Выкладываю окончание моего перевода 1-й главы
книги Петера Р. Хофштеттера "Динамика групп. Критика психологии масс" (Peter. R. Hofstätter: "Gruppendynamik.
Kritik der Massenpsychologie"). Мои пояснения - в
скобках. Комментарий - после.
--
"3. В ЗАКОЛДОВАННОМ КРУГЕ СЛОВ
Незадолго до своей смерти - в марте 1832 года
- Гёте в очередной раз обратился к дискуссии во Французской академии наук (Principes de philosophie zoologique" - "Принципы
зоологической (натур)философии"), причем сделал удивительное открытие, что
терминология, используемая при ведении научного диспута, заранее направляет его
по определенному пути: "Они выражаются метафорами, но уверены, что говорят
исключительно прозой."
"Психология масс" ЛеБона как раз и состоит
из вариаций на концептуальное содержание слова "foules" - "толпы,
массы" и из ничего более. Это (французское) слово происходит, равно как и
его итальянский эквивалент "folla", от латинского "fullo",
означающего "валяльщик шерсти" и "суконщик", то есть тот,
кто внешним силовым воздействием придаёт форму бесформенному материалу. Эта
"вынужденная" форма, которая не созревает изнутри или
кристаллизуется, а создаётся действием извне, также видна в этимологии
немецкого слова "Masse" - "масса". Оно происходит от
греческого существительного μάξα, означающего "хлебное тесто" и от
глагола μάσσειν -
"месить". Как раз неспособность самостоятельно организоваться и
является главной особенностью, которую
"психология масс" приписывает людям в группе (коллективе).
--
"Навеки лишенный дара стать чем-то
высшим: кристаллом. Пожалуй, масса такого рода должна испытывать страдания,
сравнимые со страданиями дерева, которому вовек не судьба зацвести" - так
у Ганса Кароссы (Hans Carossa) рассуждает один из
героев об аморфном минерале опале (в "Schicksale Dr. Bürgers", 1930). Опять-таки,
ту же самую этимологию мы встречаем в английском слове crowd - "толпа",
родственном средневерхненемецкому слову "kroten", означающему "давить,
отжимать". Тема тупой податливой материи (матери), которая сама не может
придать себе форму, но которой можно придать любую форму, уже содержится с
одной стороны в "Метафизике" Аристотеля, и с другой стороны - в
библейском мифе о сотворении мира; она также взаимосвязана с весьма спорным
идеалом женственности, согласно которому только мужчина оплодотворением создаёт
форму. Вот как об этом говорит Аполлон в трагедии Эсхила "Орестея":
"Мать для ребенка, который зовёт её матерью,
это не источник жизни, а всего лишь вместилище юного семени. Отец зачинает его,
а она сохраняет росток ..."
Достаточно принять тесто в качестве модели для
человека или для группы (коллектива), и тогда все тезисы "психологии масс"
получаются почти самопроизвольно, а именно тезис о том, что масса
"женоподобна", и что она получает удовлетворение лишь от
изнасилования её лидером.
Я считаю важным напомнить о том, что человек в
библейско-христианской традиции не является "массой", не тем
бесформенным тестом тупой материи, потому что ему как живому существу дан
формирующий принцип души. Кроме того, "corpus mysticum Christi - мистическое тело
Христово", отражением которого в Средневековье считалась церковь как
сообщество людей, не является аморфной массой. В противном случае невозможно
серьёзно говорить о человеческом достоинстве. В обоих случаях постулируется живое
единство формы и материи. Вся традиция западной мысли свидетельствует о том,
что совершенно неприемлемо говорить о человеке - будь то в единственном или во
множественном числе - как о массе. Если так поступать и к тому же ещё пытаться произвольно
лепить эту массу как тупую материю, то согласно христианской идеологии она
неизбежно окажет сопротивление, причина которому - собственная форма человека. Тем
самым обнаруживается именно та традиция, чьи считавшиеся само собой
разумеющимися общеобязательные шаблоны мышления должны были быть поколеблены,
чтобы рассуждения о "массе" могли показаться бесспорными.
