БАРО "АЛЬТЕРНАТИВА" - 2

Продолжаю выкладку перевода книги Рудольфа Баро "Альтернатива". Все приводимые автором цитаты Маркса, Энгельса и Ленина я перевожу без сверки с официальным текстом на русском и с указанием места в собраниях сочинений Маркса и Энгельса (MEW) и Ленина (LW) на немецком языке, изданных в ГДР. Мои краткие примечания в тексте - (в скобках курсивом).

 *  *  *

Рудольф Баро:

"Часть I - Феномен некапиталистического пути к индустриальному обществу

1. Отмена капиталистической частной собственности и практика реально существующего социализма

В течение ряда лет официальная партийная политика ГДР основывалась на идее, что социализм не является краткосрочным переходным периодом, «а скорее относительно самостоятельной общественно-экономической формацией в историческую эпоху перехода от капитализма к коммунизму в мировом масштабе». Реально эта идея не имела теоретического обоснования, хотя и была изложена в одной толстой книге. С самого начала она была сформулирована трусливо. И ещё она явно предназначалась для оправдания бюрократического управления экономикой. Поэтому в то время, если не считать нескольких идеологов, она не привлекла к себе сторонников и даже не получила серьёзного внимания со стороны идеологических противников. Тем не менее, эта идея оказалась самым плодотворным социологическим подходом, высказанным в своей сфере влияния с тех пор, как в 1920-е годы в Советском Союзе смолкли теоретические дискуссии.

Инициаторы этой идеи - искушенные в марксизме люди, вероятно, сознавали масштабы своей инициативы, а также неизбежную половинчатость и даже неправильность её популярного изложения. В то время в Институте общественных наук при ЦК (СЕПГ) были слышны безоговорочные суждения, что точку зрения на социализм, изложенную в «Критике Готской программы» Маркса, следует считать устаревшей. Однако в марксизме до сих пор нет более фундаментального понятия, чем понятие экономической общественной формации. Если социализм и коммунизм — по (этой) новой теории — разные формации, то чем же отличается социализм от коммунизма? Остаётся ли он все еще «становлением коммунизма»? Если это не так, то как же может рабочий класс по-прежнему быть в нём заинтересован? Не приведет ли он к новой великой революции? Страх перед такими ужасными возможностями вызвал появление слова «относительный» («относительно независимая общественная формация»), которое можно произвольно растягивать, крутить и вертеть.

Незадолго до VIII съезда партии (СЕПГ) это новейшее слово в науке о социализме было втихаря изъято из обращения по нескольким причинам, а теперь оно уже считается явно ложным. «Критика Готской программы» снова стала правильной. Но эта «относительно независимая общественная формация» несла в себе определённые претензии и, прежде всего, реальный опыт. Каждое новое поколение марксистов и социалистов сталкивается раньше или позже – в зависимости от индивидуального темперамента и позиции – с этим различием, противоречием, разрывом и пропастью между видением классиков и реальностью нового общества. Существование одних лишь различий настолько очевидно, что даже официальные документы вынуждены прибегать к самозащите формулировкой «реально существующий социализм». Этот лозунг, о котором не любят рассуждать, является симптомом того, как наши правящие партии теряют марксистскую легитимность своей практики. Поэтому легко понять, почему более шустрые представители молодого поколения хотели устроить бегство вперед со своей новой теорией уже из одной потребности в рационализме. Как бы то ни было, даже в консервативной формуле в официальную теорию проникло признание различия между марксистской идеей и действительностью социализма, и вопрос в том, насколько - более или менее - фундаментальный характер оно имеет.

