БАРО "АЛЬТЕРНАТИВА" - 6

Итак, движемся дальше. Я надеюсь, что читатель помнит, что в предыдущем отрывке Баро противоречил самому себе, называя "инструментом изучения и изменения социальной действительности" прозападные гегельянские предрассудки Маркса и Энгельса - так называемый "марксизм", который Ленину пришлось - воистину гениально и по-новаторски - вывернуть наизнанку! Все гегельянские фантазии о мнимой "логике истории" - не только Маркса с Энгельсом, но и всего свиного стада буржуазных псевдоучёных лжецов и идиотов - Макса Вебера, Тойнби, Сорокина, Ясперса, Берлина, Фукуямы и т.д. - не стоят и ломаного гроша. Но в следующем отрывке он уже безжалостно критикует эти фантазии и предрассудки. Возникает закономерный вопрос: Какие силы и факторы формируют и изменяют общественные отношения?

Проф. Б.Ф. Скиннер (1904-1990)

Мой ответ такой: В настоящее время единственным действительно научным инструментом изучения и изменения социальной действительности является оперантный анализ поведения - радикальный бихевиоризм проф. Б.Ф. Скиннера и основанная на нём бихевиористская технология социальной инженерии. Мои краткие примечания в тексте - (в скобках курсивом).

*  *  *

Рудольф Баро:

"На эту тему он (Ленин) профилактически задал перца "героям" тогдашнего (ренегатского) Второго Интернационала, облаявшим большевиков за такое нарушение «марксистской ортодоксальности», и их нынешним ("левым") подражателям: «Нашему европейскому буржуазному мещанству даже и не снилось, что дальнейшие революции в странах Востока, неизмеримо более богатых населением и характеризующихся неизмеримо большим разнообразием социальных условий, несомненно, ошарашат его своим несравненно большим своеобразием, чем русская революция» (LW, т. 33, стр. 466). Что же это за странные "ленинисты" (сталинско-брежневская номенклатура), которые сегодня читают морали китайской революции, охватившей добрую четверть человечества...

Маркс лишь коснулся вопроса о том, как неевропейским народам следует присвоить достижения эпохи частной собственности, т. е. богатства Запада с его промышленными предпосылками. Скорее всего, он не учитывал огромные размеры разрыва в материальном (благосостоянии), а также значения различий в субъективных факторах, между историческими типами характеров людей Европы и колониальных частей света (т.е. между их системами оперантных взаимозависимостей между людьми, определяющих их  общественные отношения). Действительная драма современности, которую мы называем абстрактным термином «(экономическое) развитие», была бы не меньшей, если бы надежды европейских социалистов оправдались, а как раз наоборот! Гегель и Маркс любили называть неожиданную, непредвиденную поломку исторической необходимости «ухищрением разума». Не следует ли тот факт, что массы «третьего мира» опередили (революционное) пробуждение Европы, называть таким ухищрением разума?

Народы (экономически) отсталых (т.е. подвергающихся грабежу Западом) стран сейчас живут в попытках избежать катастрофы, которая может принести гораздо больше жертв, чем железный поток русской революции, причём, что самое главное, бесполезных жертв. Революции (антикапиталистические), подобные российской и китайской, являются предпосылкой победы над голодом. Одна из самых ранних идей марксизма заключается в том, что «атакующим» классам, т.е. ранее угнетаемым классам, революция нужна как их собственная (политическая) активность, чтобы «избавиться от всей старой грязи и стать способными основать новое общество» (MEW , т. 3, стр. 70). Это тем более относится к народам, угнетаемым вдвойне, которые капитализм застал на более низкой ступени общественного развития. Им нужно зерно не из Канады, а зерно из самих Азии и Африки, а для этого им нужен новый образ жизни, такой же некапиталистический, как в Советском Союзе и в Китае (и освобождение от роли сырьевых придатков Запада и долговой кабалы у Запада). Как иначе народы (нео)колониальных стран могут преодолеть свой комплекс неполноценности и обрести в массе новое сознание и уверенность в себе, необходимые для прогресса, как не путём собственной освободительной революции? Существующие социалистические страны могут быть благоприятной внешней обстановкой для этого, но в любом случае ими не могут быть освобождены массы южного полушария (, оставаясь пассивными). (Чушь. Необходимо было не только "профилактически" противодействовать прозападным "цветным революциям" повсюду в мире, но и активно поддерживать все антизападные, антикапиталистические движения!)

