснее, когда я отключил выдачу корма и обнаружил, что поведение претерпевало угасание.

Как позже указал Р. С. Вудворт - R. S. Woodworth, Торндайк никогда не исследовал угасание поведения в "проблемном ящике". Хотя скорость реагирования не была одним из показателей силы рефлекса у Шеррингтона, она оказалась самым важным в моем эксперименте. Ее значение было выяснено тем фактом, что я записывал поведение крысы в ​​виде кумулятивной (суммирующей) кривой; можно было сразу же оценить эту скорость как наклон кривой и сразу видеть, как она изменялась в течение значительного периода времени. Скорость оказалась особенно полезным параметром, когда я перешел от выработки акта поведения к его поддержанию исследованием схем перемежающегося подкрепления. Это было важно теоретически, потому что имело отношение к центральному вопросу: какова вероятность того, что организм будет выполнять определенный акт поведения в определенное время?

Тем не менее я лишь медленно пришел к осознанию важности концепции силы реакции. Например, я не сразу перешел от термина "обусловить - condition" к "подкрепить - reinforce", хотя именно последний термин подчеркивает усиление акта поведения. Я вообще не использовал слово "подкрепление" в моей первой статье об устройстве рычага и дозатора корма, а моим первым обозначением для перемежающегося подкрепления (intermittent reinforcement) было "периодическое повторное обусловливание - periodic reconditioning". Сила или вероятность реакции удачно вписывалась в формулировку науки о поведении, предложенную в моей диссертации.

Рассел опять подал мне центральный тезис. Где-то он сказал, что "рефлекс" в психологии имеет тот же статус, что и "сила" в физике. Я знал, что это значит, потому что читал "Науку механики" Эрнста Маха, труды Анри Пуанкаре о научном методе и "Логику современной физики" Бриджмена. Моя диссертация была оперантным анализом рефлекса. Я настаивал на том, что это слово должно иметь определение просто как наблюдаемая корреляция стимула и реакции. Синапс Шеррингтона был всего лишь умозаключением, которое нельзя использовать для объяснения фактов, выводом из которых он был. Таким образом, стимул мог становиться все менее и менее эффективным по мере того, как реакция вызывалась повторно, но это не объясняло ничего достаточного для того, чтобы приписывать это "усталости рефлекса". В конце концов физиологи обнаружат (это) изменение в нервной системе, но что касается фактов поведения, единственным обнаружимым объяснением было повторное проявление. В своей диссертации я утверждал, что в здоровом организме "обусловливание, "эмоция" и "влечение", поскольку они относятся к поведению, по сути, следует рассматривать как изменения силы рефлекса", и я привел свои эксперименты по "инстинкту" и обусловливанию в качестве примеров.

А нужно было отношение не только стимула и реакции, но и условий, которые изменяют соотношение между ними. Я назвал эти условия "третьими переменными" и представил суть этого с помощью простого уравнения:
R = f (S, A)
где A представляло собой любое условие, влияющее на силу рефлекса, например, депривация (например, голод), которую я идентифицировал как "инстинкт" в экспериментальной части своей диссертации.

После того, как я получил учёную степень, Эдвард К. Толмен - Edward C. Tolman преподавал летом в Гарварде, и я с ним часто виделся. Я подробно изложил ему свою оперантную позицию и значимость третьих переменных в определении силы рефлекса. Книга Толмена "Purposive Behavior in Animals and Men - Целенаправленное поведение животных и людей" была тогда в печати, и в ней он пишет о "независимых переменных", но только как о таких вещах, как генетический наследие или побуждающее физиологическое состояние. Три года спустя он опубликовал статью, содержащую уравнение:
B=f(S,H,T,P)
в котором B обозначало поведение, как мой R обозначало реакцию, S обозначало "окружающую обстановку стимула" (моё S), H обозначало наследственность, T обозначало "специфическое прошлое научение" (моё "обусловливание"), а P обозначало "освобождающее внутреннее состояние аппетита или отвращения" (мой "инстинкт"). Позже Вудворт указал, что эти уравнения были похожи. Однако было важное различие: то, что я назвал «третьей переменной», Толмен называл "вмешательством". У меня наблюдаемые воздействия при обусловливании, инстинкте и эмоции находятся вне организма, а Толмен поместил их внутрь, как замену, если даже не просто переименование, психических процессов, и именно там они и находятся по нынешний день в когнитивистской психологии. Иронично то, что эта схема гораздо ближе, чем моя, к традиционной рефлекторной дуге.

Хотя скорость реагирования при отсутствии идентифицируемой стимуляции не имела параллелей у Шеррингтона или Павлова, я продолжал говорить о рефлексах. Я предположил, что некоторые свойства рычага действуют как стимулы, которые вызывают реакцию нажатия рычага. Но меня это не устраивало, и я начал более внимательно изучать роль стимула. Я давал подкрепление нажатию рычага, когда свет был включен, но не давал, когда он был выключен, и обнаружил, что в темноте акт поведения претерпевал угасание. Последующее включение света, казалось бы, вызывало реакцию, но историю этого эффекта нельзя было игнорировать. Свет не вызывал акт поведения; он действовал как переменная, влияющая на его скорость, и он (акт поведения) черпал свою силу для этого из дифференциального подкрепления, с которым он коррелировал.

Летом 1934 года я представил две статьи для публикации как разные попытки пересмотреть концепцию рефлекса. В статье "Общая природа стимула и реакции - The Generic Nature of Stimulus and Response" я утверждал, что ни стимул, ни реакция не могут быть выделены хирургическим или иным способом и что лучшим ключом к полезной единице (поведения) является упорядоченность изменений ее силы как функции "третьих переменных". В статье "Два типа условных рефлексов и один псевдо-тип - Two types of Conditional Reflex and a Pseudo-type" я делал различие между обусловливанием по Павлову и тем, которое я позже назову оперантным. Полностью отдельно от любого внутреннего процесса, можно было указать на четкое различие в случайных отношениях между стимулами, реакциями и подкреплением.

