Садовый домик системы "избушка на курьих ножках", в котором Шоу писал свои произведения. Этот домик можно было изнутри при помощи рычага поворачивать за ходом Солнца по небосклону так, чтобы солнечный свет из окна падал в одном и том же направлении. Напомню, что электричество тогда было предметом роскоши.
* * *
Джордж Бернард Шоу:
"Главная трудность критической оценки Кропоткина состоит в том, что его коммунизм в отношении распределения общих продуктов труда в итоге оказывается дешевым и полезным, а индивидуализм Такера в той же области в итоге оказывается чрезмерным и невозможным. Даже при самой совершенной социал-демократии, без коммунизма, мы все равно жили бы как свиньи, разве что каждая свинья получала бы свою порцию корма. Каким бы высоким ни казался этот идеал тому, кто удовлетворен нынешним общественным строем, он вряд ли достаточно высок, чтобы удовлетворить этичного и достойного человека.
Но пока необходимо тратить огромное количество труда на взвешивание и измерение заработанной каждым доли того или иного товара - следить, шпионить, доносить и наказывать, чтобы воспрепятствовать Тому получить лишнюю крошку хлеба, или Дику - получить на ложку молока меньше, чем ему положено по карточке, - до тех пор разница между антисоциализмом и социализмом останется лишь разницей между ненаучным и научным свинством. Я не хочу недооценивать величину этой разницы. Пока мы свиньи, давайте хотя бы быть сытыми, здоровыми, взаимно полезными свиньями, а не... ну, не такими свиньями, как мы есть сейчас. Но у нас не будет оснований гордиться своим человеческим достоинством до тех пор, пока справедливое распределение хлебов и рыб не станет совершенно естественным и избавит от затраты больших усилий по установлению законного распределения, сколь бы справедливым оно ни было.
Со своей стороны, я стремлюсь установить такое состояние общества, при котором меня не будут оскорблять за горсть медяков, и мне не придется тратить время на то, чтобы производить запутанные арифметические расчёты этой горстью с билетерами, водителями омнибусов, продавцами и другими лишними действующими лицами, прежде чем я смогу получить то, что мне нужно. Я стремлюсь жить в обществе, которое по меньшей мере сможет достаточно точно установить баланс отношений между нами, чтобы определить, сколько работы я должен сделать для него в обмен на право удовлетворить обычные нужды и получить жизненные удобства в той мере, в какой они мне всегда требуются. От скольких конфликтов избавит нас такой порядок, можно догадаться по тому любопытному факту, что лишь специалистам в области социологии известны многочисленные случаи, в которых мы в настоящее время вынуждены только из-за непривычности такой альтернативы заниматься крохоборством. Большинство людей вам заявят, что коммунизм в этой стране (Англии) считается только фантастическим прожектом кучки безобидных дураков.
Эти люди ходят по общему мосту, по общей набережной, при свете общих уличных фонарей, освещающих путь праведных и неправедных, вверх по общей улице и на общую Трафальгарскую площадь; но при малейшем намеке с вашей стороны, что надо хотя бы на миг попробовать ввести коммунизм в этой цивилизованной стране, общие полицейские мгновенно изобьют вас в кровь и поволокут в общую тюрьму.
Когда этим людям объясняют, что применение коммунизма для снабжения хлебом является лишь расширением его применения к уличному освещению, что он сам по себе не является новым принципом, они приходят в замешательство. Вместо того, чтобы представить себе, как коммунист открывает дверь коммунальному пекарю и берет столько хлеба, сколько ему нужно (сборщик налогов предъявит ему счет в конце полугодия), они воображают, как он с шумом врывается в дом соседа и хватает его хлеб со стола на основании принципа: "Он принадлежит мне так же, как и тебе" - который, однако, в формулировке: "Как тебе, так и мне" означает острый нож в горло вора. На самом деле средний англичанин способен понять коммунизм только тогда, когда его объясняют как положение дел, при котором все оплачивается из налогов, а налоги оплачиваются трудом. И даже тогда он будет порой спрашивать: «А как быть с умственной работой?» и снова критиковать социализм вообще и в целом.
