БРЕХТ О МАРАЗМЕ ШКОЛЫ

Да, что касается просвещения, то всё не так просто и гладко, как думает товарищ Смолин. В подобной ситуации оказался известный немецкий драматург Бертольт Брехт. Брехт написал "Разговоры беженцев - Flüchtlingsgrspräche" в 1941 году в Хельсинки, эмигрировав из фашистской Германии. Это - сведение Брехтом счётов с капиталистической реакцией: в кайзеровской Германии, где он вырос, и в "3-м рейхе", из которого он успел вовремя эмигрировать. Содержание "Разговоров" снова стало в Эрэфии реальностью буржуазных "новых порядков", которые с каждым днём становятся всё более свирепыми и жуткими.

Советую прочесть эти "Разговоры" целиком, например здесь: http://lib.ru/INPROZ/BREHT/breht4_1.txt . Однако замечу, что когда я просматривал этот перевод, он мне не понравился, потому что те, кто его сделали, не имели достаточного знания тогдашних реалий Германии. Конечно, даже при всех искажениях смысла, допущенных малокомпетентными переводчиками, он вполне читабелен.

Здесь я перепостирую мой перевод отрывка "Разговоров" о воспитании детей в школе, как необходимое дополнение к предыдущей блогозаписи. Тут я должен откровенно сказать, что считаю школу принципиально вредным учреждением, которое калечит характеры как детей, так и учителей. Я не разделяю нынешних восторгов определённой части "дорогих россиян" в отношении советской школы. Они или забыли прошлое, или просто бесстыдно лгут. Советская школа была почти таким же дерьмом, как и нынешняя в Эрэфии, и немецкие школы - в ГДР и теперешняя в ФРГ. Те знания, которые я имею - результат любознательности и получены самостоятельным изучением, а вот то, что приходилось зубрить в школе и позже в университете, вызывало во мне протест и ненависть, а потому теперь полностью позабыто.

Наиболее полезным для меня школьным временем был период с 7 по 8 класс в откровенно хулиганской школе (№ 194 рядом с Посольством Китая в Москве), когда я целыми днями прогуливал уроки, сидел у китайского пруда с лебедями (на улице Дружбы), курил "Солнце" или "Шипку" (пачка стоила 14 копеек) и размышлял о жизни и будущем. Именно тогда, в самом начале 1970-х годов, я смутно почувствовал, что СССР как общество вот-вот рухнет, подобно колоссу на глиняных ногах, и в страхе от этого твёрдо решил удрать за границу.

В этой школе я вступил в комсомол, главным образом потому, что за это всех агитировала учительница истории - татарка. Как учительница она была ниже всякой критики, зато была старшей пионервожатой и занималась лишь "общественной деятельностью". В этой школе большинство составляли пролетарские дети, которым комсомол был и на фиг не нужен. Эта учительница в своей агитации особенно напирала на тот аргумент, что если по исполнении 14 лет сразу вступить в комсомол, то "в дальнейшей жизни это может очень даже пригодиться". В результате её стараний в комсомол вступила примерно половина класса.

Был у меня в этом классе замечательный друг по имени Саша Шнейдер. Он не вступил в комсомол вопреки всем уговорам. Причину я узнал позже, когда в 8 классе он с родителями выехал в Израиль.

В этой же пролетарской школе я усвоил ту важнейшую истину, что если не хочешь, чтобы тебя били, надо без промедления и беспощадно бить того, кто ещё только задирается. С научной бихевиористской точки зрения это означает мгновенно давать сильное отрицательное подкрепление всем актам агрессивного поведения окружающих.

Я побывал в трёх школах: в первой с 1 по 6 класс, во второй - с 7 по 8 класс, а в третьей - с 9 по 10 (выпускной) класс, меняя их по собственному желанию, потому что ненавидел царившую в них принудиловку и скуку. Так что я имею солидный опыт советской школы. Учителя-мужчины в ней были редкостью; большинство тех, с кем я столкнулся, были дураками и явными невротиками. Ну а учительницы в большинстве были подлыми истеричками, причём каждая - на свой причудливо омерзительный индивидуальный манер.