Я был вынужден более внимательно рассмотреть роль стимула, когда Конорски и Миллер ответили на последнюю статью, описав эксперимент, который они провели в конце двадцатых годов, который, как они чувствовали, предвосхищал мой собственный. Они давали собаке удар током по лапе и давали ей корм, когда она сгинала ногу. В конце концов нога сгиналась, хотя лапа не получала удара током. Я ответил, что истинные рефлексы редко имеют такие последствия, которые указывают на оперантное обусловливание. Электрошок может быть одним из способов побудить голодную собаку согнуть ногу, чтобы эта реакция могла получить подкрепление кормом, но это необычный способ, и вызывающий стимул реально редко можно идентифицировать. (Что касается приоритета, то Торндайк, конечно, опередил нас всех более чем на четверть века.) В своем ответе я впервые использовал термин "оперант" и применил слово "респондент" к случаю (обусловливания) по Павлову. Было бы уже пора отказаться от  слова "рефлекс", но я все еще находился под сильным влиянием Шеррингтона, Магнуса и Павлова, и я продолжал упорно придерживаться этого термина, когда писал книгу "The Behavior of Organisms - Поведение организмов" (1938). Мне потребовалось несколько лет, чтобы самому освободиться от "управления стимулами" (описывая) оперантное поведение. Однако с этого момента я уже явно не был психологом, (исповедующим догму) стимул-реакция. (Продолжение следует)

.

РЕСПУБЛИКА ШКИД - 2

Беспризорники.  1990-е годы

 (Окончание отрывка из книги)

"Янкель предложил сыграть в очко. Игра началась. Через час, после упорной борьбы, Янкель проиграл весь свой запас и начал играть на будущее. Игра велась ожесточенно. Весь класс чувствовал, что это не просто игра, что это борьба двух стихий. Но Янкелю в этот день особенно не везло. За последующие два часа он проиграл тридцать пять фунтов хлеба, двухмесячный паек. Слаенов предложил прекратить игру, но Янкель настаивал на продолжении. С трудом удалось его успокоить и увести в спальню. Маленький, лоснящийся, тихий паучок победил еще раз.

Утром Янкель встал с больной головой. Он с отчаянием вспомнил о вчерашнем проигрыше. На кухне он заглянул в тетрадку и решил на риск назначить дежурным по кухне вне очереди Мамочку. Так и сделал. Сходили с ним в кладовую, получили на день хлеб и стали развешивать.

Янкель придвинул весы, поставил на чашку четверточную гирю, собираясь вешать, и вдруг изумился, глядя на Мамочкины манипуляции. Тот возился, что-то подсовывая под хлебную чашку весов.

– Ты что там делаешь?

– Не видишь, что ли? Весу прибавляю, – рассердился Мамочка.

– Что же, значит, обвешивать ребят будем? Ведь заскулят.

– Не ребят, а Слаенова… Все равно ему пойдет.

Янкель подумал и не стал возражать. К вечеру у них скопилось пять фунтов, которые и переправились немедленно в парту Слаенова. Янкель повеселел. Если так каждый день отдавать, то можно скоро отквитать весь долг.

На другой день он по собственной инициативе подложил под весы солидный гвоздь и к вечеру получил шесть фунтов хлеба. Янкель был доволен. Тихо посвистывая, он сидел у стола и проверял по птичкам в тетради выданное количество хлеба. Птички ставились в списке против фамилии присутствующих учеников.

Как назло, сегодня отсутствовало около десяти человек приходящих, и Янкель уже высчитал, что в общей сложности от них он получил около фунта убытку: обвешивать можно было только присутствующих. Вдруг Янкель вскочил, словно решил какую-то сложную задачу.

– Идея! Кто же может заподозрить меня, если я поставлю четыре лишние птички.

Открытие было до смешного просто, а результаты оказались осязательными. Четыре птички за утренний и за вечерний чай дали два лишних фунта, а четыре за обед прибавили еще маленький довесок в полфунта.

Своим открытием Янкель остался доволен и применил его и на следующий день. Дальше пошло легко, и скоро оппозиция вновь задрала голову. От солидного янкелевского долга Слаенову осталось всего пять фунтов, которые он должен был погасить на следующий день.

Но в этот день над Янкелем разразилось несчастье. После обеда он в очень хорошем настроении отправился на прогулку, а когда пришел обратно в школу, на кухне его встретил новый староста. За два часа прогулки случилось то, о чем Янкель даже и думать не мог.

Викниксор устроил собрание и, указав на то, что Черных уже полтора месяца работает старостой на кухне, предложил его переизбрать, отметив в то же время, что работа Черных была исправной и безукоризненной.

Старостой под давлением Слаенова избрали Савушку – его вечного должника. Удар пришелся кстати, и Викниксор невольно явился помощником Слаенова в борьбе с его противниками. Дни беззаботного существования сменились днями тяжелой нужды. Никогда не голодавшему Янкелю было очень тяжело сидеть без пайка, но долг нужно было отдавать.

Слаенов между тем успокоился. По его мнению, угрозы его могуществу больше не существовало. Так же пировал он со старшими, не замечая, что Шкида, изголодавшаяся, измученная, все больше и больше роптала за его спиной.

А ростовщик все наглел. Он уже сам управлял кухней, контролируя Савушку. Слаенов заставлял Савушку подделывать птички, не считаясь с опасностью запороться. Хлеб ежедневно по десятифунтовой буханке продавался за стенами Шкиды в лавку чухонки. Слаенов стал отлучаться по вечерам в кинематограф. Денег завелось много.

Но злоупотребление птичками не прошло даром. Однажды за перекличкой Викниксор заметил подделку. Лицо его нахмурилось, и, подозвав воспитателя, он проговорил:

– Александр Николаевич, разве Воронин был сегодня?

Сашкец ответил без промедления:

– Нет, Виктор Николаевич, не был.

– Странно. Почему же он отмечен в тетради?..

Викниксор углубился в изучение птичек.

– А Заморов был?

– Тоже нет.

