БАРО "АЛЬТЕРНАТИВА" - 3

Итак, мы подходим к вопросу о том, может ли такая агитация побудить народ к усердной работе, и если нет, то что для этого нужно. Затем выясняется, что Маркс и Энгельс были вовсе не "государственниками" в сталинском стиле, а наоборот, теми, кого сталинисты ругают как "анархистов":

В этом отрывке я не могу удержаться от сатирического отношения к гегельянству Маркса, Энгельса (и Баро), делающему их "социализм" утопическим. Поэтому я в большинстве случаев не перевожу, а заключаю в кавычки многократно повторяемое в тексте волшебное гегельянское словечко «Aufheben». Мои краткие примечания в тексте - (в скобках курсивом).

*  *  *

 Рудольф Баро:

"В восточных деспотиях, в античном рабовладельческом строе и в европейском феодализме прибавочный продукт отбирался у производителей для непосредственного потребления эксплуататорами и для образования сокровищ, обеспечивающих их власть и влияние. Трудящиеся, еще не отделенные от средств производства и условий труда, могли, за исключением стихийных бедствий и войн, (сами) обеспечивать свои жизненные потребности и производили прибавочный продукт лишь пропорционально тому внеэкономическому насилию, которое господа могли оказывать, не ставя под угрозу своё господство. В этих обстоятельствах прибавочный продукт увеличивается очень медленно, и доминирует действие тенденции, как и во многих странах «третьего мира» сегодня, превращения любого увеличения производительности и каждого увеличения количества продовольствия в рост населения. Но капитал гонится не за увеличением потребительной стоимости, не за прибавочным продуктом как таковым; он гонится за прибавочной стоимостью. Маркс показал, что капиталист под угрозой банкротства вынужден увеличивать свой капитал и, если необходимо, даже ограничивать своё потребление, чтобы выжить в конкуренции. Наемный рабочий, с другой стороны, может удовлетворить свои жизненные потребности, только создав столько прибавочной стоимости, сколько позволяет «нормальный рабочий день» при данной производительности. Поскольку первоначальное накопление (капитала) лишило его всех средств производства, то в противном случае он обречен на голодную смерть. Таким образом, капитал вынуждает (зависящих от) него рабочих, этот новый тип жертв эксплуатации, производить прибавочный труд в неограниченном объеме, потому что при этой системе производительность (нет, интенсивность!) труда растет гораздо быстрее, чем заработная плата, которая определяется прожиточным минимумом.

Маркс пишет (об этом) так: «Великая историческая роль капитала состоит в том, что он создал этот прибавочный труд... и его историческая цель будет достигнута, как только, с одной стороны, потребности разовьются до такой степени, что сам прибавочный труд превысит тот, что необходим даже для всеобщего потребления, вытекающего из самих индивидуальных потребностей, а с другой стороны, всеобщее трудолюбие выработается как всеобщая черта новых поколений, выработанная строгой дисциплиной капитала, через которую прошли предыдующие поколения» (Grundrisse, Берлин 1953, стр. 231).

Другими словами: поскольку работа сверх того, что непосредственно необходимо, не в человеческой «природе», то потребовались поколения капиталистического принуждения к труду, чтобы создать тип производителя, создать человеческую производительную силу, без которой вообще невозможен коммунизм в изобилии (материальных благ). Буржуазное общество могло позволить себе свои политические достижения, свои гражданские свободы и демократию, которые Маркс также считал достойными «Aufheben» (!!! - см. предыдущий отрывок), именно потому, что принуждение к трудовой дисциплине было экономическим.

Напротив, согласно Марксу просто невозможно объяснить, как докапиталистическая страна может провести индустриализацию без наемного труда и внеэкономического принуждения. Должно существовать (принуждение) либо экономическое, либо внеэкономическое (Grundrisse, Berlin, 1953, стр. 232). Упразднение там капиталистической частной собственности означает применение террора (или бесконечные муки недоразвитости, пока не возникнет стабильная диктатура), и сама проблема тогда заключается в ее (диктатуры) производительной функции. «Морально» эта диктатура оправданна, в чем Маркс соглашался с Рикардо, когда писал: «В чем его обвиняют, так это в том, что, наплевав на народ, он, рассматривая капиталистическое производство, думает лишь о развитии производительных сил - каких бы жертв человеческими жизнями и капитальными ценностями это ни стоило - именно это важно у него. Развитие производительных сил общественного  труда есть историческая задача и оправдание капитала» (MEW, т. 25, с. 269).

(Итак, согласно Марксу просто невозможно объяснить, почему социалистические революции 20-го века произошли не в "передовых капиталистических", а в "отсталых" странах вроде России, Китая и т.п. В ответе на этот вопрос надо следовать не марксистским утопическим фантазиям, а фактам и науке о поведении - радикальному бихевиоризму проф. Б.Ф. Скиннера. Утопизм Маркса, Энгельса и Баро - в загипнотизированности гегельянством и мнимой "прогрессивностью" капитализма, искусственно создающего у потребителей "потребности", в которых реально нет ни малейшей потребности (например, часами пялить глаза на мельтешение ерунды на дисплее "айфона"). А если говорить совершенно серьёзно, то утопизм марксизма - в уповании на то, что отчуждение людей друг от друга капитализмом, превращающим их в психопатов - индивидуалистов, эгоистов, жлобов, трясущихся над каждой копейкой и лишенных малейшего доверия к окружающим, и что он якобы "подготавливает их к социализму". Как раз наоборот, привычки буржуазного образа жизни делают их врагами социализма, двуногим скотом, наименее всего подходящим для общественных отношений социализма - солидарности, гуманности и взаимопомощи. Капитализм - это анти-общество, в котором улыбки видишь не на угрюмых лицах прохожих, а лишь на рекламных плакатах! При этом не надо забывать того, что не только капитализм, но и произвол государственной власти делает людей неспособными к социалистическим межличностным отношениям. Пропасть недоверия и взаимного отчуждения между людьми, вырытая террором и разгулом доносительства при сталинщине в СССР и самосудными расправами "культурной революции" при Мао, истреблявшем коммунистов как своих политических конкурентов в Китае, были теми событиями, которые подготовили народы этих стран к нынешней реставрации капитализма.)

Производительность при революционной диктатуре может быть измерена только по созданию современных производительных сил, причем эти современные производительные силы требуют прежде всего не техники, а дисциплинированных людей, желающих работать. ("Дисциплинированные" немцы в "прогрессивной цивилизованной" Германии почти поголовно стали в 1933 году заклятыми врагами социализма - гитлеровскими фашистами.) Китаю, например, повезло в том, что его население, даже при прежнем азиатском способе производства, было вынуждено заниматься трудоемким сельским хозяйством, которое, с другой стороны, не допускало крепостного права: это чрезвычайно благоприятное условие для его некапиталистического пути развития к социализму из-за традиционного отношения к работе. (Китайцам в этом повезло воистину как утопленникам. Напомню об устроенном самодуром Мао "великом скачке", который привёл к массовому голоду и гибели десятков миллионов этих трудяг. Логика у Маркса (и Баро), типично по-немецки "бетонная" и... неправильная, не принимающая в расчёт того железного факта, установленного радикальным бихевиоризмом, что добровольное поведение под действием положительного подкрепления несравненно эффективнее во всех отношениях, чем поведение под действием запретов и принуждения! Наука о поведении - радикальный бихевиоризм - утверждает, что социализм не построишь палочной дисциплиной, и к этому вопросу я в дальнейшем буду неоднократно возвращаться.)

Конечно, Маркс не думал измерять развитие производительной силы людей просто количеством накопляемого богатства. Его намерением было «Aufheben» всю систему производства, весь способ производства. В этом смысле он выделил три положительных (!?) «главных факта капиталистического производства»:
1. «Концентрация средств производства в немногих руках, в результате чего они перестают выступать в качестве собственности непосредственных рабочих и, с другой стороны, превращаются в общественный производственный потенциал» (MEW, т. 25, с. 276). В форме акционерного общества и монополии он видел самую непосредственную подготовку социализма.
2. Организация самого труда, как общественного: благодаря совместному и разделенному труду (внутри завода) и соединению труда с естествознанием. С обеих сторон капиталистический способ производства упраздняет труд частника, хотя и в противоположных формах.
3. Создание мирового рынка (MEW, т. 25, стр. 277).

Все это можно суммировать как общий знаменатель обобществления (нет, отчуждения!!!) производительных сил, хотя и незавершенного в мировом масштабе (в этом отношении Маркс обязательно включал колониализм в свою положительную (!!!) оценку капитализма). На этом фоне, по Марксу, «Aufheben» частной собственности охватывает следующие систематически взаимосвязанные процессы:
1. Непосредственное обобществление средств производства и условий труда, т.е. ранее сконцентрированный в капитале прошлый, овеществленный труд. Экспроприация капиталистов немедленно лишает все это богатство его стоимостной формы и сводит его к потребительной стоимости. Поэтому это тождественно уничтожению товарного производства и денег, в которых нашло концентрированное выражение отчуждение производителя от продуктов его деятельности. (Деньги - это универсальный положительный подкрепитель экономически продуктивного поведения при  капитализме. Для бихевиориста очевидно, что деньги должны быть заменены при социализме другими положительными оперантными подкрепителями, нацеленными на стимулирование не индивидуализма и алчности, а солидарности и благожелательности в отношении окружающих.)  (Если рабочие добьются этого, исчезновение наемного труда станет само собой разумеющимся; рабочая сила потеряет свою товарную форму в акте овладения средствами производства. Пока действует принцип потребления по труду, чеки могут показывать сумму выполненной работы, но это не деньги: они не обращаются. Вся экономика тогда превращается в экономику времени, но это связано с единственной целью коммунистического производства: всесторонне развитым, свободным человеком, который в естественном, стимулирующем общении с окружающими активно и продуктивно удовлетворяет свои потребности и радуется жизни.)
2. Отмена старого разделения труда, т.е. кабального принуждения личности к ограниченному частичному труду. Здесь важны две вещи: во-первых, преодоление традиционных социальных контрастов (неравенства) между мужчиной и женщиной, городом и деревней, физическим и умственным трудом, которые закреплены во всей структуре прежних производительных сил и производственных отношений. Во-вторых, преодоление технического разделения труда внутри завода, в пределах необходимых процессов труда, путем «Aufheben» современного естествознания в производстве, управляемом научной работой. (Здесь Маркс исходил из того, что интеграция наук преодолеет и специализацию личности, так что выполнение конкретных, заведомо специализированных задач не исключает всесторонней работоспособности, а, скорее, предполагает ее. (А как??? ;-) ) Уменьшение необходимых затрат времени на материальное воспроизводство входит в эти представления, как и идея, по-прежнему ненавистная всем "высококвалифицированным" социалистическим обывателям, что каждому придется принимать участие в выполнении неизбежного остатка тяжелой, презираемой и тупой работы.
3. Присвоение средств производства ассоциированными производителями разрушает наиболее острое, политическое выражение старого разделения труда и классового господства - государственную машину, государственный аппарат, и «Aufheben» необходимые социальные функции, узурпированные государством, от чего вместо господства над людьми будет не-политическое администрирование вещей, которое будет обязанностью не назначенных чиновников, а избранных делегатов, которые постоянно несут ответственность и в любое время могут быть эффективно смещены.
4. Капиталистический мировой рынок будет окончательно упразднен благодаря победившему пролетариату наиболее передовых стран в наднациональном объединении человечества, которое будет использовать мировые ресурсы в духе солидарности и братства (что первоначально включает в себя помощь исторически отсталым народам), чтобы передать ее будущим поколениям планету в улучшенном виде.
Таков коммунизм Маркса (по-гегельянски утопический и ходульный, в противоположность его действительно научному анализу политэкономии капитализма). Люди, преследующие все эти четыре цели, или, будем скромнее: которые, по меньшей мере, убеждены в их необходимости и осуществимости, могут называть себя коммунистами в понимании Марксом. В большинстве стран «реально существующего социализма» их надо искать днём с фонарем, и особенно среди учёных идеологов вы обычно обнаружите в личных беседах лишь ироническую ухмылку по поводу таких «иллюзий», как «Aufheben» разделения труда и уничтожение отношений власти и государства. У нас якобы «совершенно другие проблемы», и они критикуют разве что убожество рецептов бюрократических «реформ».

Коммунизм Маркса действительно содержит утопические элементы. Маркс принципиально и постоянно переоценивал зрелость предпосылок коммунизма и упускал из виду неизбежные промежуточные этапы. Он не предвидел того, что на пути всеобщего освобождения человечества возникнет новое препятствие в виде опутывающего весь мир гордиева узла бюрократизации и неравенства в развитии, что сейчас, конечно, еще больше усугубляется остатками капиталистической частной собственности, которые все еще не «aufgehoben». Но это означает лишь то, что теперь уже недостаточно быть «марксистом» в традиционном понимании. Это значит, что мы должны перенести дошедшее до нас наследие Маркса - наиболее развитую теорию и метод науки (??? - нет, мёртвой схоластики) об обществе, в свою очередь «Aufheben» в современном коммунизме.

Однако необходимой предпосылкой этого является выяснение коренного различия между проектом Маркса и реально существующим социализмом. В центре его лежат материальные условия коммунизма, характера труда и последствий разделения труда. Я хочу в этой первой главе обратиться к наиболее очевидному аспекту этого различия - отражению материальных структур в сфере государства. Как только будет завершены экспроприация капиталистов и защита от их попыток реставрации, перед производителями встанет положительная задача - создать всеобщее управление всем процессом производства, а следовательно, и распределением его результатов. Для Маркса эта задача не имела абсолютно ничего общего с вопросом о диктатуре (т.е. в некотором смысле, «внешней политике» рабочих против буржуазии). Но теперь именно это оказалось главной нерешенной проблемой промышленно развитых стран. Мало кто сегодня может даже представить себе, как общество могло бы избавиться от государственной машины. Это действительно так, хотя уже давно практически оказалось, что это огромная разница - управляют ли сами ассоциированные трудящиеся своим процессом производства или им (мнимо? на самом деле?) «в их интересах» распоряжаются другие. Колосс, называющий себя партией и правительством в нашем реально существующем социализме, «представляет» мнимую свободную ассоциацию точно так же, как государство представляло общество во всех предыдущих цивилизациях.

Между коммунизмом Маркса и реально существующим (существовавшим) социализмом в советском блоке нет другой столь же разительной теоретической противоположности, как в отношении характера государства. Еще раз заявляя, что это - утверждение, а не обвинение, я покажу, что в наших странах существует государственная машина наподобие той, которую Маркс хотел сломать революцией, чтобы не дать ей воскреснуть - ни в какой бы то ни было форме и ни под каким бы то ни было предлогом. Для Маркса-диалектика было само собой разумеющимся, что форма машины, с помощью которой буржуазия осуществляет свое господство, неотделима от ее содержания, так что ни в коем случае не может быть и речи о том, чтобы разогнать старые толпы чиновников, переименовать органы власти и укомплектовать их новыми кадрами. Нет, уже в «Немецкой идеологии» (MEW, т. 3, стр. 77) утверждалось, что пролетарии «находятся... в прямом противоречии с той формой, которую члены общества до сих пор придавали своей общности - как государство, и должны уничтожить государство, чтобы утвердить себя как личности». Это потому, что цель - господство и угнетение - пронизывала всю конструкцию этой машины, которую невозможно превратить в инструмент освобождения. Поэтому ее место немедленно должна была занять Коммуна, или, если хотите: государство-Коммуна. Именно немедленно, а не раньше, чем настанет совершенный коммунизм! Все, что можно прочесть о государстве-коммуне у Маркса и Энгельса, относится к переходу к социализму, к первой фазе коммунизма. В самом деле, вот заключительное заявление Энгельса в 1881 году: «Посмотрите на Парижскую Коммуну. Это была диктатура пролетариата» (MEW, т. 17, стр. 625). Именно так должно начаться новое общество, как это продемонстрируют следующие, по необходимости подробные цитаты.

Свою характеристику этой наконец найденной «политической формы социального освобождения» Маркс начал в первой версии «Гражданской войны во Франции» с описания ее противоположности — централизованной государственной машины, «которая своими вездесущими и сложными военными, бюрократическими, идеологическими и судебными органами, подобно удаву, сдавливает жизненные силы буржуазного общества» (MEW, т. 17, p. 538). Она начала свой путь, когда абсолютизм от имени ещё лишь возникающего буржуазного общества «заменил пеструю (партийную) анархию междоусобицы сил средневековья регламентированным планом государственной власти с систематическим и иерархическим разделением функций» (MEW , т. 17, стр. 539). Буржуазная революция во Франции оказалась «вынужденной развивать дальше то, что начала абсолютная монархия - распространить над реальным обществом централизацию и организацию государственной власти, количество ее инструментов, ее независимость и ее сверхъестественный произвол, тот произвол, который фактически захватил место средневекового сверхъестественного царствия небесного с его святыми. Всякий второстепенный индивидуальный интерес, возникший из отношений социальных групп, был отделен от общества как такового... и ему был противопоставлен формальный государственный интерес, которым управляют государственные жрецы с четко определенными иерархическими функциями» (MEW, т. 17, стр. 539). Наполеон, Реставрация, Июльская монархия лишь продолжили это дело, усовершенствовали государственную машину «вместо того, чтобы сбросить этот сковывающий кошмар», и добавили как «вторую эксплуатацию народа к прямой экономической эксплуатации» (MEW, т. 17, с. 539 и след.). Вторая Империя, которую свергла Коммуна, была максимально проституированной формой государственного произвола, которая претендовала быть «господином, а не слугой общества» (MEW, т. 17, стр. 542).

«Но эта единая форма классового господства рухнула, сделав исполнительную власть, машину государственного управления, громадным и единственным объектом нападения революции» (MEW, т. 17, стр. 543). Коммуна «приступает к освобождению труда - своей великой цели - с того, что, с одной стороны, упраздняет непроизводительную и вредную деятельность государственных паразитов, устраняет причины, по которым огромная доля национального продукта приносится в жертву для насыщения чудовища государства, тем что она, напротив, осуществляет реальную местную и общенациональную административную работу за заработную плату рабочих. Поэтому она начинает с огромной экономии средств, с экономической реформы, а также с политических преобразований» (MEW, т. 17, стр. 546). «Коммуна была революцией против государства как такового, против этого противоестественного порождения общества», против «этой гнусной машины классового господства» (MEW, т. 17, стр. 547). Маркс указывал, что рабочие не имеют ничего общего с проповедниками - вроде Конта - «иерархии во всех областях человеческой деятельности, даже в области науки» (MEW, т. 17, стр. 555). А о Мадзини он говорил: «Для него государство, которое он создал в своем воображении, есть все, а общество, которое и есть реальность, — ничто. Чем скорее народ отвернется от такого человека, тем лучше» (MEW, т. 17, стр. 639). А ведь государство, которого хотел Мадзини, было республикой!

Маркс ценил Коммуну за «устранение иллюзии, что управление и политическое руководство якобы являются таинством, трансцендентными функциями, которые можно доверить только в руки касты образованных - государственных паразитов, высокооплачиваемых подхалимов и бездельников на высших должностях, тем, кто отбирают образованных людей из масс и устраивают их на нижних ступенях иерархии против самих себя» (MEW, т. 17, стр. 544). И чтобы его заведомо не поняли неправильно, например, подобострастными государственно-набожными немцами, Маркс продолжал: «Уничтожение государственной иерархии вообще и замена высокомерных повелителей народа служащими, которых можно сместить в любой момент, с заменой псевдоответственности на реальную ответственностью, поскольку они постоянно работают под общественным контролем» (MEW, т. 17, стр. 544). По этому поводу Энгельс объяснял, что ввиду того, что государственные органы всегда действуют в своих собственных интересах, рабочий класс должен остерегаться «своих депутатов и чиновников». Для этого он использовал в (Парижской) Коммуне «два безошибочных средства»: «Во-первых, она замещала все должности - административные, судейские, преподавательские - путем выборов всеобщим голосованием заинтересованных и с отзывом в любое время теми же заинтересованными. А во-вторых, все должности, высокие и низкие, она оплачивала только в размере заработной платы, которую получали другие рабочие... Это надежно положило конец карьеризму и начальничеству» (MEW, т. 17, стр. 623 и след.). Поэтому было неизбежно, что Коммуна делала то, чего никогда не делает ни одна иерархия, ни одна бюрократия: «Она публиковала все речи и решения, она информировала общественность обо всех своих недостатках» (MEW, т. 17, стр. 348).

Маркс безоговорочно заявлял, что не будет никаких функционеров, «никаких чинуш» всем известного типа: «Ничто не может быть более чуждым духу Коммуны, чем замена всеобщего избирательного права иерархией назначенцев» (MEW, т. 17, стр. 340). «Всеобщее право голоса... приспособлено для своей реальной цели: позволить общинам избирать своих собственных должностных лиц для управления и законодательства» (MEW, том 17, стр. 544). И так вверх до национального уровня, где представительство также будет выборным, единым законодательным и исполнительным органом. Народ должен быть не чем иным, как союзом общин. «Вся Франция организовалась бы в виде независимых и самоуправляющихся муниципалитетов… (центральные) государственные функции были бы сведены к минимуму функций для общенациональных целей» (MEW, т. 17, стр. 545). А те немногие государственные функции, которые будет исполнять центральное правительство, также должны исполняться «местными должностными лицами и, следовательно, под контролем самой Коммуны» (MEW, том 17, стр. 596). Мы хотели бы добавить здесь, ввиду нашего печального опыта подмены ассоциации ее руководящим представителем, что «коммуна» на самом деле означает коммуну, т.е. общину, общество, а не некий комитет, выборный (или мнимо выборный) совет. Эта система представляет собой радикальную ликвидацию бюрократии и, конечно же, постоянной армии и централизованной полиции. Таким образом, коммуна на самом деле есть «возвращение обществом государственной власти как своей собственной жизненной силы..., возвращение массами себе самим государственной власти...» (MEW, т. 17, стр. 543).

Однако она (Коммуна), таким образом, очень похожа на порядки, которые у нас осуждают как анархию. Не приведет ли все это к громадному хаосу? Маркс говорил: «Единство народа не будет разрушено, а, наоборот, организовано при помощи местного самоуправления; ему предстоит стать реальностью через уничтожение той государственной власти, которая выдаёт себя за воплощение этого единства, но хочет быть независимой от народа и стоящей над ним...» (MEW, т. 17, стр. 340). Энгельс указывал на то, что в практике Коммуны бланкисты отказались от своей первоначальной концепции диктаторской революционной центральной власти: «Воспитанные учением о заговоре, спаянные соответствующей ему строгой дисциплиной, они исходили из того, что относительно небольшое число хорошо организованных людей сумеет не только захватить государственную власть в благоприятный момент, но и проявляя огромную беспощадную энергию удерживать её до тех пор, пока им не удастся вовлечь массы народа в революцию, сплотившись вокруг небольшой группы руководства. Прежде всего это означало строжайшую, диктаторскую централизацию всей власти в руках нового революционного правительства. А что сделала Коммуна, большинство которой состояло из этих самых бланкистов? Во всех своих воззваниях к французам в провинции она призывала их образовать с Парижем свободную федерацию всех французских муниципалитетов, всенародную организацию, которая впервые должна была действительно быть созданной самим народом» (MEW, т. 17, стр. 623).

Подобно тому, как строительство общественной жизни должно быть основано на коммунах, всенародный процесс производства должен быть основан на производственных кооперативах, возглавляемых рабочими советами. Энгельс подчеркивал, что «самый важный декрет Коммуны предписывал организовать крупную промышленность и даже мануфактуру, которая не только должна была быть основана на объединении рабочих каждой фабрики, но и объединять все эти кооперативы в одно большое объединение» (MEW, т. 17, стр. 623). «Но это - коммунизм, тот невозможный коммунизм! ...если вся совокупность кооперативов будет управлять всенародным производством по единому плану...» (MEW, т. 17, стр. 343).

Опираясь на программу Коммуны, Энгельс высмеивал «суеверное преклонение перед государством», особенно в Германии, «которое возникает легче, если люди с детства привыкли воображать, что дела и интересы, общие для всего народа нельзя осуществлять иначе, чем это делается до сих пор, а именно государством и его благоустроенными властями». Государство вообще есть «в лучшем случае зло, унаследованное пролетариатом, победившим в борьбе против классового господства, худшие аспекты которого он, так же как и (Парижская) Коммуна, не сможет немедленно устранить, пока новое поколение, выросшее в новых, свободных социальных условиях, не станет способно избавиться от всего государственного хлама» (MEW, т. 17, стр. 625). Маркс и Энгельс и не помышляли ни об «экономико-организационной», ни даже о «культурно-воспитательной» функции Левиафана (государства). Напротив, они считали, что «принципы Коммуны вечны и не могут быть разрушены; они будут побеждать снова и снова, пока рабочий класс не освободится» (MEW, том 17, стр. 637)." (Короче: это - явная шиза в марксизме - вопиющее противоречие между проповедью приучения народа капитализмом к пассивной скотской дисциплине труда и проповедью Коммуны как активного свободного самоуправления и уничтожения государства. Печальные последствия этого очевидны. Продолжение следует)

.