ТРАДИЦИЯ БЮРОКРАТИИ ОПАСНА И ГУБИТЕЛЬНА

Неважно, что бы пропаганда и реклама ни пытались надуть людям в уши, суть эпохи всё равно чуют все. Я лично по своему детству помню, что с показушным празднованием 50-летия Октябрьской революции в 1967 году произошла резкая смена времен - с оптимистической и деятельной эпохи Н.С. Хрущева на унылое небокоптительство под властью бюрократии бездельника и пустобрёха Лёни Брежнева. Конечно, это было моё субъективное и детское восприятие изменения отношений окружающих друг с другом - с более искренних на более фальшивые и лицемерные. Но это ощущение было реальным, и что хуже всего, с каждым годом оно становилось всё более интенсивным. Через десять лет, к середине 1970-х, СССР погрузился в почти поголовное пьянство и пофигизм. Характерная острота того времени: "Мы делаем вид, что работаем, а начальство делает вид, что платит нам за работу" (в том смысле, что на деньги нéчего купить, полки магазинов чем дальше, тем больше пустели).

Именно тогда я твердо решил уехать "куда глаза глядят" из СССР. Меня, как говорится, хранила судьба, и я выехал не на Запад, а в 1983 году на постоянное жительство к жене в ГДР. И в ГДР я снова ощутил вкус деятельной эпохи. Конечно, часть немцев (особенно интеллигенты) канючила, что "на Западе всего больше и всё лучше", но все всерьёз работали, потому что партия (СЕПГ) постоянно напоминала совершенно правильный (по-бихевиористски) и понятный всем лозунг: "Как мы сегодня работаем, так мы будем жить завтра".

Но через несколько лет эта благодать кончилась. Подонок и дегенерат Мишка-меченый (Горбачев) начал свою идиотскую и предательскую катастройку и стал активно вредить ГДР, требуя "приватизации и объединения с Западом". Это тиражировала "советская" пресса на немецком, издававшаяся для распространения в ГДР, в частности журнальчик "Спутник". Из-за этого народ в ГДР перестал вкалывать, а многие даже стали собираться и удирать на Запад через границу Венгрии с Австрией, которую мерзавец и изменник Горбачёв демонстративно открыл для ГДРовцев, чтобы поставить Эриха Хонеккера на колени.

После продажи Горбачёвым ГДР Западу тут на несколько лет воцарился суетливый ажиотаж, когда западные буржуи "приватизовали" всё подчистую. А теперь, примерно с 2005 года, в Германии безысходно воняет кризисом, царит всеобщее уныние и взаимная озлобленность всех на всех. И ещё в последние годы сильно завоняло новой мировой войной.

Но опять-таки, может быть я ошибаюсь и мои ощущения обманчивы, а "объективно" ничего такого нет? Поэтому я решил перепостировать тут по отрывку из двух замечательных, но очень разных произведений советской литературы: "Возвращенная молодость" Михаила Зощенко и "Смерть Вазир-Мухтара" Юрия Тынянова. Чтобы не помешать непредвзятому восприятию, я прокомментирую эти отрывки лишь в самом конце блогозаписи. Мои пояснения в тексте - (курсивом в скобках).

*  *  *

М.М. Зощенко:

"Возвращенная молодость (комментарии автора)

Вот ещё одно письмо. Оно столь любопытно и характерно, что, несмотря на длину, я его печатаю полностью. Это письмо получено мною в 1931 году от одной работницы из Киева.

"Тов. Зощенко!

Меня очень интересует один вопрос, и я решилась его спросить у вас как у писателя.

Не знаю только, сумеете ли вы ответить на мой вопрос так, чтоб ваш ответ я смогла легко понять. Придется немного коснуться моей жизни, для того чтобы вы имели возможность ответить на заданный мною вопрос.