Все известные мне учителя и учительницы были вопиюще несправедливы, имели своих любимчиков - подлиз и доносчиков, а также "козлов отпущения" - объекты унижения и издевательств. Они откровенно наслаждались своей властью над учениками, за исключением того случая (я был тогда в 7 классе), когда один учитель - придурочный коротышка-математик - был побит после уроков нашими второгодниками и их дружками, жившими рядом со школой. После этого он сник, утратил свои хамские замашки и стал очень добрым ко всем ученикам. Правда, на следующий учебный год он исчез и мы получили вместо него истеричку, о которую даже второгодникам не захотелось марать руки.

Вообще говоря, мне не повезло на учителей математики. В 9 классе (уже в другой школе) в качестве учителя математики на короткое время появился субъект, приходивший в класс в пьяном виде. Он бормотал пару фраз себе под нос, потом садился, ронял голову на учительский стол и спал до звонка. В моем классе он проделал это два раза до того момента, когда его поспешно убрали из школы. Интересно, что он был евреем. Он оказался первым евреем-забулдыгой, которого я увидел в жизни; до этого у меня было ложное представление о том, что евреев-алкоголиков не существует.

Школа - это порученная психопатам дрессировка детей, как зверей в цирке. Я ещё не видел ни одного учителя (или учительницы), заслуживающего ну хоть малейшего уважения как человек. Более молодые учительницы ежедневно напоказ ревели в классе, что однако вовсе не мешало им быть садистками. О том, что "демократическая" школа в буржуйской Германии нисколько не лучше, я могу судить по рассказам моего сына, а также по диким воплям учителей, которые я слышал за каждой классной дверью, дожидаясь сына в коридоре, чтобы отвезти его после уроков домой на машине (когда он ещё был маленьким).

Короче говоря, к тому, что ниже написал Брехт, должен от себя добавить, что школа - это самое губительное для общества и вредное для людей учреждение государственной власти. В школе детей приучают часами пассивно сидеть, бездельничая, и, хуже того, беспрекословно повиноваться самым нелепым приказам какой-нибудь свихнувшейся вздорной бабёнки. Школа как институт бюрократического государства превращает детей в серых пошлых мещан, ж.полизов-приспособленцев, лицемерных лжецов, подлых доносчиков, бездельников-паразитов и бесхребетных подданных-рабов, неспособных самостоятельно мыслить и действовать. Поэтому без школы принципиально невозможна ни одна тоталитарная диктатура - ни фашистская, ни сталинская, ни путинская, ни та апокалиптическая глобально-дигитальная под названием "Great Reset", которую теперь готовит всему человечеству проклятая закулисная мафия мультимиллиардеров (WEF & Co).

Выкладываемый мною отрывок "Разговоров" Брехта ценен именно неприкрашенным, реалистическим изображением сумасшествия школы и учителей. В этом же ценность и повести "Республика ШКИД". Совершенно ясно, что в социалистическом обществе школе не должно быть места. Это безумие и преступление - отдавать детей в детсад и начальную школу на "воспитание", т.е. на произвол совершенно чужих людей. Другое дело - подростки, им нужна самостоятельность от родителей, и тогда в самый раз им на несколько лет заняться прикладным профессиональным, а затем по желанию и высшим образованием.

Просиживание десять лет в школе уродует слишком многих, превращая их в ничтожных бездельников. Вообще, социализм может быть создан только на фундаменте семейных отношений. Замужние женщины не должны работать по найму. Их благородная миссия - дома: семья и воспитание и начальное образование детей. Социализм должен это полностью обеспечить. (Но пока что всё это - лишь благие пожелания...)

О персонажах "Разговоров" Брехта я предварительно должен объяснить следующее: Циффель (Ziffel) - это интеллигент и ученый, и другой персонаж (Калле) обращается к нему по фамилии: Господин Циффель (Herr Ziffel). Устами Циффеля Брехт излагает свои собственные мысли, изощряясь в мрачном сарказме. А Калле (Kalle) - это простонародная форма имени Карл, соответствующая в русском языке форме "Ваня" имени "Иван". Калле - это пролетарий, за свои левые взгляды уже побывавший на "перевоспитании" в фашистском концлагере. У Циффеля стиль разговора - интеллигентский, а у Калле - простонародный, но этого переводчики совсем не отразили в переводе на русский.

И наконец: в наше время воровских приватизаций, агрессивных войн и "цветных революций", непрерывно устраиваемых западным империализмом, беженцы стали массовым явлением. Поэтому преобладающая часть нынешних беженцев покинула свою родину не по политическим, а по экономическим мотивам, стремясь просто выжить и потом иметь более или менее сносный образ жизни. Так что теперь эти "Разговоры" Брехта правильнее было бы озаглавить "Разговоры политических эмигрантов".

* * *

Бертольт Брехт:

"Глава III. О бесчеловечности. Непритязательность школы. Гернрайтер

Циффель почти каждый день ходил в вокзальный ресторан, потому что в этом большом заведении был маленький прилавок табачных изделий, который в непредсказуемый момент времени открывала девушка-продавщица, приходившая с парой свёртков под мышкой. За десять минут она распродавала все принесённые с собой сигары и сигареты. У Циффеля уже была наготове в нагрудном кармане первая глава мемуаров, и он с нетерпением ждал появления Калле. Но тот не приходил целую неделю, и Циффель, уже решив, что напрасно трудился над этой главой, прекратил писать мемуары. Кроме Калле, он не знал в Xельсинки никого, кто бы понимал по-немецки. Но на десятый или одиннадцатый день Калле появился снова и не особо испугался при виде рукописи, которую Циффель вынул из кармана.

Циффель. Я начал с предисловия, где смиренно прошу обратить внимание на то, что убеждения, которые я хочу высказать, были, по крайней мере еще совсем недавно, убеждениями миллионов людей, и что они, следовательно, не могут быть уж абсолютно неинтересными. Я пропускаю это предисловие и вступление и перехожу сразу к рассказу о воспитании, которое получил. Эту информацию, по моему мнению, не вредно знать, а отдельные места даже имеют большую познавательную ценность. Наклонитесь поближе ко мне, чтобы царящий тут гомон не мешал вам слушать. (Читает).

"Известно, что многие сомневаются в том, что наши школы - хорошие. Выдающийся принцип, которым руководствуются школы, остается либо непонятым, либо не оцененным по заслугам. Он состоит в том, что молодёжь сразу же, в самом нежном возрасте, сталкивается с окружающей действительностью, такой как она есть. Без обиняков и не говоря худого слова её бросают в сортирную яму: выплывай - или захлебывайся в дерьме!

Перед учителями стоит задача, требующая от них полной самоотверженности: они должны воплотить в себе основные характеры людей, с которыми впоследствии в жизни столкнется молодёжь. В школе она получает возможность ежедневно в течение от четырех до шести часов изучать хамство, злобу и несправедливость. Обучение этому дороже любых денег, а ведь оно дается бесплатно, за счет государства.

Школа предстаёт перед молодёжью как бесчеловечность во всём её всесилии, во всех незабываемых разновидностях. Она обладает почти абсолютной властью. Вооруженная педагогическими знаниями и многолетним опытом, она формирует учеников по своему образу и подобию.

Ученику преподают всё необходимое для успеха в жизни. Это то же самое, что необходимо для успеваемости в школе, то есть подлость, верхоглядство, умение безнаказанно мстить, быстрое усвоение шаблонов, льстивость, угодливость, готовность доносить начальству на себе подобных и т. д. и т. п.