– А Данилов?

– Тоже нет.

– Андриянов?

– Нет.

– Позвать старосту.

Савушка явился испуганный, побледневший.

– Вы меня звали, Виктор Николаевич?

– Да, звал. – Викниксор строго поглядел на Савушку и, указав на тетрадь, спросил голосом, не предвещавшим ничего хорошего:

– Почему здесь лишние отметки?

Савушка смутился.

– А я не знаю, Виктор Николаевич.

– А хлеб кто за них получал?

– Я… я никому не давал.

Вид Савушки выдал его с головой. Он то бледнел, то краснел, шмыгал глазами по столовой и, как затравленный, не находя, что сказать, бормотал:

– Не знаю. Не давал. Не знаю.

Голос Викниксора сразу стал металлическим:

– Савин сменяется со старост. Савина в изолятор. Александр Николаевич, позаботьтесь.

Сашкец молча вытащил из кармана ключ и, подтолкнув, повел Савушку наверх. В столовой наступила грозная тишина. Все сознавали, что Савушка влип ни за что ни про что. Виноват был Слаенов. Ребятам стало жалко тихого и покорного Савушку. А Викниксор, возмущенный, ходил по комнате и говорил:

– Это неслыханно! Это самое подлое и низкое преступление. Обворовывать своих же товарищей. Брать от них последний кусок хлеба. Это гадко!

Вдруг его речь прервал нечеловеческий вопль. Крик несся с лестницы. Викниксор помчался туда. На лестнице происходила драка. Всегда покорный Савушка вдруг забузил.

– Не пойду в изолятор. Сволочи, халдеи! Уйди, Сашкец, а то морду разобью!

Сашкец делал героические попытки обуздать Савушку. Он схватил его за талию, стараясь дотащить до изолятора, но Савин не давался. В припадке ярости он колотил по лицу воспитателя кулаками. Сашкец посторонился и выпустил его. Савушка с громким воплем помчался к двери. В эту минуту в дверях показался Викниксор, но, увидев летящего ураганом воспитанника, отскочил – и сделал это вовремя. Кулак Савина промелькнул у самого его носа…

– А, Витя! Я тебя убью, сволочь! Дайте мне нож…

– Савин, в изолятор! – загремел голос заведующего, но это еще больше раззадорило воспитанника.

– Меня? В изолятор? – взвизгнул Савушка и вдруг помчался на кухню. Оттуда он выскочил с кочергой.

– Где Витя? Где Витя? – Савушка был страшен. При виде мчащегося на него ученика, яростно размахивающего кочергой, Викниксору сделалось нехорошо. Стараясь сохранить достоинство, он стал отступать к своей квартире, но в последний момент ему пришлось сделать большой прыжок за дверь и быстро ее захлопнуть. Кочерга Савушки с треском впилась в высокую белую дверь. Разозленный неудачным нападением, Савушка кинулся было на воспитателя, но ярость его постепенно улетучилась. Он бросил кочергу и убежал.

Через четверть часа Сашкец, с помощью дворника, нашел его в классе. Савушка, съежившись, сидел в углу на полу и тихо плакал. В изолятор он пошел покорный, размякший и придавленный. Педагоги не знали, что стряслось с Савиным. Они недоумевали. Ведь многих же сажали в изолятор, но ни с кем не было таких припадков буйства, как с Савушкой. Истину знали шкидцы. Они-то хорошо понимали, кто был виноват в преступлении Савина, и Слаенов все больше и больше чувствовал обращенные на него свирепые взгляды.

Страх все сильнее овладевал им. Он понимал, что теперь это не пройдет даром. Тогда он вновь решил задобрить свою гвардию и устроил в этот вечер неслыханный пир: он поставил на стол кремовый торт, дюжину лимонада и целое кольцо ливерной колбасы. Но холодно и неприветливо было на пиршестве. Угрюмы были старшие. А там наверху голодная Шкида паломничала к изолятору и утешала Савушку сквозь щелку:

– Савушка, сидишь?

– Сижу.

– Ну, ладно, ничего. Посидишь – и выпустят. Это все Слаенов, сволочь, виноват.

А Савушка, понурившись, ходил, как зверек, по маленькой четырехугольной комнатке и грозился:

– Я этому Слаенову морду расквашу, как выйду.

В верхней уборной собрались шкидцы и, мрачные, обсуждали случившееся. Турка держал четвертку хлеба и сосредоточенно смотрел на нее. Эта четвертка – его утренний паек, который нужно было отдать Слаенову, но Турка был прежде всего голоден, а кроме того, озлоблен до крайности. Он еще минуту держал хлеб в руке, не решаясь на что-то, и вдруг яростно впился зубами в хлебную мякоть.

– Ты что же это? – удивился Устинович. – А долг?

– Не отдам, – хмуро буркнул в ответ Турка.

– Ну-у? Неужели не отдашь? А старшие?..

Да, старшие могли заставить, и это сразу охладило Турку. Теперь уже был опасен не Слаенов, а его гвардия. Он остановился с огрызком в раздумье – и вдруг услышал голос Янкеля:

– Эх, была не была! И я съем свою четвертку. А долг пусть Слаенов с Гоголя получит.

В этот момент все притихли. В дверях показался Слаенов. Он раскраснелся. И так всегда красное лицо пылало. Он прибежал с пирушки – на углах рта еще белели прилипшие крошки торта и таяли кусочки крема. Слаенов почувствовал тревогу и насторожился, но решил держаться до конца спокойно. Он подошел, пронизываемый десятками взоров, к Турке и спокойно проговорил:

– Гони долг, Турка. За утро.

Туркин молчал. Молчали и окружающие.

– Ну, гони долг-то! – настаивал Слаенов.

– С Гоголя получи. Нет у меня хлеба, – решительно брякнул Турка.

– Как же нет? А утренняя пайка?

– Съел утреннюю пайку.

– А долг?

– А этого не хотел? – с этими словами Турка сделал рукою довольно невежливый знак. – Не буду долгов тебе отдавать – и все!