С методологической точки зрения большинство марксистских критиков вовсе не чинят сложностей для нашей ортодоксии. Они цепляются за рамки категорий идеала и действительности, так что дискуссия легко может быть сведена к неразрешимому спору о «неизбежно еще несовершенном» или «плохом» воплощении идеала. «Идеалисты», постоянно говорящие о деформациях, обличающие отклонения от тех или иных принципов и требующие соблюдения или восстановления тех или иных норм, добиваются временных демагогических успехов, но ни теоретически, ни практически-политически не смиряются с фундаментом, на котором стоят их противники: с «отклоняющейся» реальностью. Лишь недавно Светозар Стоянович доказал в своей книге «Zwischen Ideal und Wirklichkeit - Между идеалом и реальностью», что имея эту позицию, даже если можно работать столь же беспрепятственно, как в Югославии, невозможно стоять на реальной почве борьбы, созданной революцией, какой бы она ни была. Он описывает дилемму «государственности» и «анархолиберализма», показывает социально-экономические корни последнего и сразу же призывает к тому, чтобы эти господствующие условия порождали больше личностей демократически-социалистических (убеждений). Это - свидетельство его совсем не марксистского, материалистического образа мышления. Стоянович слишком облегчает жизнь более смышлёным защитникам существующих порядков. Он и другие теоретики деформации (социализма) в конечном итоге придерживаются знаменитого девиза: если реальность отклоняется от идеи, то тем хуже для реальности.

Однако проблема вовсе не сводится к различиям между идеалом и реальностью социализма. Подобные заявления лишь повторяют то, в чём систему обвиняли бесчисленное количество раз со времен первого появления большевистской рабочей оппозиции перед Кронштадтским мятежом 1921 года, и нигде более основательно, чем в уже старой книге Троцкого «Преданный социализм». Каким-то образом все они сводятся к тезису о культе личности, о субъективных причинах, которые, конечно, играли свою роль, но ничего не объясняют. К сожалению, большая часть советской оппозиции все еще занимается злобностью и коварством личности этого великого диктатора, вместо того, чтобы исследовать социальную структуру, создание которой он возглавил и для которой Октябрьская революция стала лишь грандиозным выступлением. Всё же понятно, что Троцкий никогда не ставил вопрос о том, что его противник вскарабкался на вершину власти именно потому, что у него были черты характера, исторически необходимые для создания аппарата власти для террористических преобразований сверху, в которых нуждалась в то время Россия. В наше время невозможно понять объективные результаты сталинской эпохи и остатки ее устаревших политических структур, обличая в стиле Достоевского моральную атмосферу этой диктатуры.

Троцкому незадолго до его убийства кто-то из его последователей высказал новую тогда идею о том, что русская революция столь же объективно не привела к социализму, как и французская революция не привела к государству всеобщей свободы, равенства и братства. Так что дело не в адекватном воплощении (социализма), а в новой не-капиталистической антагонистической общественной системе. Троцкий, который был удручен этим помрачением перспективы (социализма), по крайней мере, имел смелость признать это возможным и пришел к выводу, что тогда место коммунистов должно быть на стороне повторно угнетенных масс. Если существует хоть малейшая вероятность того, что мысль о новом господстве над человечеством окажется правильной, то дискуссия должна проникнуть гораздо глубже, чем могла позволить себе теория деформации (социализма). Потому что тогда она не только не «клевещет» на новый порядок, но и приукрашивает его, сея вредные иллюзии. А каково было мнение Маркса о политических мыслителях, которые критиковали французский капитализм времен Июльской монархии и позднее, как искажение так никогда и не введенной Конституции 1793 года? И где вообще существовал этот социализм, подвергшийся деформации?

Он существовал в книгах социалистов. Поэтому историк Гитерман (Gitermann), написавший отличную историю России, чтобы выяснить предпосылки Октябрь(ской Революции), метко назвал другую свою работу: об исторической трагедии идеи социализма. Разумеется, эта идея стала судьбой революционеров, которые принесли ее в Россию. Её извращение в новую идеологию власти, в катехизис современной церкви государственников, привело в результате к уничтожению авангарда старых большевиков сталинским аппаратом власти. Ход истории в Советском Союзе означал интеллектуальную и моральную трагедию в сознании всех людей, которых следует принимать всерьез как коммунистов. В 1900 году Ленин надеялся с приближением народной революции «смести долой с русской земли любое зверство». Вместо этого огромный прогресс Советского Союза при Сталине должен был самым ужасным образом уподобиться вызванному Марксом отвратительному языческому демону, который желал пить нектар только из черепов убитых.

Советскую трагедию необходимо понять. Она основана на том, что социалистическому движению в России в начале (20-го) века объективно пришлось решать иную задачу, чем та, к которой, как оно считало, было призвано. Пока существовал один лишь Советский Союз (с западной периферией или без нее), то горький «обход» (Запада) социалистической идеей  через Россию все еще можно было считать европейской случайностью по воле всевышнего. Но с тех пор, как существует еще и Китайская Народная Республика, а пролетарской революции на Западе всё нет и нет, то приходится признать, что та точка зрения, с которой мы до сих пор рассматривали переход к коммунизму, нуждается в корректировке, и уж конечно не только в отношении фактора времени. Отмена частной собственности на средства производства и всеобщее освобождение людей отделены друг от друга целой эпохой. История поставила перед нами задачу понять, каким обществом является реально существующий (уничтоженный в 1989 году предательством сталинско-брежневской и маоистской господствующей номенклатуры) социализм.

(Далее у Баро очень четко виден главный порок марксизма - схоластика гегельянского объективного идеализма о "развитии мирового духа", нагло претендующаяся на роль "науки о развитии общества". А реально наука о развитии общества, то есть на самом деле о формировании систем общественных отношений и управлении ими - это наука об оперантной сути поведения - радикальный бихевиоризм проф. Б.Ф. Скиннера и практическая технология бихевиористской социальной инженерии. Смотри переводы работ проф. Скиннера на этом блоге).

Конечно, возможен вопрос о том, есть ли смысл при решении такой задачи заниматься повторением того, что Маркс подразумевал под социализмом. Ведь с точки зрения материалистического взгляда на историю любое свидетельство отклонения той или иной практики или даже всей действительности от проекта Маркса само по себе не является аргументом против существующих порядков. Политико-историческая концепция, выраженная в способе аргументации «Что на самом деле сказал Маркс», совершенно бесплодна и всегда будет приводить к легко опровержимым искажениям в изложении «доктрины» и тем самым переводить борьбу на уровень схоластических битв цитатами. Если я, особенно в первых трех главах, довольно много цитирую Маркса, Энгельса и Ленина, то вовсе не с этой догматической целью. Речь идет совсем о другом.

Во-первых, теория Маркса является одной из объективных предпосылок (объективированных в реальном (политическом) движении), действовавших в революциях начиная с 1917 года. Если следующее изложение снова и снова подчеркивает исторические различия (которые подлежат объяснению, а не критиканству) между Марксом и Лениным, Лениным и нашей нынешней практикой, то его цель не в отрицании фундаментальной преемственности. В этой первой главе изложение Маркса направлено против следующего главного предрассудка, который блокирует любой марксистский анализ наших порядков и санкционирует постоянное психологическое обесценивание социалистических идеалов, необходимых для прогресса: что поскольку мы исходим от Маркса, то все в мире считают наши страны социалистическими, даже коммунистическими, хотя они принципиально еще не таковы. Даже неправомерно называть их «раннесоциалистическими» по аналогии с первой фазой капиталистической эпохи. В раннем капитализме уже есть основные характерные черты более поздней вполне развитой капиталистической формации, тогда как в нашем случае социализация (общественное самоуправление) как решающий признак социализма как формации еще совершенно неразвита из-за государственничества. Правильнее всего охарактеризовать их как пред-социалистические, т.е. получается социализм в личиночной стадии. Если вместо этого непривычного иностранного слова я обычно употребляю расхожее выражение «реально существующий социализм» без надоедливых кавычек, то надо всегда помнить об этом значении. На таком отмежевании от некритического применения понятия социализм должны настаивать именно те, кто убежден в реальности подлинной в смысле Маркса перспективы социализма и коммунизма.