Для материального строительства прежде всего требуется сильная и – чтобы дать возможность преодолеть традиционную пассивность – зачастую во многом деспотическая государственная власть, черпающая свою легитимность и авторитет лишь в результате революции и уничтожения характерной для старого «азиатского (т.е. компрадорского) способа производства» проказы коррупции. (Бред. Мы видим - особенно в нынешних условиях системного кризиса капитализма - повсюду в мире от США до Аргентины и от Украины до Филиппин, что именно деспотическая государственная власть является инкубатором самой наглой, безнаказанной коррупции.) Эта государственная власть должна стоять над каждым «помощником развития», который приезжает туда (с Запада), чтобы поделиться своими техническими знаниями и который постоянно стремится насаждать колониалистские порядки. Таких, как д-р Бетьюн (Bethune), единицы. Вот почему государственная власть освободившихся стран должна существовать до того, как какие-то европейские советники заманят в «сообщество». Она должна занять по отношению к этим советникам ту же позицию, какую молодая Советская власть заняла по отношению к буржуазным специалистам. И если такие советники уже сегодня приезжают из Советского Союза и, конечно, из других союзных с ним стран, им тоже придется мириться с этим ограничением, пока они не выдержат испытание своей интернациональной братской солидарности. История освободительного движения после Второй мировой войны неопровержимо доказала, что темпы и эффективность освобождения масс зависят от реализации именно таких отношений.

Представmnt себе, чего достигли бы колониально эксплуатируемые народы, еще живущие в докапиталистических условиях, если бы западноевропейский пролетариат на рубеже (19-го и 20-го) веков упредил (своими революциями) освободительные революции за пределами (Западной) Европы. Можем ли мы полагать, что дух солидарности человечества и практика равенства всех имеющих человеческое лицо, возобладали бы сразу же и безоговорочно? Рабочий класс Европы объективно соучаствовал в колониализме, что имело идеологические последствия. На Штутгартском конгрессе социалистов в 1907 году предложенный проект резолюции о том, что конгресс не отвергает принципиально всю колониальную политику, поскольку она может иметь цивилизационный эффект при власти социалистов, был отвергнут лишь незначительным большинством голосов. Ленин сообщал, что в комиссии этого конгресса по колониальному вопросу была предпринята попытка «протащить запрет на иммиграцию рабочих из отсталых стран (кули из Китая и т. д.)». Он констатировал: «Это - тот самый дух аристократизма среди пролетариев ряда "цивилизованных" стран, которые получают известные выгоды от своего привилегированного положения и поэтому склонны забывать необходимость интернациональной классовой солидарности» (LW, т. 13, стр. 66 и сл.).

Узкие профсоюзные интересы рабочего класса Запада, который, со своей стороны, закоснел в существенной материальной и культурной отсталости и, более того, не имел столь острой нужды в солидарной внешней политике, как разоренная Советская республика, удалось бы обуздать только при максимуме революционного сознания и самоотверженности. Но бюрократия социал-демократических партий и профсоюзов имела тенденцию культивировать колониалистские предрассудки. Для обостренного чутья нынешнего (в 1970-х годах, но не сейчас!) читателя даже позиция Фридриха Энгельса не была полностью свободна от «образованной» европейской надменности, как это можно видеть, например, в некоторых его комментариях об индийском восстании 1857-59 гг. Немало авторитетов рабочего движения на Западе сперва пытались читать мораль «дикарям» и «полуцивилизованным», а после первых неудач в своих усилиях проповедовать в Азии и Африке протестантскую трудовую этику (буржуйского профессора Макса Вебера), с возмущением отвернулись, как праведный воспитатель от неблагодарного подопечного. В любом случае, вся бюрократия рабочего (движения) имела склонность к воспитательному колониализму. И по всей вероятности опекаемые народы были бы вынуждены выступить против таких гипотетических социалистических правительств - пусть и в несколько более благоприятных условиях, чем раньше, с левым меньшинством европейских социалистов на своей стороне.