Мне всего лишь 23 года, но я за свою короткую жизнь успела пережить много горя, страданий и мучений. Я себя начала помнить с очень малых лет, кажется с четырёх или пяти, но, во всяком случае, Октябрьский переворот 1917 года я так ясно помню, будто он был только лишь сегодня утром.

Я дочь рабочего. У меня есть брат, сестры и мать. Отец мой умер в 1922 году.

Пережив революцию 1917 года, жизнь у нас пошла умеренным темпом. (Мы жили в провинции Елисаветграде.) До 1919 года мы жили более или менее спокойно. Брат мой был партийцем с 1917 года. Служил он в Красной Армии командиром артиллерийского полка, который о время гражданской войны беспрерывно находился в боях. Когда артполк приезжал в Елисаветград (при СССР - Кировоград), брат учил меня (шутки ради) ездить на коне и метать ручные гранаты. Это было в 1918 и 1919 годах.

И вот благодаря такой "военной тренировке" я одолела премудрость верховой езды и развила широкий размах руки для метания гранат. С детства я отличалась черезмерной смелостью и способностью быстро всё воспринимать, и поэтому за какие-нибудь шесть-семь месяцев я превосходно ездила на коне и метала гранаты на восемь-десять метров в длину.

В 1919 году я заболела сыпняком. Неожиданно в город пришла банда Григорьева и устроила еврейский погром. Меня, больную,с температурой выше сорока грвдусов, пришлось спускать с окна квартиры на пустынный двор, где имелись сараи, в которых мы имели бы возможность пробыть до ухода банды. В квартире боялись остаться, так как Григорьев, узнав бы, что в нашей семье имеются коммунисты, беспощадно изрубил бы всю семью в капусту.

И вот, не доходя до сараев, во двор влетают бандиты. Угрожая топорами, саблями и карабинами, требуют денег. Сколько было денег - отдали. Но черносотенцы этим не отделались, повели нас в штаб к атаману Григорьеву. Проходя по улицам, я, увидав горы трупов, потеряла сознание. Когда я пришла в себя, узнала, что бандиты до штаба не довели, а отпустили домой. Узнала также, что ранили тётю и на улице убили мою сестру.

В 1920 году у власти были: Деникин, Махно, Петлюра, Юденич и дикая дивизия генерала Корнилова. И при каждом из них надо было бояться смерти из-за брата-коммуниста. У нас были личные враги, которые высказывали белопогонникам нашу семью.

И вот в 1920 году, когда в Елисаветграде был Деникин, пришли белые в наш дом, требуя сказать, где брат. Не узнав, они потащили меня в контрразведку, надеясь, что я, испугавшись (по малости лет), скажу, где находится брат. Они от меня ничего не узнали. Я всё время твердила: "Не знаю". Увидав, что я ничего не скажу, они, избив меня, выпустили. Затем эти же деникинцы оставили в моей памяти неизгладимое впечатление, от которого у меня и по сегодняшний день волосы на голове подымаются. Во дворе у нас жил портной. Пришли к нему четыре офицера с требованием пошить им брезентовые плащи с кожаными отворотами, воротниками и манжетами. Если портной сделает к вечеру - озолотят. Если не сделает - расстреляют.

С помощью всех жильцов дома портной сшил вместо четырех только два плаща. Вечером пришли офицеры и, узнав, что не все плащи готовы, выволокои портного во двор и, приставив его к стене, изрешетили его вдребезги. Я, увидав всю эту историю, вспылила, прибежала к себе в комнату, схватила гранату, лежавшую в печи, и выскочила на двор, держа гранату за спиной. Офицеры стояли в углу двора и о чём-то совещались. Я сделала два шага по направлению к ним и, сорвав кольцо с гранаты, швырнула ее прямо в них. Когда дым рассеялся, на земле лежали только части их тел, а я от потрясения и волнения свалилась в постель на два месяца. Выздоровев, я получила подарок из штаба Красной Армии - настоящий браунинг.

1921 год был сравнительно спокоен, но только кошмарный голод ещё больше измучил меня и всю семью. Правда, нам не приходилось есть древесную кору, так как брат, получая очень малый командирский паёк, всё-таки три четверти его уделял семье, а иногда и весь. Семье из семи человек приходилось с этим пайком очень и очень голодать. 1922 год был для нас легче. Отец работал. Сестры на службе получали паёк. Кое-как перебивались. Брат был в Киеве. И вот летом 1922 года новое несчастье тяжелым камнем падает на нашу семью. Отец заболевает сыпным тифом и, проболев месяц, умирает.

Брат, узнав о насчастье, приехал в Елисаветград и забрал нас в Киев. Поздней осеною, также в 1922 году, одна сестра заболевает брюшным тифом и умирает от осложнения - воспаления легких. Мама, не перенесши такого удара, умирает от паралича. Я осталась с одной сестрой и с женатым братом. Оставшись без средств, я начинаю искать работу. Брат не допускает мысли, чтоб я это сделала, - только учиться и учиться.

В 1924 году я была в цирке. Видела наездников. Вспомнив, что я когда-тоумела прекрасно джигитовать, с места в карьер срываюсь с места и лечу к директору цирка с просьбой, чтоб он меня принял в цирк наездницей. Он соглашается, но узнав, что у меня нет костюмов, нет коня, предлагает мне месяц работать бесплатно с тем условием, что костюмы он сам мне даст. Коня же взять из цирковой конюшни. Не имея другого выхода, я соглашаюсь на это условие. В цирке я работала с 1924 по 1928 год. Тяжелая, напряженная работа подломила мои силы, и я ушла из цирка с расширенным сердцем и острым малокровием.

В 1928 году пошла работать на производство - на стекольный завод. Работа неквалифицированная. Заработок очень небольшой. Обучаясь три месяца на металлообрабатывающем заводе, получаю квалификацию - фрезеровщица 5-го разряда.

Работаю и по сегодняшний день. Работа очень интересная, живая, увлекательная. Дело приходится иметь со станками, моторами, валами, пасами. Но работаю я машинально. Не знаю, чем объяснить. Стоит мне только положить и заштановать в станок болванку и пустить станок на самоход, как мной овладевает какая-то одеревенелость, тупость. Кажется, что всё надоело, и все люди, окружающие меня, кажутся какими-то механическими истуканами, заводными куклами.

Вне заводской моя жизнь делается ещё хуже, она начинает мне ещё больше надоедать. Прихожу домой - не с кем слово молвить, сестра утром учится в институте, вечером работает, брат живет отдельно. Далеко. Подруг у меня очень мало. Есть масса знакомых, но что толку в них. Ведь нет у меня искоеннего друга, с которым я бы могла делиться чувствами. А самой всё переносить - очень и очень тяжело. Быть одинокой и никем не понятой и не иметь возможности поговорить с живой человеческой душой, которая отзывчиво отнеслась бы к моим тяжелым чувствам, - лучше умереть. Я временами думаю о смерти. Я часто выдвигаю ящик письменного стола и вынимаю браунинг, подаренный мне за "геройский подвиг", глажу его холодный блестящий ствол. Мысли о смерти часто меня навещают, но какая-то невообразимая сила заставляет меня отказаться от этой мысли.

Тов. Зощенко! Я лишь теперь задам вам вопрос, на который с нетерпением буду ждать вашего ответа. Скажите мне (если знаете), почему сейчас, в 1931 году, когда Советское государство окрепло, все люди живы, резвы, вск жаждут жить, увлечены интересной работой, ударничеством, соцсоревнованием, темпами строительства, - я не могу, физически не могу чувствовать этот пульс жизни страны. Мне кажется, что всё заглохло, и только далекими отголосками раздаются удары пульса.