Я не буду долго останавливаться на
смехотворном триумфе тех, кто презирает массы и претендует на суперменство, и
займусь более важным вопросом о том, в каком случае эта модель
"теста" возможно описывает реальную жизнь человека. Роковое значение
понятия массы, если оно вообще возможно, должно быть видно именно здесь.
Бесформенная материя с одной стороны и формирующая деятельность с другой,
"женщина" и "мужчина", масса и лидер - вот три случая
такого дуализма. Однако мужчина в своем отношении к женщине выступает с гротескной
фальшью, если он не ощущает себя порожденным женщиной, не происходит от неё; так
же обстоит дело и с отношением лидера к группе (коллективу). Тут остаётся лишь поразмыслить
о том, что организацию людей в общество правильней описывать (метафорой) кристаллизации,
чем (метафорой) штамповки внешним воздействием. Положительный ответ на этот
вопрос является ядром динамики групп (как раздела психологии).
ЛеБон и его последователи придерживались очень
удобной дуалистической формулы противоположности между духом и материей, причем
они в этой классической традиции тайком заменили тело (=масса) на тюрьму или на
надгробие души (=путеводная мысль). Однако они упустили из виду тот факт, что
такой анализ возможен только на уровне понятий, но не на уровне реальности.
Если отделить лидера от группы (коллектива)
его последователей, то он больше не является лидером, ну разве только по титулу.
Но там, где он создает и поддерживает порядок, он делает это будучи сам членом
группы, а не извне. Поэтому образ пластичного теста никоим образом не адекватен
для представления явлений человеческих взаимоотношений. "Мы считаем, что
здесь видны как в деталях, так и в совокупности пережитки той эпохи, когда
народ предавался сенсуализму и привык пользоваться материальными, механическими
и атомистическими выражениями; как унаследованный практический язык он достаточен
для обыденных разговоров, но как только разговор поднимается в область
духовного, то он определённо препятствует более возвышенным воззрениям
достойных людей "- так Гёте писал о злоупотреблении словом "материал"
в морфологии организмов.
4. ФИКЦИЯ ПЕРВОБЫТНОГО ЧЕЛОВЕКА
Чтобы подойти к ней непредвзято, наша первая
задача будет состоять в том, чтобы порвать с тем представлением, что "масса"
якобы является, так сказать, изначальной и прирождённой формой человеческого общества.
В самом деле, ЛеБон конструирует возникновение культур из некоего исходного
состояния "варварства", которое он рисует как "сметенных ветрами
в одну кучу людей различного происхождения, объединенных случайным образом кочевьями,
набегами и завоеваниями". "Будучи различной крови, с разными языками,
а также с различными взглядами, эти люди не удерживаются вместе никакой иной
связующей силой, кроме как полуосознанным законом их вождя. В их хаотической
толпе обнаруживаются в максимальном выражении психологические характеристики
массы. Они задают взаимосвязь на краткий миг, храбрость, слабости, импульсивные
действия и насилие. У них нет ничего длительного." Такой нарисованный ЛеБоном
образ просто нереален. Какой причудливый каприз судьбы (заметим: в первобытных
условиях жизни) должен был объединять в одну толпу людей совершенно разного
происхождения и языка? Можно подумать, будто здесь французский "Иностранный
легион" послужил образцом для "варварского" образа жизни. Тут ЛеБон
делает грубейшую ошибку, не видя того, что первобытное человеческое общество, несомненно,
представляло собой крупную семью (или род-племя), и вовсе даже не ту малую
семью под властью отца-вождя в римских учреждениях ("patria potestas"). Это исходное состояние, которое нафантазировал ЛеБон, почти
столь же гротескно, как и у Эмпедокла, который представлял себе, как от земли произошли
отдельные члены тела: "Из неё выпочковалось множество голов без шей, и
руки блуждали в одиночку - без плеч, и глаза катались в одиночку, в отсутствие
лиц." (Фрагмент 57)
Эта ложная исходная позиция была свойственна
многим представлениям о человеке в конце 19-го века. Фрейд принял гипотезу о
жившей в хаосе сексуальной распущенности первобытной орде - той, которую Л.Х.
Морган (L.H. Morgan) нафантазировал как стадию первобытного коммунизма. Масса представлялась
ему "как возрождение первобытной орды», причём он выдвинул гипотезу о том,
что "первобытный человек заложен внутри каждом из нас". А для ЛеБона
началом всех начал является хаотическая первобытная толпа с максимальной
степенью омассовления. Обе эти концепции при тщательном рассмотрении
оказываются совершенно нереальными. Общей для них концепцией является та не
высказываемая явно аксиома, что порядок может возникнуть только из беспорядка,
из путаницы, из хаоса. Однако справедливость этой аксиомы чрезвычайно
сомнительна как в биологии, так и в социологии, где порядок всегда происходит
из предшествовавшего ему порядка. Отдельные части могут вычленяться из
недифференцированного целого, а иногда даже может утрачиваться порядок, но ни
коим образом нельзя приписывать беспорядку (разрушению
биологической организации организма - примечание behaviorist-socialist) или хаотической массе-толпе атрибут первоосновы.
Этот факт чрезвычайно важен, поскольку и Фрейд, и ЛеБон склонны рассматривать
утрату порядка (организации) как возврат к первобытному состоянию, как будто бы
дегенерация (вырождение) и регресс (возврат к прошлому) обязательно должны быть
синонимами, причём надо поставить вопрос о том, возможен ли вообще в принципе
какой-либо реальный регресс.
Итак, помимо бесплодной метафоры, которая
крутится вокруг слова "масса", у ЛеБона имеется ещё и слепая
механистическая концепция первобытного состояния человека.
Соединением этих двух представлений с третьей неявно
выраженной предпосылкой его "теории" - учением о разумности только
отдельных индивидов, мы получаем целую идеологическую позицию, значение которой
состоит вовсе не в её фактической правильности, а в том, что она в мире, где всё
бывшее прежде само собой разумеющимся, ставится под сомнение и даёт
интеллигенту самооправдания, сомнительные по своей сути. И действительно, ЛеБон
ни в одной фразе своей книги не даёт себе труда хотя бы обсудить вопрос об
интеллектуальном превосходстве человека-одиночки (над коллективом). Ему
очевидно даже не приходит в голову, что этим своим утверждением он затрагивает
принципиальный вопрос, на который возможен совершенно противоположный ответ:
"Народ мудрее и уравновешеннее, чем князь, и судит более здраво, чем он;
не без оснований голос народа сравнивают с голосом Бога - ведь мы видим, что в
целом общественное мнение в предсказании грядущих событий творит чудеса. Можно
почти поверить в то, что народ предугадывает благоденствие и бедствия благодаря
какой-то тайной силе", - это написал Макиавелли в "Discorsi" -
"Беседах" (1509).
Да разве индивид не ведет себя очень глупо в
критических ситуациях? Например, из горящего дома он спасает бесполезный хлам,
в то время как важные вещи остаются в огне. Жертвой паники вполне может стать
отдельный человек, например если он своей суетой лишается возможного выхода из опасного
положения. Вполне реальны и одинокие оргии алкоголика или наркомана, которые
могут иметь фатальный исход для него. Одиночки не менее групп (коллективов) способны
как на обычную глупость, так и на исступленное безумие; поэтому весьма
сомнительна способность одиночек к подлинному благоразумию. Более того, возможен
ли вообще мысленный диалог индивида, если он сперва не обучится этому
благородному человеческому искусству в разговорах с реальными собеседниками, в
рамках живого общения в группе? Вовсе не случайно мы обращаемся к другим людям
за советом, если мы не можем в одиночку справиться с какой-то проблемой. Это - примеры
жизненного опыта столь обыденного характера, что их едва ли можно счесть достойными
научного исследования; тем не менее о них нужно напоминать, потому что
разглагольствования ЛеБона не содержат даже намёка на их возможность. Если судить
объективно, то феномен советования гораздо интереснее, чем паника в горящем театре,
не только потому, что он случается гораздо чаще, но и потому, что в нем
проявляются намного более существенные межличностные отношения, чем в ошалелой
сумятице.
Чтобы с научной объективностью судить о
свойствах человеческого общения, то как объект для этого намного более пригодны
порою тихие и почти всегда более спокойные ситуации продуктивного сотрудничества,
чем драматическая неразбериха и случаи неудачи объединённых усилий. Примеры,
приводимые ЛеБоном и его адептами показывают почти исключительно случаи
дезорганизации групповых (коллективных) структур и их неудач. Конечно, любой
порядок может быть нарушен. Но если из этого факта спешат сделать вывод, что стремление
нескольких или многих людей к достижению общей цели всегда имеет глупый или
бредовый характер, то этим создаётся в корне неправильная картина. Крайне
удивительно то, что такое представление вообще хоть на мгновение может кем-то
восприниматься всерьёз. Отсюда следует, что многочисленность приверженцев ЛеБона
вынуждает нас поставить вопрос о том, каким образом отношение западных
интеллектуалов к общественным структурам своей культуры могло столь испортиться,
что они сочли необходимым отойти от них и разыгрывать роль полного одиночки. Этот
вопрос можно считать решенным в общих чертах указанием на критическое
разложение общеобязательных бесспорных убеждений. Отсюда возможно предположение,
что диагноз болезненного состояния нашей культуры как "омассовления" было
бы гораздо более правильно описать как "отчуждение, одиночество". Соответственно,
группа (коллектив) может теперь рассматриваться в аспекте случайных фактов её
вырождения - глазами тех, кто отчуждены от неё.
И тут снова напрашивается сравнение с
аналогичным вывертом во фрейдистском мышлении: оно тоже смешивает извращения в
семье - случаи кровосмесительного секса - с нормальной динамикой семейной
спаянности. Фрейда и ЛеБона надо рассматривать параллельно, так как они оба дали
извращенное толкование одной из двух основ человеческого общественного
устройства - каждый в своей области. Во фрейдистском истолковании, (буржуазную - примечание behaviorist-socialist) семью скрепляет вместе слепой инстинкт секса
именно потому, что он надругается над нею, но результатом этого становится
принудительное восстановление "порядка". По ЛеБону, жизнь общества тоже
представляет собой слепую игру инстинктов, которая становится видимой именно в
массовых событиях, то есть именно тогда, когда происходит потрясение основ
этого общества. В обоих этих случаях, а также во множестве иных высказываний по
этой теме, утверждается, что суть человека определяется неким прирожденным
инстинктивным антиобщественным ядром. Оба автора имеют склонность помещать это
ядро в спинном мозгу или по меньшей мере в филогенетически более древних частях
головного мозга. К этому следует добавить, что по профессии ЛеБон тоже был
медиком, и что он тоже навязчиво рассматривал живое только в зеркале его
болезней. В этой формулировке я хочу подчеркнуть разницу между медиками и
врачами (т.е. между теми, кто ставит диагноз,
и теми, кто лечит - примечание behaviorist-socialist) .
В силу этого есть достаточные основания моментально поставить Фрейда и
ЛеБона бок о бок, и при этом необходимо отметить, что создатель психоанализа
как философ намного превосходит создателя психологии масс. Там, где Фрейд
мучительно борется со своими концепциями и где он наносит чувствительные удары
своей собственной человеческой природе, ЛеБон остается писателем лёгкого стиля,
который избегает трудностей и для себя, и для своих читателей. Но если делать
оценку его исторических заслуг, то из них, вероятно, можно полностью признать лишь
тот импульс, который он дал социологии. А как отрицательную черту следует
отметить, что у ЛеБона, по-видимому, никогда не возникало сомнений относительно
своих тезисов. У него нет серьёзного исследования, а есть лишь агитация за определенную
идеологию. А она утверждает, что масса не ценит доказательств и тонких различий
- вот ЛеБон и не считал, что большинство его читателей способно на это. В итоге
реальный плод риторики ЛеБона - это "масса" как удобный козёл
отпущения для массы. Тут трудно отделаться от впечатления, что он как автор не
принимал всерьез своих читателей. А вот то, что вопреки этому его читатели
приняли его самого совершенно серьезно, является одним из самых печальных
событий истории социологии. Принципиальная недооценка (общественной) природы человека
всегда опасна."
Комментариев нет:
Отправить комментарий