Прежде всего мы должны ещё раз повторить, что этим народам абсолютно необходимо своё собственное восстание для (социалистического) преобразования. Они должны сперва культурно отстраниться от (Западной) Европы, одновременно усваивая ее технологические достижения. Ведь экспорт цивилизации Европой (Западом) по самой своей сути является колониалистским, даже если он осуществляется рабочим правительством. Ни Россия, ни Китай не решили бы своих проблем развития такими темпами, с таким высвобождением производительных сил народа, если бы не были вынуждены решать их революционным самоутверждением против враждебного окружения.

Если, как мы теперь понимаем, социалистически-коммунистический строй не может быть основан на одних лишь местных материальных условиях, то смыкание цивилизационного разрыва, о котором говорил Ленин, является главной всемирно-исторической задачей подготовки социализма, стоящей перед самими революционными народами, которые в борьбе выработали необходимую трудовую дисциплину. Революциями в России и Китае, революционным процессом в Латинской Америке, Африке и Азии человечество идет к социализму кратчайшим путем. Там, на «Востоке», проснулись те самые настоящие обездоленные всей Земли. Роль рабочего класса, который был решающей ударной силой русской революции и который, конечно, имеет также и задачи в Западной Европе, в этом контексте должна быть рассмотрена по-новому. Во всяком случае, революция и в Европе не привела бы сразу к тому социализму, на который надеялся Маркс, а - что куда вероятнее - к той столь хорошо известной нам форме, от которой предостерегал Бакунин ввиду, с одной стороны, прусско-германской социал-демократии и, с другой стороны, стиля руководства в Интернационале. Но наш бюрократический централизм всё снова и снова объясняют как следствие отсталости России, которая олнако ответственна лишь за некоторые эксцессы. Поскольку иерархический аппарат функционеров рабочих организаций является потенциальной государственной машиной, то в них зреет не новая Парижская Коммуна, а очищенный от капитализма государственный монополизм.

Мы сможем лучше понять тенденцию государственного монополизма, которая в грядущую эпоху станет предметом борьбы (трудящихся) за освобождение во всем мире, если сравним этот современный переходный период к бесклассовому обществу со старым экономическим деспотизмом, который был господствующей основной формой перехода (человечества) к классовому обществу. Именно поэтому история и современные тенденции развития «Востока» представляют для нас актуальный интерес. Мы увидим, что характер эпохи, как она разворачивается в «столкновении между контрреволюционным империалистическим Западом и революционным и националистическим Востоком», является нынешним последствием всей прежней мировой истории. Поэтому в существенных пунктах необходимо лишь дальнейшее развитие тех предпосылок, которые уже даны в материалистическом обзоре исторического развития Марксом и Энгельсом.

В кратком катехизисе, который наши пропагандисты преподают первокурсникам ВУЗов и в других местах, от богатства этой исторической картины вряд ли что осталось, кроме идеи закономерной последовательности пяти формаций: первобытного коммунизма, рабства, феодализма, капитализма и социализма-коммунизма, плюс возможно ещё концепции всего процесса согласно диалектическому принципу «Aufheben» и «отрицания отрицания». В особености, классикам (марксизма) совершенно неверно приписывают догматизм, согласно которому каждое конкретное общество тело принципиально должно пройти через все эти формации. В качестве чрезвычайной меры пришлось придумывать почти антиисторическую метафору «перепрыгивания» тем или иным народом через целые общественные формации. Но она не даёт теоретической справки даже для азиатских народов СССР, для которых она скорее всего имела бы смысл. (Историк, знакомый с фактами, должен утратить любое настоящее понимание исторического процесса, если он доккатится до того, чтобы заявить, что германские народы, которые «сразу» попали в феодализм, «перепрыгнув через рабовладельческий строй», на что ничто не указывает в период их формирования. - Ведь существованиие рабов в патриархальном домашнем хозяйстве у германских племен, как и у всех древних народов, даже на всем древнем Востоке, не было предшественником античного использования рабов как главной силы в производстве.)