Но самое важное - это знание человеческой натуры. Его приобретают, изучая характеры учителей. Ученик должен разглядеть слабости учителя и суметь ими пользоваться, иначе он никогда не сможет защититься от того, что его набьют, как чучело, массой совершенно бесполезной схоластики. Нашим лучшим учителем был рослый, удивительно безобразный дядька, который, как говорили, в молодости имел амбицию стать профессором, но потерпел неудачу. Это разочарование вызвало в нём полное развитие всех дремавших в нем сил. Ему нравилось устраивать неожиданные экзаменовки, и, если мы не знали ответа, он от наслаждения тихонько покрякивал. Пожалуй, еще большую ненависть к себе он вызывал у нас своей привычкой два-три раза в течение урока уходить за классную доску и выуживать там из кармана сюртука кусок сыра без упаковки, которым он чавкал, продолжая говорить. Он преподавал химию, но суть не изменилась бы, если бы он преподавал распутывание мотков пряжи. Он использовал учебный материал так же, как актеры используют сценарий - чтобы выпендриваться. Он поставил себе задачей сделать из нас людей. Это ему неплохо удавалось. Химии он нас не выучил, но зато выучил нас умению мстить. Ежегодно нашу школу посещал инспектор; считалось что он хочет увидеть, как мы учимся. Но мы-то знали, что он хочет увидеть, как нас учат учителя. Когда он однажды появился снова, мы воспользовались этим случаем, чтобы отомстить учителю. Мы не ответили ни на один вопрос и прикинулись идиотами. То, как мы в тот день провалились, отнюдь не доставило дядьке наслаждения. Он заболел желтухой, долго лежал больной, а когда вернулся, от привычного наслаждения с кряканьем и чавкания сыром не осталось и следа. А у учителя французского языка была другая слабость. Он поклонялся злобной богине, которая требовала страшных жертв - богине справедливости. Ловчее всех этим воспользовался мой одноклассник Б. Проверяя письменные работы, от качества которых зависел переход в следующий класс, учитель по обыкновению записывал на отдельном листке против каждой фамилии число ошибок. Справа на листке он выставлял оценку, чтобы иметь полный обзор. Скажем, за нуль ошибок он давал "отлично", за десять ошибок - "хорошо" и т. д. В самих работах ошибки были подчеркнуты красным цветом. И случалось, что бездарные ученики соскабливали перочинным ножиком пару подчёркиваний красным, выходили вперёд и обращали внимание учителя на то, что записанное общее число ошибок неправильно, что их на самом деле меньше. Учитель тогда просто брал работу, смотрел ее на свет и сразу видел приглаженные ногтем выскобленные места. Б. поступил иначе. В своей проверенной работе он подчеркнул красным цветом несколько совершенно правильных мест, с обиженным видом подошел к учителю и спросил, в чём там ошибки. Учителю пришлось согласиться, что там все верно, после чего сам стёр эти подчеркивания красным цветом и вычел их на своем листке из общего числа ошибок. Разумеется, соответственно была изменена и оценка. Надо признать, что этого ученика школа научила думать.

Государство обеспечивало наглядность обучения очень просто. Из-за того, что каждый учитель преподавал лишь строго определенный объем материала и делал это из года в год, ему самому становилось совершенно наплевать на свой предмет, который больше не отвлекал его от главной цели: выпендриваться перед учениками. За все свои личные неудачи, денежные затруднения и семейные неурядицы учителя отыгрывались на классе, так что ученикам приходилось делить с ними их невзгоды. Без малейшей материальной выгоды учитель мог полностью сосредоточиться на духовном воспитании молодёжи, посвящая её в разнообразные низости. Этим он готовил учеников к вступлению в мир, где они столкнутся с людьми, подобными ему: изуродованными, пришибленными жизнью, поднаторевшими в мерзостях. Я слышал, что сейчас школы или по крайней мере некоторые из них, руководствуются иными принципами, чем в мое время. Что с детьми теперь обращаются справедливо и разумно. Если это действительно так, то это очень прискорбно. Мы еще в школе познавали такие понятия, как сословные различия. Это входило в учебный план. С детьми из зажиточных семей обращались лучше, чем с детьми рабочих. Если исключить этот предмет из учебных программ нынешних школ, то молодёжи придётся учиться этим различиям, которые необычайно важны, в общении с людьми уже на своем жизненном пути. Все, чему бы их научили в школе, в общении с учителями - побудило бы их в реальной жизни, которая совершенно иная, к смехотворным поступкам. Их бы умело ввели в заблуждение относительно того, что их ждёт в реальном мире. Они ожидали бы честной игры, благожелательности и отзывчивости, а потом были бы отданы во власть общества совершенно неподготовленными, невооруженными и беспомощными.

Я-то был подготовлен совсем иначе! Я вступил в жизнь с солидным запасом знаний о человеческой натуре.

После того, как мое воспитание было в общих чертах закончено, я мог быть уверен, что, обладая рядом общераспространенных пороков и дополнительно усвоив кое-какие не слишком обременительные мерзости, смогу более или менее сносно прожить на свете. Это оказалось заблуждением. В один прекрасный день внезапно понадобились добродетели".

На этом я сегодня закончу, ибо мне удалось возбудить ваше любопытство.

Калле. Ваше мягкое отношение к школе весьма оригинально; это, так сказать, взгляд с высоты птичьего полета. Вообще-то я только сейчас понял, что тоже кое-чему научился в школе. Я вспоминаю, как мы в первый же день получили хороший урок. Когда мы, умытые и с ранцами, вошли в класс, а наших родителей отправили домой, нас построили у стены и учитель скомандовал: "По местам!" Мы ринулись к партам. А так как одного места не хватало, один мальчик остался стоять в проходе между партами, когда мы все уже уселись. Учитель увидел, что он еще стоит, и дал ему оплеуху. Для всех нас это был хороший урок - нельзя быть неудачником.

Циффель. Это был гениальный учитель! Как его звали?

Калле. Гернрайтер.

Циффель. Удивительно, что он был простым учителем школы для народа. Должно быть, у него были враги в школьной администрации.

Калле. Очень хорош был и обычай, введенный другим учителем. Он говорил, что хочет пробудить в нас чувство гордости. Если кто-нибудь...

Циффель. Извините, я все еще не закончил с Гернрайтером. Ведь какую точную модель реального мира в миниатюре он создал простейшими средствами - обыкновенной классной комнатой, где не хватает парты. И тем не менее перед вашими глазами ясно предстал тот мир, в котором вам суждено жить. Гернрайтер набросал его лишь парой смелых штрихов, однако он наглядно предстал перед вами, созданный настоящим мастером. Могу побиться об заклад, что он, простой учитель школы для народа, сделал это совершенно инстинктивно, по чистой интуиции!

Калле. Но всё же он получил от вас запоздалую похвалу. Другой был куда проще. Он боролся за чистоту. Если какой-то ученик сморкался в грязный носовой платок, потому что мать не дала ему чистого, он должен быть встать, махать этим платком и говорить: "У меня сопливое знамя".

Циффель. Это тоже славненько, но все же посредственно. Вы сами сказали, что он хотел разбудить в вас чувство гордости. Да это же заурядный ум. А у Гернрайтера была искра божья. Он не давал решения. Он лишь заостренно ставил проблему, как отражение действительности. Делать выводы предстояло вам самим! Это, естественно, действует совершенно иначе и плодотворно. Я вам очень благодарен за рассказ об этой гениальной личности.

Калле. Да не за что.

Вскоре после этого они попрощались и разошлись - каждый в свою сторону."

* * *

Теперь могу сказать, почему выбрал именно этот текст как предостережение для самовлюбленных педагогов. Я мог бы взять отрывок из Помяловского "Очерки бурсы", или из "Записок о Кошачьем Городе" Лао Шэ, или из "Республики ШКИД"... Но этот отрывок особо интересен тем, что в нём (смотри последнюю фразу Циффеля) кратко изложен метод "эпического театра" Брехта: "Он не давал решения. Он лишь заостренно ставил проблему, как отражение действительности. Делать выводы предстояло вам самим!"

Это спорно с точки зрения литературы и воспитания, а с бихевиористской точки зрения совершенно неправильно. Ведь характер каждого формируется оперантным подкреплением (положительным или отрицательным) его актов поведения со стороны окружающего мира, особенно - общества. Если не ставить целью литературы активное изменение этого мира в направлении гуманности, справедливости и солидарности, то о социализме и заикаться не стоит. Мир так и останется погрязшим в произволе и прочих мерзостях буржуйского антиобщества. Наглядный пример - американская антикультура Микки Мауса и Терминатора.

Вся русская прогрессивная литература (в отличие от прославляемых ныне бездарей-дегенератов эпохи брежневского застоя вроде Венедикта Ерофеева или Анатолия Кима) всегда была этическим и идеологическим ориентиром в бесспорно омерзительной действительности - от Радищева к Пушкину и Гоголю, а далее к Горькому. Горький так и сказал совершенно откровенно: "Всем хорошим во мне я обязан книгам". То, что он искренен и прав, убедительно доказывает содержание его автобиографической трилогии: "Детство", "В людях" и "Мои университеты". Он сделал свой выбор - руководствуясь прочитанным, а не брехтовым "отражением действительности".

Без этой литературы Октябрьской революции просто не было бы. То, что её предали и был реставрирован проклятый капитализм - дело поправимое. Первый блин всегда комом. Но обязательно нужны верные и хорошо видимые ориентиры, указывающие путь вперед в социализм.

-