В конечном счете по моему мнению речь идёт - и это вторая причина много цитировать Маркса - об «отклонениях» истории в пределах того всемирно-исторического развития, у истока которого стоит Маркс. Здесь я руководствуюсь идеей Антонио Грамши о том, что с идейной точки зрения с Маркса начинается историческая эпоха, которая, вероятно, продлится столетия, пока «государство» не уступит место «упорядоченному обществу» («Philosophie der Praxis - Философия практики», Frankfurt a. M. 1967, стр. 181). Грамши напоминает нам о мнении Розы Люксембург о том, что некоторые идеи Маркса кажутся нам устаревшими потому, что практические потребности нашего движения еще недостаточны для применения идей Маркса. Конечно, неизбежно то, что некоторые частности и некоторые предпосылки в учении Маркса действительно устарели. Но размах его теории и метода столь велик, что он завоевывает теперь университеты позднебуржуазного общества! ("Свежо предание, да верится с трудом", как писал ещё Грибоедов).

Если, как обычно делают, посмотреть, что Маркс имел в виду под социализмом в «Критике Готской программы», то можно обнаружить, что его особенности там разработаны кратко и без притязания быть исчерпывающими. Маркс указывает на общую суть социализма замечанием, что это - первая фаза коммунизма, т. е. не обособленная, самостоятельная формация со своими закономерностями. А так как, несмотря ни на что, мало что известно о том, как Маркс понимал коммунизм, то его концепция социализма является чем угодно, но только не всеобщим достоянием. После объяснения принципов распределения при социализме и коммунизме Маркс досадует, что авторы проекта программы заставили его так подробно остановиться на этом, ибо распределение средств потребления - это лишь отражение действительно интересных отношений присвоения в материальных условиях производства. Без ясности в том, как эти предпосылки могли бы оформиться при коммунизме, «здравомысленное понимание» всегда будет вносить в формулы распределения Маркса нынешние отношения (с техническими улучшениями), и тогда принцип (распределения) по потребности, естественно, превращается в утопию, а принцип (распределения) по труду представляется как пророческое оправдание и идеализация нашей нынешней политики в области заработной платы.

Лучший способ понять научный коммунизм Маркса - это представить себе то, как он к нему пришел. Не принимая во внимание догматиков обеих сторон - противопоставляющих молодого Маркса старому и тех, которые противопоставляют старого Маркса молодому, можно исходить из непрерывности развития теории и характера Маркса и быть убежденным, что он создал свою политическую экономию по завету усвоенного с юности и всё более конкретно развиваемого идеала полного освобождения человека. Его категорический императив - ниспровергнуть все условия, в которых человек является униженным, порабощенным, отверженным и презренным существом, стоит выше любого научного обоснования его осуществимости. Именно этот энергичный мотив привел его от либерального гуманизма через революционную демократию к коммунизму и в завершение побудил его искать теоретическое обоснование коммунистического движения в экономической анатомии капитализма.

Однако на этом пути гуманизм Маркса утратил прежнюю непосредственность. Все утописты до него исходили более или менее непосредственно из общей видовой природы человека, которая, кстати, действительно существует, реалистически показывали, как существующее общество её насилует, а потом - так сказать, во второй части своих теорий - проектировали состояние, которое соответствовало бы человеческой природе. Но они никогда не могли сказать, как это «естественное» общество возникнет из существующего. Это был именно тот барьер, на котором Маркс временно запнулся при своем переходе к коммунизму и когда Энгельс впервые пришел ему на помощь с конкретными взглядами на диалектику буржуазного общества и на революционную роль пролетариата, полученными им в Англии. Чем больше Маркс углублялся в политическую борьбу и экономические противоречия буржуазного общества, тем яснее он понимал, что нужно вовсе не выдумывать модель нового общества, а, как он говорил вместе с Энгельсом, обнаружить реальное движение и способствовать уничтожению существующего положения. Это реальное движение имело в рабочем классе своего борца, свой революционный элемент «отрицания», но содержанием его был совокупный процесс развития буржуазного общества в направлении упразднения частной собственности. Маркс и Энгельс никогда не корпели над определениями для учебников. Но если бы их заставили дать определение своему коммунизму, то они не могли бы сказать ничего иного, как: «Коммунизм - это Aufheben (см. далее) капиталистической частной собственности» (MEW, т. 4, с. 475).

Однако под этим «Aufheben» они подразумевали не только акт её отмены, например через превращение государства во всеобщего капиталиста, а прежде всего социально-экономический процесс положительного присвоения вырабатываемого общественного богатства свободно ассоциированными производителями. В этом взгляде вся сила их научного социализма-коммунизма, а также - как хотелось бы предвидеть - нынешняя неудача не только официальных, но и всех ортодоксальных марксистов, не желающих понять, что истории в первую очередь пришлось решать иную задачу, чем та, которую сформулировал Маркс. Пожалуй, следует сперва еще раз подчеркнуть, что Маркс видел предпосылки социализма и коммунизма не в достижениях частной собственности как таковой, а в достижениях капиталистической частной собственности, которые охватывают огромный комплекс объективных и субъективных факторов предпосылок социализма и коммунизма. «Некапиталистический путь», за которым пристально следит человечество с 1917 года, выдвигает совершенно иные проблемы, чем те, которые анализировал Маркс, и не может сразу иметь ту же (историческую) перспективу, потому что создает предпосылки коммунизма совершенно иным образом. Упразднение капиталистической частной собственности могло иметь лишь небольшое положительное значение для России, потому что там было мало капиталистической частной собственности, которой было далеко до того, чтобы ею была пропитана вся жизнь страны. По-ортодоксальному были правы Роза Люксембург и даже Каутский, и весь меньшевизм был прав, критикуя ленинизм, объективно взявшийся за решение совершенно иной, совершенно новой, крайне необходимой в аспекте всемирной истории задачи, что было лишь косвенно теоретически подготовлено в марксизме.

Воззрения Маркса о коммунизме восходят к его «Экономико-философским рукописям» 1844 года. Их экономический аспект был конкретизирован в подготовительной работе к «Капиталу» до конца 1850-х годов, а политический аспект - в анализе Парижской Коммуны 1871 года. В сущности они оставались теми же самыми с 1844 года до знаменитого отрывка о «царстве свободы» в третьем томе «Капитала», опубликованном Энгельсом спустя много лет после смерти Маркса. Если Маркс, исходя из Гегеля (!!!), хочет упразднить/отменить (aufheben) капиталистическую частную собственность, это с самого начала выражает его положительное (!!!) отношение к исторической роли капитализма, признание им революционной практики буржуазии, сознательно подчеркнутое в начале «Коммунистического манифеста». В отличие от грубых коммунистов, как он их называет, он не хочет ни всеобщей бедности, ни идиллической примитивной ограниченности, ни закрепления этого результата при помощи эгалитарного деспотизма, а хочет, чтобы богатство в его потенциальной способности служило фондом, обеспечивающим всестороннее развитие всех членов общества.

Главное гегельянское (!!!) философское понятие «Aufheben» (- снять, упразднить, отменить, поднять и т.д.), которое повторяется повсюду и в своей крайней аббревиатуре включает даже понятие «отрицание отрицания», означает лишь в своем самом малосодержательном значении «положить конец», устранить, отрицать, а в нашем случае - отделить достижения буржуазной цивилизации от капиталистической формы. Разумеется, уже одно это требовало не чего иного, как политической революции и установления «диктатуры пролетариата». Но неудивительно, что большевики часто отзывались о своём Октябре как детской игре, именно детской игре по сравнению с предстоящими положительными задачами материального созидания, к которым буржуазия в России лишь едва прикоснулась. А во втором, гораздо более конкретном значении «Aufheben» означает сохранение, однако в новом, более высоком общем контексте, так что «Aufheben» в конечном счёте также означает поднятие на более высокий уровень. Что в этом множественном смысле следует сохранить от капиталистической частной собственности и чего она достигла по сравнению со всеми предыдущими общественными формациями? И как это достижение должно в революции показать свое новое, высшее предназначение? Как вообще производится богатство?" (Продолжение следует)

.