Конечно, анархо-коммунист может возразить против определения коммунизма, которое я только что дал; ибо ясно, что если должны быть налоги и сборы, то должны быть и уполномоченные их собирать. Я полагаю, однако, что если какой-либо предмет, например, хлеб, "социализируется", то я имею в виду общественную ежедневную раздачу хлеба по домам, которая должна удовлетворять всех и от которой все могут вкушать, не прося и не платя за нее, хотя нужно выращивать пшеницу, мельницы должны её перемалывать, а пекари должны ежедневно трудиться в поте лица, чтобы обеспечивать снабжение. С такой раздачей хлеба проблем не больше, чем с сегодняшней уборкой мусора; но первое условие для решения этой проблемы - это как устроить оплату этого дела так, чтобы каждый потребитель хлеба вносил в дело ровно столько, сколько стоит производство хлеба, который он потребляет. Коммунист или нет, он должен платить или за него придется платить кому-то другому. Коммунизм удешевит хлеб, сэкономит на весах и гирях, чеканке монет, бухгалтерах, торговцах, полицаях, нищенстве и других расходах при системе частной собственности; но он не аннулирует расходы на производство хлеба, его хранение и раздачу.
Если теперь предположить, что добровольное сотрудничество и чувство солидарности достаточно развиты для решения задачи детальной организации земледелия, мукомольной и хлебопекарной промышленности для производства хлеба, то как добровольные участники возместят свои затраты на это дело от потребителей? Если им будут даны полномочия взимать компенсацию с населения и принуждать к выполнению своих требований, наказывая или налагая штрафы на неплательщиков, они сразу же станут государственным учреждением, взимающим налог в общественных целях; и коммунизм снабжения хлебом станет не более анархическим, чем наше нынешнее коммунальное освещение улиц фонарями. Если налогообложение не будет добровольным, если потребитель хлеба не сможет отказаться от уплаты, не подвергаясь никакому наказанию, кроме упреков совести и соседей, то идеал анархизма останется недостижимым.
Ни в коем случае не следует недооценивать давление совести и общественного мнения. Миллионы мужчин и женщин платят без какого-либо юридического принуждения за содержание всевозможных учреждений и приобретение вещей, от церквей до шляп-цилиндров, просто из-за необходимости быть в хороших отношениях со своими соседями. Но заметьте: это принуждение общественного мнения черпает свою силу главным образом из трудности приобретения средств на хлеб насущный без потери репутации порядочного человека. А при коммунизме любой будет волен плевать на общественное мнение и не голодать.
Кроме того, нельзя ни на минуту полагаться на одно лишь общественное мнение как на универсально действующее средство принуждения поступать по совести. С практической точки зрения его эффективность совершенно произвольна и оно столь же часто несправедливо, как и справедливо. Оно так же враждебно новатору, как и преступнику. Оно вешает анархистов и поклоняется фабрикантам динамита. Оно настаивает на том, чтобы мужчина носил шляпу-цилиндр и ходил в церковь, чтобы он женился на женщине, с которой живет, и чтобы он притворялся, что верит в то же, во что притворно верят остальные; и оно добивается выполнения этих требований в достаточном большинстве случаев без помощи закона: ибо его тирания действительно настолько сокрушительна, что его мизинец часто сильнее кулака закона.
Но реальное общественное мнение, что человек должен зарабатывать свой хлеб насущный, будет невозможно, если он сможет получать его бесплатно. Всё как раз наоборот: общественное мнение воспитано считать ежедневный тяжелый труд уделом презираемых классов. Всеобщее стремление - это разбогатеть и бросить работу. Даже представители ученого сословия стоят ниже сословия вольного дворянства, названного так потому, что оно не зависит от своего собственного труда. Эти предрассудки не ограничиваются средними и высшими классами: они свирепствуют и среди рабочих. Человек, который работает по девять часов в день, презирает человека, который работает по шестнадцать часов в день. Деревенский барин может считать себя в социальном отношении выше своего управляющего или врача; но их взаимоотношения гораздо более дружеские, чем между лавочниками и извозчиками, железнодорожниками и носильщиками, каменщиками и подсобными рабочими на стройке, официантками и горничными.
В этой стране (Англии) так и тянет зареветь от того, что чем беднее человек, тем больше он сноб, за исключением тех, кто настолько угнетены, что у них не хватает самоуважения даже на то, чтобы ублажаться снобизмом, и которые поэтому могут из глубин своего жалкого существования выудить своеобразное чувство бесшабашности, но назвать его подлинной прямотой и свободой можно разве что в насмешку. В тот момент, когда кто-то подымается на ступеньку заработка одного фунта стерлингов в неделю, в нем махровым цветом распускаются зависть, хвастовство, назойливый и неискренний формализм и мелочное стремление к званиям, привилегиям и почестям. Воистину, доктрина о том, что бедность способствует добродетели, очевидно, была вымышлена затем, чтобы внушить беднякам веру в то, что они обретут в потустороннем мире то, чего лишены в этом мире.
Кропоткин, на мой взгляд, чрезмерно оптимистичен в отношении мещан, приписывая их неприятие социализма давлению коррумпирующей системы (капитализма), угнетающей их. Избавь их от этого угнетения, и они будут мыслить достойно, - говорит Кропоткин. Но если человек по своей природе действительно и солидарен, и дружелюбен, то как тогда могли возникнуть те продажность и холуйство, от которых он страдает? Мог ли когда-нибудь реально возникнуть институт собственности в том виде, в каком мы его знаем, без того, чтобы почти каждый человек не только желал, но и явно и бесстыдно стремился жить праздно за счёт труда своих ближних и господствовать над ними, если закон позволяет ему делать это?*
Допустим, что он не несет моральной ответственности за несправедливость существующего ныне распределения благ; что если бы он понял и предвидел извлечение экономической (паразитической) прибыли, то никогда бы не допустил частного присвоения земельной собственности и промышленного капитала; что социалистическое движение является доказательством того, что теперь-то, когда он увидел эту проблему, он ищет способы её решения; что он добровольно платит подоходный налог сполна, чего он мог бы избежать, если бы захотел; допустим также, что если бы четыре пятых населения реально и неизменно совершали нахудшие из эгоистичных поступков, к которым их побуждает нынешняя система, то общество не смогло бы выдержать этого в течение шести недель. В этом случае мы можем претендовать на то, что мы лучше, чем наши учреждения. Но даже то, что мы слишком хороши для тотального антисоциализма, вовсе не доказывает того, что мы достаточно хороши для тотального добровольного коммунизма. Практический вопрос как был, так и остался: какая часть людей, воспитанных нашей нынешней системой, заведомо будут добросовестно зарабатывать на жизнь, если они смогут безнаказанно получать блага бесплатно? Очевидно, что анархистский коммунизм обанкротится, если достаточно большая часть не будет работать.
На это нам отвечают, что всё зло, против которого направлен анархизм, исходит от людей, которые используют уже существующий институт собственности, чтобы предаваться тому же самому греху - потреблять материальные блага, не заработывая на них. Но почему же тогда надо сомневаться в том, что многие из них точно так же будут пытаться злоупотреблять анархистским коммунизмом? И почему надо сомневаться в том, что широкая публика, обнаружив, что запасы хлеба иссякли, мгновенно пошлёт этот анархизм подальше и сильной рукой закона призовёт к ответу провинившихся негодяев, чтобы заставить их уплатить должное, как и теперь их принуждают платить подоходный налог? Поэтому я призываю наших друзей - коммунистических анархистов понять, что коммунизм требует либо внешнего принуждения к работе, либо общественной морали, которой мы еще не достигли, о чем свидетельствуют пороки существующего общества. Я не отрицаю возможности достижения в конечном итоге такой или какой-либо другой степени общественной сознательности; но я утверждаю, что путь к этому ведет через переходную систему, которая вместо того, чтобы открывать перед людьми новые возможности получать материальные блага, бездельничая, полностью уничтожит эти возможности и полностью отучит нас от того, чтобы считать такую аномалию вообще возможной, не говоря уже о том, чтобы считать её достойным делом.**
Не следует думать, что экономические трудности, которые я считаю фатальными для индивидуалистического анархизма, будут полностью устранены коммунизмом. Конечно, если бы весь хлеб и уголь в стране сваливались в кучу в общий запас, из которого каждый мог бы брать без платы на месте сколько ему нужно и когда ему угодно, то никто не мог бы, из-за того, что одни сельскохозяйственные земли и угольные шахты лучше других, получать преимущество перед своими согражданами. И если бы любой человек мог сесть в поезд без билета и ехать куда угодно, никто не мог бы указывать на разницу между железнодорожным сообщением от Чаринг-Кросс до Мэншен-Хауз (в Лондоне) и от Хэтфилда до Данстейбла (уже за его тогдашними пределами). Одним из громадных преимуществ расширения при социализме нашей существующей не-анархической коммунальной системы, несомненно, будет то, что социализмом будут автоматически обобществлены огромные массы экономической прибыли. Любая плата, налагаемая за стоимость потребительских товаров, которые люди по своему желанию в соответствии с человеческими потребностями могут производить, потреблять и возмещать, может быть снята благодаря социализации. Но из такого решения проблемы необходимо исключить следующее: во-первых, товары, которые недостаточно широко используются, чтобы вообще быть социализованными; во-вторых, товары, неограниченная бесплатная раздача которых может оказаться вредной, как, например, алкоголь или доступ к типографии; и в-третьих, товары, спрос на которые превышает предложение.
В последнем случае снова возникает проблема ренты. Потребовался бы грандиозный процесс сноса, реконструкции и благоустройства, чтобы сделать каждый дом в Лондоне столь же желанным, как дома на Парк-лейн, или напротив Риджентс-парка, или с видом на Набережные сады (Embankment Gardens). А так как там не хватит жилья для всех, то от исключительно удачливых людей, занявших такое жильё, несомненно, будут ожидать, что они предложат тем, кому оно не досталось, некую компенсацию за свои привилегии. Очевидно, что без этого невозможна реальная социализация жилья в Лондоне. На практике это означает, что государственному учреждению придется продавать такие дома тем, кто предложат самую высокую цену, и употреблять доход на общественные нужды. Такое учреждение вряд ли можно назвать анархическим, сколь бы демократично оно ни было. Я мог бы и дальше говорить о границах осуществимости немедленного коммунизма, поскольку они изменяются от товара к товару; но уже одна непреодолимая трудность столь же убедительна, как и двадцать.
Для наших нынешних целей достаточно показать, что коммунизм не может быть идеально анархистским, потому что он ни в коей мере не устранит необходимости принуждать людей платить за то, что они потребляют; и даже если рост общественного сознания устранит эту трудность, все равно он не даст ответа на вопрос, как быть с товарами, к которым неприменим простой коммунистический метод так называемого «свободного распределения».
Еще один практический момент. Подумайте о том, как трудно социализировать любую сферу распределения без ее предварительной коллективизации. Мы могли бы, например, легко социализировать почтовую службу, просто объявив, что впредь письма без марок будут доставляться так же, как сейчас письма с марками: расходы будут полностью покрываться государственными налогами. Но если бы почтовая служба, как и большинство наших антиколлективных предприятий, находилась в руках тысяч конкурирующих между собой частных предпринимателей(-анархистов), социализация сразу сделалась бы невозможной. Коммунизм должен возникнуть из коллективизма, а не из анархического частного предпринимательства.*** А это значит, что он не может возникнуть непосредственно из существующей (капиталистической) системы."
(Продолжение следует)
---
* Напомню о том, что именно демагогическое обещание мерзавца Чубайса, что на каждый приватизационный "ваучер" можно будет получить три автомобиля "Волга", сделало для большинства "советских людей" эту мошенническую прихватизацию народного хозяйства если не желанной, то по меньшей мере приемлемой (примечание behaviorist-socialist).
** Эта статья Шоу замечательна тем, что в ней приводятся практические примеры конфликтов между личными и общественными интересами. Шоу отлично показал эту проблему социализма. Проблема состоит в отчуждающем, антиобщественном действии денежных отношений, которые являются лишь одной, пусть и очень важной ныне, разновидностью оперантных взаимоотношений. Поэтому решить её можно только методами бихевиористской оперантной социальной инженерии, которые конструированием социалистической системы оперантных взаимозависимостей свяжут воедино для каждого личные и общественные интересы. Но об этом я напишу подробнее в конце перевода этой статьи (примечание behaviorist-socialist).
*** Уж теперь-то сбылись в полной мере тогдашние безумные мечтания кретинов-анархистов. В ходе смертоносной пандемии приватизации, затеянной при мерзавцах Рейгане и Тетчерихе, свирепствующей и поныне и не пощадившей ни одну страну мира, любая экономическая деятельность, даже та, которая была социализована (коммунализована) ещё при Шоу даже в такой классически капиталистической стране, как Англия, например коммунальное хозяйство - та самая ставшая в России притчей во языцех "коммуналка", была беспощадно приватизована, т.е. отдана на пожирание хищной буржуйской сволочи - мошенникам и паразитам. Это стало возможным потому, что буржуазная "демократия", бывшая всегда и везде государством классовой диктатуры капиталистов, окончательно превратилась в гнусный кукольный театр заведомо коррумпированных подонков-политиканов всех партийных мастей, которых теперь стал массово штамповать в гадюшнике ВЭФ фашистский последыш хер Шваб как "юных глобальных лидеров": Макрон, Трюдо, Трасс, фон-дер-Ляйен, Бербок, Греф, Мишустин, некий Кирилл Дмитриев и все прочие подобные им подлейшие ничтожества (примечание behaviorist-socialist).
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий