Выкладываю мой перевод 1-й главы книги Петера
Р. Хофштеттера "Динамика групп. Критика психологии масс" (Peter R. Hofstätter: "Gruppendynamik. Kritik der
Massenpsychologie").
Мои пояснения - в скобках. Комментарий - после.
--
"ДИНАМИКА ГРУПП. КРИТИКА "ПСИХОЛОГИИ
МАСС"
Эпиграф: Uxori Carissimae: Mutato nomine de te
fabula narratur
- Драгоценнейшие жёны: эта притча о тебе,
изменено лишь имя (лат.)
Глава
1: Превращение общества в массу одиночек
1. ЛЕБОН КАК УТЕШИТЕЛЬ
Если вы захотите написать трактат по
социальным вопросам, которому было бы гарантированы восторженное одобрение и
широкое распространение, то вот уже много лет имеет смысл придерживаться лишь
одного очень простого и в сущности абсолютно парадоксального рецепта:
достаточно лишь приписывать так называемым "массам" все низменные и
зловредные качества, какие только можно выдумать. Таким способом изобретаются
некие мифические существа, которые, как нас уверяют, мыслят не головой, а
спинным мозгом, причём лишь образами ("имиджами"), а не понятиями;
которые пребывают в состоянии постоянной злобы; которые слепы, глупы и алчны;
чья совершенно беспросветная пошлость и
подлость не подлежат ни малейшему сомнению. Создаётся впечатление, что главная
забота этих "масс" - это подвергаться изнасилованию лидерами, специалистами
по пиару и рекламе, пропагандистами и шарлатанами, а когда их не насилуют, то
они впадают в апатичную дрёму, убаюканные обилием никчемного ширпотреба и банальной поверхностностью
масс-медий. В этом же духе можно было бы расписывать и дальше - на сто, и на
двести страниц, причём гениальный и столь похвально озабоченный благополучием
человечества автор, разумеется, не должен забывать о необходимости настойчиво твердить
о разрушении культуры в хаосе "омассовления".
После краткого уведомления, что я решительно
отвергаю использование этого рецепта - который, ради признания заслуг его
автора, назовём рецептом ЛеБона - следует прежде всего выяснить причины того,
почему клевета на людей, объединенных в группу, получает столь единодушное
одобрение.
Ведь не подлежит сомнению, что ни одному из
миллионов читателей Ортеги-и-Гассета или ЛеБона было бы вовсе не лестно
признать себя частью этой массы и, следовательно, носителем всей её пошлости и
бездарности. Такое признание может случиться лишь в те редкие времена, которым
свойственна чрезмерная склонность к покаянию. Но дело принимает совсем иной
оборот, если индивида, испытывающего здоровое отвращение к примитивности масс, уверяют,
что сам-то он как личность вовсе не принадлежит к этим массам. Для этого
достаточно только расхваливать тех, кто занимается разоблачительством "масс".
В результате этого Проницательный Читатель гордо возвышается над массами, даже
если он не обладает никакими другими сколь-либо выдающимися способностями; он в
собственном воображении становится почти "Великим", причём скорее
всего воображает себя членом "духовной элиты". Более того, если
оказывается, что на массы можно произвести впечатление с помощью одних лишь
простейших фраз, так как они ненавидят всё непривычное,
"инакомыслящее", то можно будет получить двойное оправдание тому, что
сам индивид, несмотря на своё собственное членство в элите, не производит
впечатления на массы - ведь это был бы самый что ни на есть позор - и тому, что
индивид ненавидит большую часть окружающих его - ведь ненавидеть их совершенно
справедливо. Поэтому очень полезно прислушаться к тому, что вещают те, кто
презирают массы.
Давайте рассмотрим литературу по так
называемой "психологии масс", начиная с Зигеле - Sighele (1893 г.) и ЛеБона - LeBon (1891 г.) как феномен
общественной культуры, парадоксальность которого состоит в том, что в
ошельмовании масс соучаствуют сами эти массы. По аналогии представим себе, что
было бы вовсе не легко или не безболезненно объявить неполноценными всех тех, у
кого на лице веснушки, особенно для тех, кто не может не видеть их на своем
собственном лице. Поэтому важно создать как объект презрения такой образ,
который имеет комфортное для читателя несходство с ним. Однако этим задача
создания такого образа ещё не выполнена, потому что то презренное, что нас не затрагивает,
не вызывает к себе исступленной ненависти; его можно спокойно игнорировать как
не имеющее ни малейшего значения.
--
Конструирование
такого коллективного зла, таким образом, заключает в себе две не столь легко
совместимые друг с другом задачи: это чудовище должно быть нам близким и
одновременно чуждым. Не должно быть повода для подозрений в том, что у нас есть
что-то общее с этой нечистью, однако должно быть очевидным, что то, что мы
избежали этой опасности - лишь наша заслуга. Величина угрозы тем самым стала
масштабом той обособленности, которая преодолевает её. Однако из этого
логически следует то, что формы, в которых воплощается жизнь человеческого общества,
должны быть определенным образом искажены; целью является сфабриковать жуткую
карикатуру, которая должна быть клеветнической, так как в противном случае мы
не сможем быть достаточно твёрдо уверены в нашей собственной непохожести на
неё. С другой стороны, этот образ можно исказить только лишь в определенных
пределах правдоподобности, так как иначе не будет обеспечено устрашающее
действие этого образа. Оба эти условия проще всего соблюсти, создав образ
человека 1) явно неадекватный, который поэтому легко отвергнуть 2) обрисованный
расплывчато, причём таким образом, что публике порой трудно его с
идентифицировать с кем-то. Нечетко обрисованная карикатура удобна ещё и тем, что
она способна противостоять большинству попыток её разоблачения. По сути мы
имеем дело с концепцией, не имеющей чёткого определения, которая - при
манипулировании ею - видоизменяется, так что в конце концов ею можно выразить и
всё, и ничего.
"Масса" по ЛеБону удовлетворяет этим
требованиям очень даже характерным образом: она везде и нигде, в отрядах революционеров
и в школах, на скамьях присяжных заседателей и в парламенте, в сектах и общественных
организациях, в театре и в казарме. "В определенные исторические моменты
лишь полдюжины людей образуют психологическую массу, в то время как даже сотни
случайным образом объединённых людей не могут её образовать. С другой стороны,
иногда целый народ даже без очевидной мобилизации, а всего лишь благодаря
некоему внушению, может превратиться в массу." Продолжаем цитировать ЛеБона:
"Собрание некоторого числа индивидов образует массу, и даже если это будут
выдающиеся ученые, то они будут все те вещи, которые находятся вне их поля
компетенции, воспринимать так, как их воспринимает масса (толпа).
Проницательность и критический дух каждого из них при этом бесследно исчезает".
Эту тему озвучивали уже в Древнем Риме: " Senatores omnes boni viri, senatus romana mala
bestia " -
"Все сенаторы - достойные люди, а римский сенат - гнусная бестия"; мы
слышим её опять в известной фразе Шиллера: "jeder, sieht
man ihn einzeln,
ist leidlich klug und verständig, sind sie
in corpore, gleich
wird euch ein Dummkopf daraus" - "каждый, если рассмотреть его
отдельно, вполне разумен и сообразителен, но собери их вместе - из них сразу же
получится дурак" и, наконец, у К. Г. Юнга: "Большая компания,
состоящая исключительно из почтеннейших людей, уподобляется в области морали и
интеллекта какому-то большому, тупому и жестокому животному." Повсюду и
нигде - эта масса (толпа) по ЛеБону является некоей омерзительной альтернативой
человеческого существования, которая всегда готова проявиться.
В этом смысле она подобна греховности, от
которой человек, как нас уверяют проповедники, может уберечься лишь благодаря
постоянной бдительности. И как проповедники успокаивают нас именно тем, что они
наделяют воплощение всех грехов такими свойствами, которые лишь исключительно
редко можно найти объединенными в одном человеке, так и масса по ЛеБону по
необходимости иллюстрируется такими примерами, которые редко встречаются в
действительности, например, в случае (массовой) паники, о которой хотя все и
говорят, но немногие на деле пережили - даже во время войны с её ночными
бомбардировками. Утешительное, и даже возвышающее для о(б)суждающих массу по
ЛеБону заключается именно в том, что её образ основан на том, что наблюдается
лишь в чрезвычайно редких случаях. А это столь чуждо нашему повседневному
жизненному опыту, что мы - публика, внимающая ЛеБону - не видим никаких
оснований причислять себя к этой массе. Тем самым наше чувство превосходства
напоминает самолюбование человека, который уверен в своём принципиальном
отличии от Каина потому, что у него самого нет братьев. Мы поэтому благодарны
автору за то, что он избавил нас от малейших подозрений в принадлежности к
массе. Отныне не может быть никакого сомнения в том, что только
"другие" могут быть этой массой.
Утешение, раздаваемое при этом, хотя и более
утонченное, чем в доктрине расизма, но имеет с ней общие черты. В самом деле,
ЛеБон разглагольствует не только о "духе массы", но и о "духе
расы". Если вы твёрдо убеждены, что вашей наследственности совершенно
чужда низменность, то этим вы получаете завидное чувство собственного
превосходства, иллюзорный характер которого, тем не менее, легко обнаруживается,
если постоянно не выставлять на вид реальные или вымышленные, но правдоподобные
примеры низости представителей других рас.
2. ИНДИВИДУАЛИЗМ И РАЗЛОЖЕНИЕ БЕССПОРНЫХ
УБЕЖДЕНИЙ
Успех ЛеБона обусловлен демагогическим трюком
высшего сорта. Его суть: не больше и не меньше, чем секуляризированное
отпущение всех грехов. Дескать, я - это не масса, потому что мне ясна массовая
суть других. Понимать идеологию ЛеБона, равно как и его более позднего соотечественника
Конта (Comte), можно лишь как попытку выстроить храм богини Разума по образцу
церкви (как метафизический рационализм -
примечание behaviorist-socialist). Мы имеем тут
дело с элементами сотворения религии некоего "внутреннего мира" (ментализма-когнитивизма - примечание behaviorist-socialist) , которая, не уходя в трансцендентальность,
способна служить опорой в жизни. В то время как большинство затей подобного
рода закрепощают индивида в некоей новой организации и тем самым подчиняют его
регламенту, идеология "психологии масс" освобождает индивида ото всех
связей с обществом, чтобы - полностью отвергнув их - оставить его наедине с
собой. Индивидуализм как культ должен был рано или поздно привести к идеологии "психологии
масс", то есть к отрицанию группы (общества).
Следует со всей серьезностью задать вопрос, а
не является ли "омассовление" всего лишь крайне сомнительным названием
для той ситуации, которая создаётся в процессе индивидуалистической изоляции
людей. Если "я" своей претензией на исключительность выламывается из
группы (общества), то тогда образ группы (общества) дегенерирует в образ
"массы". Поэтому уже очень пренебрежительно звучит используемое
Лютером выражение: "Herr Omnes" - "господин
Чернь":
"Но если господин Чернь восстает, то не
будучи в состоянии ни отличать зло от благочестия, ни делать выбор между ними,
он собирается случайным образом в толпы, и тут уж не обходится без огромных и страшных
несправедливостей" (1521/1522). Примерно в то же самое время (крестьянской войны против феодалов в
Германии - примечание behaviorist-socialist) слово "Populus" -
"народ" приобретает негативный смысл как "Pöbel" и "Povel" -
"хам(ы)", ещё более унизительный в словах, возникших в 18‑м веке: "pöbelhaft", "anpöbeln" -
"хамский", "хамить" и т.п.
Глашатаи "духа массы" - ЛеБон и
Конт, Ортега-и-Гассет и деМан (deMan) - отталкиваются от окружающей среды религии и общественного порядка,
которую уже невозможно считать само собой разумеющейся и потому нерушимой. Идеология
"психологии масс" в конечном итоге даёт ответ на вопрос, почему
интеллектуал перелома 19 и 20 веков не чувствовал себя как дома в своей эпохе.
Он уверил себя, что это вина не его, а эпохи, её "омассовления". При
этом почти всегда слышно нечто тоскливое, ностальгия по неким "старым
добрым временам" без определённой датировки, в которые великие личности
управляли мирозданием. Нам излишне даже обсуждать вопрос о том, существовали ли
когда-либо на самом деле такие времена, потому что доказательства их существования
легко приводятся на основании многотомных хроник всемирной истории, в которые
занесены одни лишь имена и свершения королей и военачальников.
Интеллектуалы перелома 19 и 20 веков, возможно,
лишь добросовестно заблуждались, когда грезили о временах до "омассовления";
им невозможно отказать в искренности. Те "слишком многие", против
которых ополчался Ницше, "слишком человеческое" которых он
противопоставлял "человеческому", на несколько более высоком уровне соответствуют
высказываниям ЛеБона о "массе" и Ортеги о "среднестатистическом
человеке". Здесь мы видим занятия критикой культуры, а не психологией и не
социологией; причём эта критика культуры является самообманом, так как
усматривает изменение вовсе не там, где оно фактически происходит: в изоляции
интеллигенции.
Если мы подробно распишем умозаключения "психологии
масс", то они будут выглядеть так:
I.
Ныне население Европы в три раза больше, чем в любой момент с 600 по 1800 год.
A (Современная
Европа) является
B
(густонаселенной).
II Львиная
доля культурных ценностей Европы была создана до 1800 года.
A (Современная
Европа) является
C
(некреативной).
III.
"Культурный упадок" является следствием "омассовления".
В является причиной C.
Насколько сомнительна логика такого рода,
видно уже из того, что с её помощью можно "доказать" красивую
старинную побасенку о том, что младенцев приносят аисты:
I. В
определённые годы на севере Германии гнездится больше аистов, чем обычно.
II В
эти же самые годы на севере Германии рождается больше детей, чем обычно, а из
этого следует, что:
III.
(...)