Вы, т. Зощенко, себе представить не можете, до каких зелёных чёртиков мне всё надоело. Прихожу домой и сажусь писать свои "откровенные мысли", а когда их потом читаю, меня начинает тошнить, оттого что каждый день пишу одно и то же.

А ведь иначе не могу. У меня одна тема: "Надоело всё до смерти", "С жизнью покончить - самое благое дело". Но никак не могу приставить дуло револьвера к виску. Как только это сделаю, во мне пробуждается жажда жизни, которая сейчас же исчезает, как только спущу руку с оружием.

Вы скажете: "Нет силы воли". Вы правы, бесконечно правы. У меня была сила воли. Была. Не знаю, где я её потеряла. Возможно, что эта сила погибла от всех моих переживаний.

Тов. Зощенко! У меня к вам просьба. Большая просьба. Ответьте мне. Что мне делать? Как мне выбраться из этого воображаемого болота, в котором я захлёбываюсь? Ведь это болото гораздо хуже топкого.

Сама я не имею сил выбраться. Помогите мне. Прошу.

Ответа жду с нетерпением". (Конец отрывка)  1933

*  *  *

Ю.Н. Тынянов:

"Смерть Вазир-Мухтара  (Вступление)

Взгляни на лик холодный сей,
Взгляни: в нем жизни нет;
Но как на нем былых страстей
Ещё заметен след!

Так ярый ток, оледенев,
Над бездною висит,
Утратив прежний грозный рёв,
Храня движенья вид. - Евгений Баратынский

На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года (подавление восстания Декабристов) перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой. Время вдруг переломилось; раздался хруст костей у Михайловского манежа - восставшие бежали по телам товарищей - это пытали время, был "большой застенок" (так говорили в эпоху Петра).

Лица удивительной немоты появились сразу, тут же на площади, лица, тянущиеся лосинами щек, готовые лопнуть жилами. Жилы были жандармскими кантами северной небесной голубизны, и остзейская немота Бенкендорфа (главного жандарма при Николашке 1-м) стала небом Петербурга.

Тогда начали мерить числом и мерой, судить порхающих отцов; отцы были осуждены на казнь и бесславную жизнь.

Случайный путешественник-француз, пораженный устройством русского механизма, писал о нем: "империя каталогов", и добавлял: "блестящих".

Отцы пригнулись, дети зашевелились, отцы стали бояться детей, уважать их, зиаскивать. У них были по ночам угрызения, тяжелые всхлипы. Они называли это "совестью" и "воспоминанием".

И были пустоты.

За пустотами мало кто разглядел, что кровь отлила от порхающих, как шпага ломких, отцов, что кровь века переместилась.

Дети были моложе отцов всего на два, на три года. Руками рабов и завоеванных пленных, суетясь, дорожась (но не прыгая), они завинтили пустой Бенкендорфов механизм и пустили винт фабрикой и заводом. В тридцатых годах запахло Америкой, ост-индским дымом.

Дуло два ветра: на восток и на запад, и оба несли с собою: соль и смерть отцам и деньги - детям.

Чем была политика для отцов?

"Что такое тайное общество? Мы ходили в Париже к девчонкам, здесь пойдем на Медведя," - так говорил декабрист Лунин.

Он не был легкомыслен, он дразнил потом Николая (1-го) из Сибири письмами и проектами, написанными издевательски ясным почерком; тростью он дразнил медведя - он был лёгок.

Бунт и женщины были сладострастием стихов и даже слов обыденного разговора. Отсюда же шла и смерть, от бунта и женщин.

Людей, умиравших ранее своего века, смерть застигала внезапно, как любовь, как дождь.

"Он схватил за руку испуганного доктора и просил настоятельно помощи, громко требуя и крича на него: "Да понимаешь ли, мой друг, что я жить хочу, жить хочу!"

Так умирал Ермолов, законсервированный Николаем в банку полководец двадцатых годов.

И врач, сдавленный его рукой, упал в обморок.

Они узнавали друг друга потом в толпе тридцатых годов, люди двадцатых, - у них был такой "масонский знак", взгляд такой и в особенности усмешка, которой другие не понимали. Усмешка была почти детская.

Кругом они слышали другие слова, они всеми силами бились над таким словом, как "камер-юнкер" или "аренда", и тоже их не понимали. Они жизнью расплачивались иногда за незнакомство со словарем своих детей и младших братьев. Легко умирать зв "девчонок" или за "тайное общество", а за "камер-юнкера" (унизительный мелкий придворный чин, которым подонок Николашка 1-й Палкин "наградил" Пушкина незадолго до его смерти на дуэли с пидором Дантесом, провокационно ухаживавшим за женой Пушкина) лечь тяжелее.

Людям двадцатых годов досталась тяжелая смерть, потому что век умер раньше их.

У них было в тридцатых годах верное чутьё, когда человеку умереть. Они, как псы, выбирали для смерти угол поудобнее. И уже не требовали перед смертью ни любви, ни дружбы.

Что дружба? Что любовь?

Дружбу они обронили где-то в предыдущем десятилетии, и от неё осталась только привычка писать письма да ходатайствовать за виноватых (перед самодержавием) друзей - кстати, тогда виноватых было много. Они писали друг другу длинные сентиментальные письма и обманывали друг друга, как раньше обманывали женщин.

Над женщинами в двадцатых годах шутили и вовсе не делали тайн из любви. Иногда только дрались или умирали с таким видом, как будто говорили: "Завтра побывать у Истоминой" (балерины). Был такой термин у эпохи: "сердца раны". Кстати, он вовсе не препятствовал бракам по расчёту.

В тридцатых годах поэты стали писать глупым красавицам. У женщин появились пышные подвязки. Разврат с девчонками двадцатых годов оказался добросовестным и ребяческим (цитата из Лермонтова "Печально я гляжу..."), тайные общества тайные общества показались "сотней прапорщиков" (т.е. Декабристы).

Благо было тем, кто псами лёг в двадцатые годы, молодыми и гордыми псами, со звонкими рыжими баками!

Как страшна была жизнь превращаемых, жизнь тех из двадцатых годов, у которых перемещалась кровь!

Они чувствовали на себе опыты, направляемые чужой рукой, пальцы которой не дрогнут.

Время бродило.

Всегда в крови бродит время, у каждого периода есть свой вид брожения.

Было в двадцатых годах винное брожение - Пушкин.

Грибоедов был уксусным брожением.
А там - с Лермонтова идет по слову и крови гнилостное брожение, как звон гитары.

Запах самых тонких духов закрепляется на разложении, на отбросе (амбра - отброс морского животного), и самый тонкий запах ближе всего к вони.

Вот - уже в наши дни поэты забыли даже о духах и продают самые отбросы за благоухание.

В этот день я отодвинул рукой запах духов и отбросов. Старый азиатский уксус лежит в моих венах, и кровь пробирается медленно, как бы сквозь пустоты разоренных империй.

Человек небольшого роста, желтый и чопорный, занимает моё воображение.

Он лежит неподвижно, глаза его блестят со сна.

Он протянул руку за очками, к столику.

Он не думает, не говорит.

Ещё ничего не решено." (Конец отрывка) 1927

*  *  *

Я перепостировал эти два отрывка, чтобы показать, как совершенно разные люди, в разные эпохи и в разных жизненных ситуациях ощущают изменение общественного климата, в котором они живут, в направлении "закручивания гаек" олигархами и бюрократами. В первом отрывке - это установление бюрократической самодержавной деспотии подонка Джугашвили-сталина, жестоко перечеркнувшей надежды коммунистов на светлое социалистическое будущее, за которое они сражались в Гражданскую войну против сил реакции и иностранных  интервентов; а во втором - установление режима тоталитарного надзора и репрессий Николашкой 1-м Палкиным в отношении привилегированного класса дворянства после подавления восстания Декабристов.

Оба писателя - и Зощенко, и Тынянов - написали эти произведения как раз тогда, когда сталинский реакционный разворот от социализма к бюрократической деспотии стал для них очевиден. В перепостированных отрывках хорошо чувствуется, что устанавливаемый властью "порядок"  удушает людей, губит их жизни. Это - кладбищенский "порядок" произвола бюрократии, враждебный всему живому.

С точки зрения бихевиоризма ясно, что главные инструменты бюрократии - запреты, запугивание и наказания, будучи отрицательным подкреплением, не дают желаемых результатов, даже если они "успешны" с точки зрения власти. Результатом всегда является стремление всех и каждого избежать наказаний хитростью, лицемерием, раболепием и обманом. В результате бюрократическое государство существует с "двойной бухгалтерией" официальных фикций и тайных реалий. Такое государство - колосс на глиняных ногах.

Исправить это пагубное положение можно лишь признанием реальности, как бы плоха она ни была, и отказом от официальной лжи. А затем применить правильные, бихевиористские методы управления обществом - при помощи положительного подкрепления (вознаграждения и поощрения) полезной созидательной деятельности. Без революции это сделать почти невозможно, потому что олигархи и бюрократы цепляются всеми когтями и зубами за власть и привилегии. Революция - конкретно социалистическая - это оздоровление и укрепление общества и государства от накопившейся гнили и заразы.

Кто же может навести порядок по-настоящему? Кто может быть настоящим гарантом Конституции? Ну конечно, не ничтожный пустобрёх и лицемер Иудушка КаПутин, который всегда говорит одно, а делает как раз противоположное. Идёт война проклятого Запада против России, гибнут люди - и солдаты, и гражданские, а Иудушка КаПутин как ни в чём не бывало продолжает качать этому Западу (!!!) через Украину (но не через Белоруссию!!!) нефть и газ, причём в феврале больше, чем в какой бы то ни было месяц, начиная с ноября 2022 года (см. https://svpressa.ru/economy/news/407194/ ). Что за чудеса? Ясно и ежу, что это - коррупционная схема с участием бандерофашистов. Вывод изо всей мерзости тридцати лет существования антисоветских режимов на развалинах СССР тоже ясен: гарантом Конституции может быть только народ, всегда готовый защищать свои гражданские права от произвола власти:

А при сохранении буржуйско-бюрократического режима общество и государство неизбежно слабеют и дряхлеют. Люди, приученные терпеть произвол власти, инфантилизуются, превращаются в бесправных верноподданных и утрачивают способность быть гражданами - защитниками справедливости, прав человека и демократии, отчего власть над ними становится лёгкой добычей авантюристов, демагогов и иностранных захватчиков. Это - традиционная беда России: сперва пережитки царского самодержавия столкнули Россию в кошмар сталинщины, а этот кошмар в свою очередь породил антикоммунистические фашистские режимы - Ельцина в России, бандерофашистов - на Украине, русофобские нацистские режимы в прибалтийских вымиратах и феодальные восточные деспотии в Средней Азии и Закавказье. Привычка - это первая и последняя натура народов. Изменить её можно только бихевиористской оперантной социальной инженерией.

Прозападная либерастская демагогия причинила страшный вред России, дискредитировав само понятие демократии и этим сделав слишком многих "дорогих россиян" лёгкой добычей лживой сталинистской тоталитарной пропаганды. Хуже того, либерастская дискредитация демократии западными буржуйскими демагогами поразила весь мир, в первую очередь - якобы "демократический" Запад. Это помогает глобалистской закулисе осуществлять её давние планы установления глобальной тоталитарной фашистской диктатуры - корпоративно-бюрократического мирового полицейского государства. На эту тему я скоро начну выкладывать перевод на русский одного очень любопытного документа.

.