– Как это не будешь? – опешил Слаенов.

– Да не буду – и все.

– А-а-а!

Наступила тишина. Все следили за Слаеновым. Момент был критический, но Слаенов растерялся и глупо хлопал глазами.

– Нынче вышел манифест. Кто кому должен, тому крест, – продекламировал Янкель, вдруг разбив гнетущее молчание, и громкий хохот заглушил последние его слова.

– А-а-а! Значит, так вы долги платите?! Ну, хорошо…

С этими словами Слаенов выскочил из уборной, и ребята сразу приуныли.

– К старшим помчался. Сейчас Громоносцева приведет.

Невольно чувствовалось, что Громоносцев должен будет решить дело. Ведь он – сила, и если сейчас заступится за Слаенова, то завтра же вновь Турка будет покорно платить дань великому ростовщику, а с ним будут тянуть лямку и остальные.

– А может, он не пойдет, – робко высказал свои соображения Устинович среди всеобщего уныния.

Все поняли, что под "ним" подразумевается Громоносцев, и втайне надеялись, что он не пойдет за Слаеновым. Но он пришел. Пришел вместе со Слаеновым. Слаенов гневно и гордо посмотрел на окружающих и проговорил, указывая пальцем на Туркина:

– Вот, Цыганок, он отказывается платить долги!

Все насторожились. Десяток пар глаз впился в хмурое лицо Цыгана, ожидая чего-то решающего.

Да или нет?

Да или нет?..

А Слаенов жаловался:

– Я пришел. Давай, говорю, долг, а он смеется, сволочь, и на Гоголя показывает.

Громоносцев молчал, но лицо его темнело все больше и больше. Узенькие ноздри раздулись, и вдруг он, обернувшись к Слаенову, скверно выругался.

– Ты что же это?.. Думаешь, я держиморда или вышибала какой? Я вовсе не обязан ходить и защищать твою поганую морду, а если ты еще раз обратишься ко мне, я тебя сам проучу! Сволота несчастная!

Хлопнула дверь, и Слаенов остался один в кругу врагов, беспомощный и жалкий. Ребята зловеще молчали. Слаенов почувствовал опасность и вдруг ринулся к двери, но у двери его задержал Янкель и толкнул обратно.

– Попался, голубчик, – взвизгнул Турка, и тяжелая пощечина с треском легла на толстую щеку Слаенова.

Слаенов охнул. Новый удар по затылку заставил его присесть. Потом кто-то с размаху стукнул кулаком по носу, еще и еще раз…

Жирный ростовщик беспомощно закрылся руками, но очередной удар свалил его с ног.

– За что бьете? Ребята! Больно! – взвыл он, но его били.

Били долго, с ожесточением, словно всю жизнь голодную на нем выколачивали. Наконец отрезвились.

– Хватит. Ну его к черту, паскуду! – отдуваясь, проговорил Турка.

– Хватит! Ну его! Пошли…

Слаенов, избитый, жалкий, сидел в углу у стульчака, всхлипывал и растирал рукавом кровь, сочившуюся из носа. Ребята вышли. Весть о случившемся сразу облетела всю Шкиду. Старшие в нижней уборной организовали митинг, где вынесли резолюцию: долги считать ликвидированными, рабство уничтоженным – и впредь больше не допускать подобных вещей.

Почти полтора месяца голодавшая Шкида вновь вздохнула свободно и радостно. Вчерашние рабы ходили сегодня довольные, но больше других были довольны старшие. Сразу спал гнет, мучивший каждого из них. Они сознавали, что во многом были виноваты сами, и тем радостней было сознание, что они же помогли уничтожить сделанное ими зло.

Падение Слаенова совершилось быстро и неожиданно. Это была катастрофа, которой он и сам не ожидал. Сразу исчезли все доходы, сразу он стал беспомощным и жалким, но к этому прибавилось худшее: он не имел товарищей. Все отшатнулись от него, и даже Кузя, еще недавно стоявший перед ним на коленях, смотрел теперь на него с презрением и отвращением.

Через два дня из изолятора выпустили Савушку и сняли с него вину. Школа, как один человек, встала на его защиту, а старшеклассники рассказали Викниксору о деяниях великого ростовщика.

Савушка, выйдя из изолятора, тоже поколотил Слаенова, а на другой день некогда великий, могучий ростовщик сам был заключен в изолятор, но никто не приходил к нему, никто не утешал его в заключении.

Еще через пару дней Слаенов исчез. Дверь изолятора нашли открытой. Замок был сорван, а сам Слаенов бежал из Шкиды. Говорили, что он поехал в Севастополь, носились слухи, что он живет на Лиговке у своих старых товарищей-карманников, но все это были толки. Слаенов исчез навсегда. Так кончились похождения великого ростовщика – одна из тяжелых и грязных страниц в жизненной книге республики Шкид. Долго помнили его воспитанники, и по вечерам "старички", сидя у печки, рассказывали "новичкам" бесконечно прикрашенные легенды,"

.

РЕСПУБЛИКА ШКИД - 1

Беспризорники.  1920-е годы

У читающих книгу Скиннера "Размышления о бихевиоризме и обществе" может сложиться впечатление, что применение оперантной социальной инженерии для социалистического преобразования общества - довольно простое дело. Сам Скиннер даже наивно полагал, что её методами можно решить все проблемы капиталистического антиобщества. Но всё это отнюдь не так. Об этом свидетельствует исторический опыт СССР - реставрация бюрократического самодержавия подонком сталиным в 1930-е годы и изменническая реставрация компрадорского капитализма подонками горбачевым и ельциным в 1990-е годы.

Успешность этих двух реакционных политических переворотов свидетельствует о живучести системы привычек и норм поведения - общественных отношений старого строя, о том, что народные массы готовы смириться с реставрацией антинародного эксплуататорского строя, потому что не видят альтернативы - конкретной детально разработанной и эффективно действующей социалистической системы норм поведения, обеспеченных достаточным положительным подкреплением.

Чтобы наглядно показать на реальном примере то, как спонтанно происходит такая реакционная реставрация мрачного прошлого даже при полновластии новых порядков, я выкладываю здесь отрывок из замечательной документально-художественной повести Л. Пантелеева и Г. Белых "Республика ШКИД" - воспитанников ШКИД - Школы-коммуны имени Достоевского в Петрограде для беспризорников.

В повести описывается жизнь в ШКИД в 1920-е годы в обстановке голода и "НЭП"а - вынужденной реставрации капитализма. НЭП был вынужденной (и, как Ленин полагал, временной) реставрацией капитализма. "Правые" среди большевиков - противники Троцкого: Бухарин и невежественный подонок сталин - после смерти Ленина хотели продолжать НЭП во веки веков, вопреки явному провалу этой ревизионистской политики, на что постоянно указывал Троцкий, настаивавший на сворачивании НЭПа и начале интенсивной индустриализации.

Ленин и прочие большевики ошибались, считая введение НЭПа экономической необходимостью. Зашоренные марксистско-гегельянской схоластикой "базиса и надстройки", они не могли знать того, что основанная проф. Б.Ф. Скиннером наука (бихевиористский анализ поведения) открыла двадцатью годами позднее - что и "базис" (экономика), и "надстройка" (государство) - это лишь идеалистически абстрагированные частности всей совокупности повседневной жизни и общественного порядка, то есть общественных и межличностных отношений, связанных между собой в единую систему оперантным обусловливанием поведения. Поэтому оперантный анализ и модификация поведения имеет в своём распоряжении совсем иные, причём намного более универсальные и мощные инструменты управления поведением, чем экономика.

А это значит, что как и все остальные социальные изменения во всей истории человечества, введение НЭПа было необходимостью, но не экономической, а поведенческой. Оно было необходимо вовсе не потому, что (как лгали и лгут всяческие буржуйские подонки - английская людоедка Тэтчер, Иудушка КаПутин & Co) капитализму якобы не может быть лучшей альтернативы, а потому, что привычки (то есть укоренившиеся шаблоны поведения) являются первой и последней "натурой" человека. И задачей социалистической оперантной социальной инженерии после социалистической революции как раз и будет коренное изменение всей системы привычек, то есть всех общественных и межличностных отношений.

"Четвёртка" - это 1/4 фунта хлеба, а "осьмушка" - 1/8; русский фунт равен 409,5 граммам. Персонажи в этом отрывке - воспитанники ШКИД, за исключением "Викниксора" - директора школы В.Н. Сороки-Росинского и "Сашкеца" - сотрудника школы.

*  *  *

Леонид Пантелеев и Григорий Белых:

"Кончился обед, а Кузя все никак не мог забыть осьмушку хлеба в кармане Слаенова. Он не отходил от него ни на шаг. Когда стали подниматься по лестнице наверх в классы, Слаенов вдруг остановил Кузю.

– Знаешь что?

– Что? – насторожился Кузя.

– Я тебе дам свою пайку хлеба сейчас. А за вечерним чаем ты мне отдашь свою.

Кузя поморщился.

– Ишь ты, гулевой. За вечерним чаем хлеба по четвертке дают, а ты мне сейчас осьмушку всучиваешь.

Слаенов сразу переменил тон.

– Ну, как хочешь. Я ведь не заставляю.

Он опять засунул в карман вынутый было кусок хлеба. Кузя минуту стоял в нерешительности. Благоразумие подсказывало ему: не бери, будет хуже. Но голод был сильнее благоразумия, и голод победил.

– Давай. Черт с тобой! – закричал Кузя, видя, как Слаенов сворачивает в зал.

Тот сразу вернулся и, сунув осьмушку в протянутую руку, уже независимо проговорил:

– Значит, ты мне должен четвертку за чаем.

Кузя хотел вернуть злосчастный хлеб, но зубы уже впились в мякиш.

* * *

Вечером Кузя «сидел на топоре» и играл на зубариках. Хлеб, выданный ему к чаю, переплыл в карман Слаенова. Есть Кузе хотелось невероятно, но достать было негде. Кузя был самый робкий и забитый из всего второго отделения, поэтому так трудно ему было достать себе пропитание. Другие умудрялись обшаривать кухню и ее котлы, но Кузя и на это не решался. Вся его фигура выражала унижение и покорность, и прямо не верилось, что в прошлом за Кузей числились крупные кражи и буйства. Казалось, что по своей покорности он взял чью-то вину на себя и отправился исправляться в Шкиду. Рядом за столом чавкал – до тошноты противно – Кузин сламщик Коренев и, казалось, совсем не замечал, что у его друга нет хлеба.

– Дай кусманчик хлебца. А? – робко попросил Кузя у него, но тот окрысился:

– А где свой-то?

– А я должен новичку.

– Зачем же должал?

– Ну ладно, дай кусманчик.

– Нет, не дам.

Коренев опять зачавкал, а измученный Кузя обратился, на что-то решившись, через стол к Слаенову.

– До завтра дай. До утреннего чая.

Слаенов равнодушно посмотрел, потом достал Кузину четвертку, на глазах всего стола отломил половину и швырнул Кузе. Вторую половину он так же аккуратно спрятал в карман.

– Эй, постой! Дай и мне!

Это крикнул Савушка. Он уже давно уплел свою пайку, а есть хотелось.

– Дай и мне. Я отдам завтра, – повторил он.

– Утреннюю пайку отдашь, – хладнокровно предупредил Слаенов, подавая ему оставшуюся половину Кузиного хлеба.

– Ладно. Отдам. Не плачь.

* * *

На другой день у Слаенова от утреннего чая оказались две лишние четвертки. Одну он дал опять в долг голодным Савушке и Кузе, другую у него купил кто-то из первого отделения. То же случилось в обед и вечером, за чаем. Доход Слаенова увеличился. Через два дня он уже позволил себе роскошь – купил за осьмушку хлеба записную книжку и стал записывать должников, количество которых росло с невероятной быстротой.

Еще через день он уже увеличил себе норму питания до двух порций в день, а через неделю в слаеновской парте появились хлебные склады. Слаенов вдруг сразу из маленького, незаметного новичка вырос в солидную фигуру с немалым авторитетом. Он уже стал заносчив, покрикивал на одноклассников, а те робко молчали и туже подтягивали ремешка на животах. Еще бы, все первое и половина второго отделения были уже его должниками.

Уже Слаенов никогда не ходил один, вокруг него юлила подобострастная свита должников, которым он иногда в виде милостыни жаловал кусочки хлеба. Награждал он редко. В его расчеты не входило подкармливать товарищей, но подачки были нужны, чтобы ребята не слишком озлоблялись против него.

С каждым днем все больше и больше запутывались жертвы Слаенова в долгах, и с каждым днем росло могущество "великого ростовщика", как называли его старшие. Однако власть его простиралась не далее второго класса: самые могучие и самые крепкие – третье и четвертое отделение – смотрели с презрением на маленького шкета и считали ниже своего достоинства обращать на него внимание.

Слаенов хорошо сознавал опасность такого положения. В любой момент эти два класса или даже один из них могли разрушить его лавочку. Это ему не улыбалось, и Слаенов разработал план, настолько хитрый, что даже самые умные деятели из четвертого отделения не могли раскусить его и попались на удочку.

Однажды Слаенов зашел в четвертое отделение и, как бы скучая, стал прохаживаться по комнате. Щепетильные старшие не могли вынести такой наглости: чтобы в их класс, вопреки установившемуся обычаю, смели приходить из первого отделения и без дела шляться по классу! Слаенов для них еще ничего особенного не представлял, поэтому на него окрысились.

– Тебе что надо здесь? – гаркнул Громоносцев.

Слаенов съежился испуганно.

– Ничего, Цыганок, я так просто пришел.

– Так? А кто тебя пускал?

– Никто.

– Ах, никто? Ну, так я тебе сейчас укажу дверь, и ты в другой раз без дела не приходи.

– Да я что же, я ничего. Я только думал, я думал… – бормотал Слаенов.

– Что думал?

– Нет, я думал, вы есть хотите. Хочешь, Цыганок, хлеба? А? А то мне его девать некуда.

Цыган недоверчиво посмотрел на Слаенова.

– А ну-ка, давай посмотрим.

При слове «хлеб» шкидцы оглянулись и насторожились, а Слаенов уже спокойно вынимал из-за пазухи четвертку хлеба и протягивал ее Громоносцеву.

– А еще у тебя есть? – спросил, подходя к Слаенову, Японец. Тот простодушно достал еще четвертку.

– На. Мне не жалко.

– А ну-ка, дай и мне, – подскочил Воробей, за ним повскакали со своих мест Мамочка и Горбушка.

Слаенов выдал и им по куску. Когда же подошли Сорока и Гога, он вдруг сморщился и бросил презрительно:

– Нету больше!

Хитрый паучок почуял сразу, что ни Гога, ни Сорока влиянием не пользуются, а поэтому и тратиться на них считал лишним. Ребята уже снисходительно поглядывали на Слаенова.

– Ты вали, забегай почаще, – усмехнулся Цыган и, войдя во вкус, добавил: – Эх, достать бы сахаринчику сейчас да чайку выпить!

Слаенов решил завоевать старших до конца:

– У меня есть сахарин. Кому надо?

– Вот это клево, – удивился Японец. – Значит, и верно чайку попьем. А Слаенов уже распоряжался:

– Эй, Кузя, Коренев! Принесите чаю с кухни. Кружки у Марфы возьмите. Старшие просят.

Кузя и Коренев ждали у дверей и по первому зову помчались на кухню. Через пять минут четвертое отделение пировало. В жестяных кружках дымился кипяток, на партах лежали хлеб и сахарин. Ребята ожесточенно чавкали, а Слаенов, довольный, ходил по классу и, потирая руки, распространялся:

– Шамайте, ребята. Для хороших товарищей разве мне жалко? Я вам всегда готов помочь. Как только кто жрать захочет, так посылайте ко мне. У меня всегда все найдется. А мне не жалко.

– Ага. Будь спокоен. Теперь мы тебя не забудем, – соглашался Японец, набивая рот шамовкой.

Так было завоевано четвертое отделение. Теперь Слаенов не волновался. Правда, содержание почти целого класса первое время было для него большим убытком, но зато постепенно он приучал старших к себе. В то время хлеб был силой, Слаенов был с хлебом, и ему повиновались. Незаметно он сумел превратить старших в своих телохранителей и создал себе новую могучую свиту.

Первое время даже сами старшие не замечали этого. Как-то вошло в привычку, чтобы Слаенов был среди них. Им казалось, что не они со Слаеновым, а Слаенов с ними. Но вот однажды Громоносцев услышал фразу, с таким презрением произнесенную каким-то первоклассником, что его даже передернуло.

– Ты знаешь, – говорил в тот же день Цыган Японцу, – нас младшие холуями называют. А? Говорят, Слаенову служим.

– А ведь правы они, сволочи, – тоскливо морщился Японец. – Так и выходит. Сами не заметили, как холуями сделались. Противно, конечно, а только трудно отстать… Ведь он, гадюка, приучил нас сытыми быть!

Скоро старшие свыклись со своей ролью и уже сознательно старались не думать о своем падении. Один Янкель по-прежнему оставался независимым, и его отношение к ростовщику не изменилось к лучшему. Силу сопротивления ему давал хлеб. Он был старостой кухни и поэтому мог противопоставить богатству Слаенова свое собственное богатство.

Однако втайне Янкель невольно чувствовал уважение к паучку-ростовщику. Его поражало то умение, с каким Слаенов покорил Шкиду. Янкель признавал в нем ловкого человека, даже завидовал ему немножко, но тщательно это скрывал.

Тем временем Слаенов подготавливал последнюю атаку для закрепления власти. Незавоеванным оставалось одно третье отделение, которое нужно было взять в свои руки. Кормить третий класс, как четвертый, было убыточно и невыгодно, затянуть его в долги, как первый класс, тоже не удалось. Там сидели не такие глупые ребята, чтобы брать осьмушку хлеба за четвертку.

Тогда Слаенов напал на третье отделение с новым оружием. Как-то после уроков шкидцы, по обыкновению, собрались в своем клубе побеседовать и покурить. Клубов у шкидцев было два – верхняя и нижняя уборные. Но в верхней было лучше. Она была обширная, достаточно светлая и более или менее чистая. Когда-то здесь помещалась ванна, потом ее сняли, но пробковые стены остались, остался и клеенчатый пол. При желании здесь можно было проводить время с комфортом, и, главное, здесь можно было курить с меньшим риском засыпаться.

В уборных всегда было оживленно и как-то по-семейному уютно. Клубился дым на отсвете угольной лампочки. Велись возбужденные разговоры, и было подозрительно тепло. На запах шкидцы не обращали внимания. Уборные настолько вошли в быт, что никакая борьба халдеев с этим злом не помогала. Стоило только воспитателю выгнать ребят из уборной и отойти на минуту в сторону, как она вновь наполнялась до отказа.

В верхней-то уборной и начал Слаенов атаку на независимое третье отделение. Он вошел в самый разгар оживления, когда уборная была битком набита ребятами. Беспечно махнув в воздухе игральными картами, Слаенов произнес:

– С кем в очко сметать?

Никто не отозвался.

– С кем в очко? На хлеб за вечерним чаем, – снова повторил Слаенов.

Худенький, отчаянный Туркин из третьего отделения принял вызов.

– Ну давай, смечем. Раз на раз!

Слаенов с готовностью смешал засаленные карты. Вокруг играющих собралась толпа. Все следили за игрой Турки. Все желали, чтобы Слаенов проиграл. Туркин набрал восемнадцать очков и остановился.

– Побей. Хватит, – тихо сказал он.

Слаенов открыл свою карту – король. Следующей картой оказался туз.

– Пятнадцать очков, – пронесся возбужденный шепот зрителей.

– Прикупаешь? – спросил Туркин тревожно. Слаенов усмехнулся.

– Конечно.

– Король!

– Девятнадцать очков. Хватит.

Туркин проиграл.

– Ну, давай на завтрашний утренний сыграем, – опять предложил Слаенов.

Толстый Устинович, самый благоразумный из третьеклассников, попробовал остановить.

– Брось, Турка. Не играй.

Но тот уже зарвался.

– Пошел к черту! Не твой хлеб проигрываю. Давай карту, Слаеныч.

Туркин опять проиграл. Дальше игра пошла лихорадочным темпом. Счастье переходило от одного к другому. Оторваться темпераментный Турка уже не имел силы, и игра прерывалась только на уроках и за вечерним чаем. Потом они играли, играли и играли. В третьем отделении царило невероятное возбуждение. То и дело в класс врывались гонцы и сообщали новости:

– Туркин выиграл у Слаенова десять паек.

– Туркин проиграл пять.

Уже прозвенел звонок, призывающий ко сну, а игра все продолжалась. В спальне кто-то предупредительно сделал на кроватях отсутствующих чучела из одеял и подушек…

Утром стало известно: Туркин в доску проигрался. Он за одну ночь проиграл двухнедельный паек и теперь должен был ежедневно отдавать весь свой хлеб Слаенову. Скоро такая же история случилась с Устиновичем, а дальше началась дикая картежная лихорадка. Очко, как заразная бацилла, распространялось в школе, и главным образом в третьем отделении. Появлялись на день, на два маленькие короли выигрыша, но их сразу съедал Слаенов.

То ли ему везло, то ли он плутовал, однако он всегда был в выигрыше. Скоро третье отделение ужо почти целиком зависело от него. Теперь три четверти школы платило ему долги натурой. Слаенов еще больше вырос. Он стал самым могучим в Шкиде. Вечно он был окружен свитой старших, и с широкого лица его не сходило выражение блаженства.

Это время Шкиде особенно памятно. Ежедневно Слаенов задавал пиры в четвертом отделении, откармливая свою гвардию. В угаре безудержного рвачества росло его могущество. Шкида стонала, голодная, а ослепленные обжорством старшеклассники не обращали на это никакого внимания.

Каждый день полшколы отдавало хлеб маленькому жирному пауку, а тот выменивал хлеб на деньги, колбасу, масло, конфеты. Для этого он держал целую армию агентов. Из-за голода в Шкиде начало развиваться новое занятие – "услужение". Первыми "услужающими" оказались Кузя и Коренев. За кусочек хлеба эти вечно голодные ребята готовы были сделать все, что им прикажут. И Слаенов приказывал. Он уже ничего не делал сам. Если его посылали пилить дрова, он тотчас же находил заместителя за плату: давал кусок хлеба – и тот исполнял за него работу. Так было во всем.

Скоро все четвертое отделение перешло на положение тунеядцев-буржуев. Все работы за них выполняли младшие, а оплачивал эту работу Слаенов. Вечером, когда Слаенов приходил в четвертое отделение, Японец, вскакивая с места, кричал:

– Преклоните колени, шествует его величество хлебный король!

– Ура, ура, ура! – подхватывал класс.

Слаенов улыбался, раскланивался и делал знак сопровождающему его Кузе. Кузя поспешно доставал из кармана принесенные закуски и расставлял все на парте.

– Виват хлебному королю! – орал Японец. – Да будет благословенна жратва вечерняя! Сдвигайте столы, дабы воздать должное питиям и яствам повелителя нашего!

Мгновенно на сдвинутых партах вырастали горы конфет, пирожные, сгущенное молоко, колбаса, ветчина, сахарин. Шум и гам поднимались необыкновенные. Начиналась всамделишная "жратва вечерняя". С набитыми ртами, размахивая толстыми, двухэтажными бутербродами, старшие наперебой восхваляли Слаенова.

– Бог! Божок! – надрывался Японец, хлопая Слаенова по жирному плечу. – Божок наш! Телец златой, румяненький, толстенький!

И, припадая на одно колено, под общий исступленный хохот протягивал Слаенову огрызок сосиски и умолял:

– Повелитель! Благослови трапезу.

Слаенов хмыкал, улыбался и, хитро поглядывая быстрыми глазками, благословлял – мелко крестил сосиску.

– Ай черт! – в восторге взвизгивал Цыган. – Славу ему пропеть!

– Носилки королю! На руках нести короля!

Слаенова подхватывали на руки присутствовавшие тут же младшие и носили его по классу, а старшие, подняв швабры – опахала – над головой ростовщика, ходили за ним и ревели дикими голосами:

Славься ты, славься,
Наш золотой телец!
Славься ты, славься,
Слаенов-молодец!..

Церемония заканчивалась торжественным возложением венка, который наскоро скручивали из бумаги. Доедая последний кусок пирожного, Японец, произносил благодарственную речь.

…Однажды во время очередного пиршества Слаенов особенно разошелся. Ели, кричали, пели славу. А у дверей толпилась кучка голодных должников. Слаенов опьянел от восхвалений.

– Я всех могу накормить, – кричал он. – У меня хватит!

Вдруг взгляд его упал на Кузю, уныло стоявшего в углу. Слаенова осенило.

– Кузя! – заревел он. – Иди сюда, Кузя!

Кузя подошел.

– Становись на колени!

Кузя вздрогнул, на минуту смешался; что-то похожее на гордость заговорило в нем. Но Слаенов настаивал.

– На колени. Слышишь? Накормлю пирожными.

И Кузя стал, тяжело нагнулся, будто сломался, и низко опустил голову, пряча от товарищей глаза. Лицо Слаенова расплылось в довольную улыбку.

– На, Кузя, шамай. Мне не жалко, – сказал он, швыряя коленопреклоненному Кузе кусок пирожного. Внезапно новая блестящая мысль пришла ему в голову.

– Эй, ребята! Слушайте! – Он вскочил на парту и, когда все утихли, заговорил: – Кузя будет мой раб! Слышишь, Кузя? Ты – мой раб. Я – твой господин. Ты будешь на меня работать, а я буду тебя кормить. Встань, раб, и возьми сосиску.

Побледневший Кузя покорно поднялся и, взяв подачку, отошел в угол. На минуту в классе возникла неловкая тишина. Японца передернуло от унизительного зрелища. То же почувствовали Громоносцев и Воробей, а Мамочка открыто возмутился:

– Ну и сволочь же ты, Слаенов.

Слаенов опешил, почувствовал, что зарвался, но уже в следующее мгновение оправился и громко запел, стараясь заглушить ворчание Мамочки.

Рабство с легкой руки Слаенова привилось, и прежде всего обзавелись рабами за счет ростовщика четвертоотделенцы. Все они чувствовали, что поступают нехорошо, но каждый про себя старался смягчить свою вину, сваливая на другого. Рабство стало общественным явлением. Рабы убирали по утрам кровати своих повелителей, мыли за них полы, таскали дрова и исполняли все другие поручения.

Могущество Слаенова достигло предела. Он был вершителем судеб, после заведующего он был вторым правителем школы. Когда оказалось, что хлеба у него больше, чем он мог расходовать, Слаенов начал самодурствовать. Он заставлял для своего удовольствия рабов петь и танцевать. При каждом таком зрелище присутствовали и старшие. Скрепя сердце они притворно усмехались, видя кривлянья младших. Им было до тошноты противно, но слишком далеко зашла их дружба со Слаеновым.

А великий ростовщик бесновался. Часто, лежа в спальне, он вдруг поднимал свою лоснящуюся морду и громко выкрикивал:

– Эй, Кузя! Раб мой!

Кузя покорно выскакивал из-под одеяла и, дрожа от холода, ожидал приказаний. Тогда Слаенов, гордо посматривая на соседей, говорил:

– Кузя, почеши мне пятки.

И Кузя чесал.

– Не так… Черт! Пониже. Да не скреби, а потихоньку, – командовал Слаенов и извивался, как сибирский кот, тихо хихикая от удовольствия.

Ежедневно вечером за хлеб нанимал он сказочников, которые должны были говорить до тех пор, пока Слаенов не засыпал. Доход Слаенова с каждым днем все рос. Он получал каждый день чуть ли не весь паек школы – полтора – два пуда хлеба – и кормил старших. За это старшие устраивали ему овации, называли его "Золотым тельцом" и "Хлебным королем". Слаенов был первым богачом не только в Шкиде, но, пожалуй, и во всем Петрограде. Так продолжался разгул Слаенова, а между тем нарастало недовольство.

Все чаще и чаще на кухне у Янкеля собиралась тройка заговорщиков. Там, за прикрытой дверью, за чаем с хлебом и сахарином, обсуждались деяния Слаенова.

– Ой и сволочь же этот Слаенов, – возмущался Мамочка, поблескивая одним глазом. – Я бы его сейчас отдул, хоть он и сильнее меня!

– И ст-т-оит. И ст-т-оит, – заикался Гога, но Янкель благоразумно увещевал:

– Обождите, ребята, придет время, мы с ним поговорим.

Тройка эта показала Слаенову свои когти. Однажды, когда он попытался заговорить с Мамочкой и ласково предложил ему сахарину, тот возмутился. Прямолинейный и страшно вспыльчивый Мамочка сперва покрыл Слаенова крепкой руганью, потом начал отчитывать:

– Да я тебя, сволочь несчастная, сейчас кочергой пришибу, ростовщик поганый! Обокрал всю школу. Ты лучше со мной и не разговаривай, парша, а то, гляди, морду расквашу!

Нападение было неожиданным. Мамочка искал только предлога, а Слаенов никак не думал, что противники окажутся такими стойкими и злобными. Скандал произошел в людном месте. Кругом стояли и слушали рабы и одобрительно, хотя и боязливо, хихикали." (Окончание следует)

.