До недавнего времени у нас не разрешалось задавать вопрос о реальной концепции того социального устройства, которое европейские колонизаторы, рыскавшие по свету по окончании Средневековья, находили почти во всех неевропейских странах (если только они не были всё еще первобытно-племенными), будь то Мексика, Центральная Америка и Перу, будь то Индия и Китай, будь то Африка или Ближний Восток. Там, где в действительности речь шла - кроме Америки и Африки - о различных стадиях застоя и упадка древнейшей формации классового общества, которую Маркс экономически описывал как азиатский способ производства, а политически - как восточный деспотизм, обнаруживались разнообразные рабовладельческие и феодальные общества, хотя и наделённые «особенностями», потому что Сталин отрицал концепцию азиатского способа производства.

Если Маркс видел в Азии одну-единственную социальную революцию, совершенную англичанами, то согласно нынешним учебникам, например, в Китае и Индии где-то в первой и, соответственно, во второй половине первого тысячелетия н. э. якобы произошел переворот от «патриархального рабовладельческого общества» (термин тем более бессмысленный, что даже использующие его признают, что там рабство никогда не было характерной чертой производственных отношений) к феодализму. В качестве доказательства приводят несколько чисто описательных черты, общие с европейским феодализмом, ничего не говорящие о внутренней логике азиатской формации. Для Маркса, бывшего приверженцем исторической эволюции конкретных обществ наподобие эволюции организмов (MEW, т. 23, с. 26  и след.) и выводившего свое понятие феодализма из начатого германскими народами европейского развития, для феодализма категорически характерно то, что он имманентно (по своим внутренним причинам) создаёт предпосылки революционной замены себя капитализмом. Что же это за «феодальные производственные отношения», которые - не только в Восточной Азии, но даже и в Турции - «воспроизводятся с неизменностью природных процессов» аж до времен Маркса? (MEW, Том 23, стр. 155).

Это ещё вопрос, насколько универсален тезис Маркса в предисловии к «Критике политической экономии», согласно которому общественные формации под действием своих внутренних противоречий путём социальной революции создают следующие, более высокие формации. Среди «прогрессивных эпох экономической общественной формации» Маркс там на первом месте называет азиатскую. При этом в «Grundrisse - Очерке критики политической экономии» он сам же показал, что и почему она никогда и нигде сама по себе не вела к более высокому способу производства. Даже в древнем рабовладельческом обществе смертельные антагонизмы между производительными силами и производственными отношениями проявлялись только разрушительным образом. В падении Западной Римской Империи не был замешан никакой революционный класс. Задним числом в феодализм вчитывают, что колонат и различные другие отношения зависимости оказываются семенами нового порядка, находящегося вне рабства латифундий, которое стало нежизнеспособным. Но разве Энгельс не придерживался мнения, что германским народам была нужна внешняя движущая сила, хотя бы под влиянием Рима, для ускорения формирования у них классового общества, чтобы придать агонии Рима некий положительный смысл? «... Европу омолодили не их специфические национальные особенности,» - писал он, - «а попросту их варварство, их родоплеменной строй... Фактически только варвары способны омолодить мир умирающей цивилизации, страдающей родовыми муками. И высшая ступень варварства... была именно самой благоприятной для этого процесса. Этим все объясняется» (MEW, том 21, стр. 150 и след.).

Массы «третьего мира» в подавляющем большинстве теперь уже не исконные варвары (этот термин Моргана и Энгельса явно устарел), но поскольку они в своих устаревших цивилизациях, разлагаемых капитализмом, уже не могут жить и даже просто выжить или по меньшей мере низводятся ниже своих традиционных условий существования, то они вынуждены подниматься на борьбу. И в ней они смогут обрести столько свободы от своих старых и новых оков, что смогут основать собственную новую цивилизацию." (Продолжение следует.)

.