Я совершенно серьезно утверждаю, что идеология
"психологии масс" даёт интеллигенту, неуютно чувствующему себя в
своём времени, такие ответы, которые намного ниже по уровню воображаемой им у
себя самого интеллектуальности. Сомнительные умозаключения люди принимают за
чистую монету только в том случае, если ощущают очень серьезную опасность; излишне
говорить, что в этом случае было бы лучше просто обойтись без них. Но для этого
потребовалась бы объективность, которую труднее всего сохранить именно в
опасной ситуации.
Так как это собственно не является предметом
нашего обсуждения, то я изложу альтернативу рассуждениям "психологии масс"
лишь кратко: может оказаться, что существование обязательного шаблона мышления в
определённую эпоху гарантировано лишь постольку, поскольку эта эпоха обладает
общеобязательными и самоочевидными постулатами, незыблемыми аксиомами. Однако в
ходе созревания культуры от столетия к столетию мышление объективизирует её
аксиоматику и тем самым срывает с неё защитные покровы непререкаемости, и тогда
(мышление) теряет свой внутренний эталон. В результате возникает возможность
критиковать и понимать, но теряется возможность просто утверждать. Как только
появляется понимание того, что все возможные точки зрения, отличающиеся от
(традиционного) мировоззрения, являются следствиями некоей посторонней
аксиоматики, тогда каждый собственный (традиционный) постулат начинает звучать
фальшиво. Но тогда становится неизбежным тезис о том, что поведение превыше
слов (Гёте), машина превыше романа и закон о пенсиях превыше философской
системы. То, что здесь происходит, глубоко заложено в самой природе мышления:
оно в конце концов не может оставаться верным самому себе без того, чтобы
принципиально поставить под вопрос самого себя. Дискомфорт, гнетущий индивидуалистов
поздней эпохи, поклявшихся в верности мышлению, имеет своей причиной диалектику
самого мышления, не видимую ими.
Обрисованная выше альтернатива содержит мало
утешительного; однако этот факт не оправдывает попыток выдумывать козлов
отпущения, которых можно было бы колотить, хотя бить следовало бы самого себя. "Массовый
человек" "слишком человеческого" служит европейцам нового
времени мальчиком для битья, когда они пытаются отвергнуть доминирование
действия, закона о пенсиях и машины над "проблемами", как якобы
нечто, им самим не свойственное. Так они изобличают злодея и вновь обретают
ощущение реальности дьявола, хотя именно его реальность улетучивается быстрее
всего в ходе критического мышления.
Эта интеллектуальная игра в прятки, которой идеология
"психологии масс" обязана своим происхождением, вызывала бы чувство
стыда, если бы не создавала иллюзию "непорочности мышления". (Этим)
некоторое время можно сохранять ощущение уверенности в том, что гениальность
индивида пала жертвой "масс". А в случае, если предостережение от чудовища-"массы"
будет проигнорировано, то индивидуалистскому интеллекту по меньшей мере гарантируется
сойти со сцены как трагическому герою. В этом случае снова легко обнаруживаются
аналогичные возможности, которые содержит в себе психология расизма.
Анализ идеологии "психологии масс" с
позиций социологии культуры выявляет у ЛеБона аспекты, которые были, конечно, неизвестны
этому автору. Такой анализ далек от того, чтобы сомневаться в его личной интеллектуальной
честности. Но он уличает эту идеологию в игре в прятки, которая прячет вполне
реальную проблему за явно иллюзорным решением. Тут прежде всего настораживает
громадный успех "Психологии масс" у публики, а точнее - та
одержимость, с которой в "массовый век" выдвигаются обвинения в адрес
этих самых масс. Если бы ЛеБон действительно затронул проблемы своей эпохи, тогда
он должен был бы хоть иногда осознавать масштабы того неприятия, от которого
Фрейд страдал всю жизнь. Я имею в виду Фрейда не как автора написанного явно в
стиле ЛеБона опуса "Психология масс и анализ человеческого «Я»", а
как человека, который осмелился описывать кризис человеческого чувства семейственности
в эпоху, когда её самоочевидность была разбита вдребезги. Фрейд заострял
противоречия и своего, и нашего времени, и благодаря ему стало видно, как
ложное представление человека о самом себе ставит под угрозу его жизнь. То, что
Фрейд сам был приверженцем этого ложного представления о человеке, а конкретно
- мнения о том, что вершиной развития человека является способность к
размножению, теперь почти утратило своё значение. В отличие от Фрейда, ЛеБону высказывалось
мало возражений, потому что он льстил каждому из своих читателей, а также потому,
что он использовал тот единственный шаблон мышления, который уже давно был
выкристаллизован в готовой словесной форме. В сущности, ЛеБон был не более чем
экзегетом-начётчиком."
(Окончание следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий