ТРОЦКИЙ: КРИТИКА СТАЛИНИСТСКОЙ ПРОГРАММЫ КОМИНТЕРНА - 6

 (Сокращенный конспект работы Л.Д. Троцкого, полный текст здесь: https://iskra-research.org/Trotsky/sochineniia/1928/1928-kritika-02.html  . Мои пояснения в тексте - курсивом в скобках, мой комментарий - отдельной записью ниже. behaviorist-socialist)

Л.Д. Троцкий:

"Критика программы Коммунистического Интернационала

II. Стратегия и тактика империалистской эпохи

1. Полная несостоятельность центральной главы проекта.

Проект программы включает в себя главу, посвященную вопросам революционной стратегии. Нельзя не признать этого — по замыслу — совершенно правильным и отвечающим цели и духу международной программы пролетариата в империалистскую эпоху.

Понятие о революционной стратегии укрепилось только в послевоенные годы, первоначально под несомненным влиянием военной терминологии. Но укрепилось оно совершенно не случайно. До войны мы говорили только о тактике пролетарской партии, и это понятие достаточно точно отвечало господствовавшим тогда профессиональным парламентским методам, не выходившим за рамки текущих требований и задач. Тактика исчерпывается системой мер, служащих частной очередной задаче или отдельной отрасли классовой борьбы. Революционная же стратегия охватывает комбинированную систему действий, которые в своей связи и последовательности, в своем нарастании, должны привести пролетариат к завоеванию власти.

Основные принципы революционной стратегии формулированы, разумеется, с тех пор, как марксизмом поставлена перед революционными партиями пролетариата задача завоевания власти на основе классовой борьбы. Но Первый Интернационал успел в сущности только теоретически сформулировать эти принципы и частично проверить их на опыте различных стран. Эпоха Второго Интернационала привела к таким методам и воззрениям, при которых, по пресловутому выражению Бернштейна, «движение — все, конечная цель — ничто». Другими словам, стратегическая задача сошла на нет, растворясь в повседневном «движении» с его частными тактическими злобами дня. Только Третий Интернационал (ленинский Коминтерн) восстановил в правах революционную стратегию коммунизма, полностью подчинив ей тактические методы. Благодаря неоценимому опыту первых двух Интернационалов, на плечах которых стоит Третий; благодаря революционному характеру нынешней эпохи и гигантскому историческому опыту Октябрьского переворота, стратегия Третьего Интернационала сразу получила боевую полнокровность и величайший исторический размах. В то же время десятилетие нового Интернационала развертывает перед нами панораму не только великих битв, но и величайших поражений пролетариата, начиная с 1918 года. Вот почему вопросы стратегии и тактики должны, в известном смысле, занять центральное место в программе Коминтерна.

В действительности же глава проекта, посвященная стратегии и тактике Коммунистического Интернационала, с подзаголовком «путь к диктатуре пролетариата», является наиболее слабой, почти совершенно бессодержательной главой; в части же, касающейся Востока представляет собою обобщение сделанных ошибок и подготовку новых.

Вступительная часть этой главы занята критикой анархизма, революционного синдикализма, конструктивного социализма, гильдейского и пр. Здесь чисто литературное подражание Манифесту Коммунистической партии, который открывал эру научно-обоснованной политики пролетариата, гениально-сжатой характеристикой важнейших разновидностей утопического социализма. Заниматься к десятилетию Коминтерна беглой худосочной критикой «теории» Корнелиссена, Артура Лабриола, Б. Шоу, или мало кому известных гильдейцев, значит не на политическую потребность отвечать, а становиться жертвой чисто-литературного педантства. Этот балласт можно смело перевести из программы в область пропагандистской литературы.

В отношении же стратегических задач в собственном смысле проект ограничивается дальше школьными прописями:
«Завоевание под (?) свое влияние большинства членов своего собственного класса…
«Завоевание под (?) свое влияние широких кругов трудящихся масс вообще…
«В особенности важное значение имеет изо дня в день идущая работа по завоеванию профессиональных союзов…
«Громадное значение имеет также (?) завоевание широких слоев беднейшего крестьянства…»

Все эти прописные истины, сами по себе бесспорные, просто перечислены подряд, то есть даны вне связи с характером исторической эпохи и потому в нынешнем своем абстрактно-школьном виде могли бы без труда войти в резолюцию Второго Интернационала. Сухо и скупо, в одном схематическом отрывке, меньшем по размерам, чем отрывок о «конструктивном» и «гильдейском» социализме, излагается центральная проблема программы, то есть стратегия революционного переворота, — условия и пути подхода к вооруженному восстанию, само восстание и завоевание власти, — абстрактно, педантично, без малейшего обращения к живому опыту нашей эпохи.

Упоминание о великих битвах пролетариата в Финляндии, Германии, Австрии и Венгерской Советской республике, о сентябрьских днях в Италии, о германских событиях 1923 г., о всеобщей стачке в Англии и пр. встречаются, в виде голого хронологического перечня, но не в IV главе, о стратегии пролетариата, а во II — о «кризисе капитализма и первой фазе мировой революции». Другими словами, великие бои пролетариата берутся лишь, как объективные события, как выражения «общего кризиса капитализма», но не как стратегические опыты пролетариата. Достаточно сказать, что обязательное само по себе отвержение революционного авантюризма («путчизма») сделано в проекте без попытки ответить на вопрос о том, были ли, скажем, восстания в Эстонии, или взрыв собора в Софии в 1924 г., или последнее восстание в Кантоне, героическими проявлениями революционного авантюризма или, наоборот, планомерными действиями революционной стратегии пролетариата? Проект, который, по вопросу о «путчизме» не отвечает на этот жгучий вопрос, есть канцелярски-дипломатическая отписка, а не документ коммунистической стратегии.

(...)

Программу революционного действия нельзя, однако, брать как собрание отвлеченных положений, независимо от того, что за эти исторические годы произошло. Программа не может, конечно, описывать происшедшее, но она должна исходить из него, на него опираться, его охватывать, на него ссылаться. Надо, чтоб программа, через свои положения, давала возможность осмыслить все крупные факты борьбы пролетариата и все крупные факты идейной борьбы внутри Коминтерна. (...) Пролетарскому авангарду нужен не каталог общих мест, а руководство к действию. Мы будем, поэтому, рассматривать проблемы «стратегической» главы в самой тесной связи с опытом послевоенной борьбы, особенно последнего пятилетия трагических ошибок руководства.

2. Основные особенности стратегии в революционную эпоху и роль партии.

Глава, посвященная стратегии и тактике не дает даже сколько-нибудь связной «стратегической» характеристики империалистской эпохи, как эпохи пролетарских революций, в ее противопоставлении с довоенной эпохой.

(...)

Политика, взятая, как массовая историческая сила, всегда отстает от экономики. Если царство финансового капитала и трестовских монополий начинается уже к концу 19-го столетия, то отражающая этот факт новая эпоха в мировой политике начинается с империалистской войны, с Октябрьской революции и с основания III Интернационала.

В основе взрывчатого характера новой эпохи, с ее крутой сменой политических приливов и отливов, с постоянными спазмами классовой борьбы между фашизмом и коммунизмом, — заложен тот факт, что мировая капиталистическая система исторически исчерпала себя и не способна, как целое, расти. Это не значит, что не растут и не будут еще, притом в небывалом ранее темпе, отдельные отрасли промышленности и отдельные страны. Но это развитие совершается и будет совершаться за счет задержки роста других отраслей и стран. Издержки производства мировой капиталистической системы все больше пожирают приносимый ею мировой доход. И так как привыкшая к мировому господству Европа, со своей инерцией быстрого и почти непрерывного довоенного роста, резче всех других частей света уперлась в новое соотношение сил, в новое распределение мирового рынка, в углубленные войною противоречия, то именно для нее наступил наиболее крутой переход от довоенной «органической» эпохи к эпохе революционной.

(...) Теоретическая возможность меньше всего похожа на политическую вероятность. Конечно, очень многое тут зависит от нас, то есть от революционной стратегии Коминтерна. В последнем счете этот вопрос разрешит мировая борьба сил. Но в нынешнюю эпоху, для которой и строится программа, общее капиталистическое развитие стоит перед непреодолимыми барьерами противоречий и бешено бьется в них. Это и придает эпохе ее революционный, а революции — ее перманентный характер.

Революционный характер эпохи состоит не в том, что она позволяет в каждый данный момент совершить революцию, то есть захватить власть. Революционный характер эпохи состоит в глубоких и резких колебаниях, в крутых и частых переходах от непосредственно-революционной обстановки, то есть такой, когда коммунистическая партия может претендовать на власть, к победе фашистской или полуфашистской контр-революции, от этой последней — к временному режиму золотой середины («левый блок», включение социал-демократии в коалицию, приход к власти (лейбористской) партии Макдональда и пр.), чтобы затем опять довести противоречия до острия бритвы и поставить ребром вопрос о власти.

Что мы имели в Европе в течение последних десятилетий, перед войной? В экономике: через «нормальные» конъюнктурные колебания — могучий подъем производительных сил. В политике: через второстепенные зигзаги — рост социал-демократии, за счет либерализма и «демократии». Другими словами: планомерный процесс обострения экономических и политических противоречий, и в этом смысле — создание предпосылок пролетарской революции.

Что мы имеем в Европе после войны? В экономике: неправильные, судорожные сжатия и расширения производства, в общем — несмотря на большие технические успехи отдельных отраслей — вокруг довоенного уровня. В политике: бешеные колебания политической ситуации, влево и вправо. Совершенно очевидно, что крутые повороты в политической обстановке, в течение одного—двух—трех лет определяются не переменами в основных факторах хозяйства, а причинами и толчками чисто надстроечного порядка, знаменуя тем самым крайнюю неустойчивость всей системы, фундамент которой разъедается непримиримыми противоречиями.

Отсюда только и вытекает в полной мере значение революционной стратегии в противовес тактике. Отсюда же вытекает и новое значение партии и партийного руководства.

(...)

В условиях растущего капитализма, даже и самое лучшее партийное руководство могло лишь ускорять формирование рабочей партии. Ошибки руководства могли, наоборот, замедлять это формирование. Объективные предпосылки пролетарской революции вызревали медленно, и работа партии сохраняла свой подготовительный характер.

Сейчас каждое новое резкое изменение политической обстановки влево передает решение в руки революционной партии. Если последняя упускает критический перелом ситуации, эта последняя переходит в свою противоположность (торжество реакции и фашизма). В этих условиях роль партийного руководства получает исключительное значение. Ленинские слова насчет того, что два—три дня могут решить судьбу международной революции были бы почти непонятны в эпоху II Интернационала. В нашу эпоху, наоборот, дано было слишком много подтверждений этих слов, — за вычетом Октября, подтверждений отрицательных. Только из этих общих условий становится понятно совершенно исключительное место, занимаемое Коммунистическим Интернационалом и его руководством в общей механике нынешней исторической эпохи.

Нужно уяснить себе, что исходной и основной причиной так называемой «стабилизации», является противоречие между общей расшатанностью все экономической и социальной обстановки капиталистической Европы и колониального Востока, с одной стороны, и слабостью, неподготовленностью, нерешительностью коммунистических партий, жестокими ошибками их руководства, с другой.

Не так называемая стабилизация, неизвестно откуда надвинувшаяся, приостанавливала развитие революционной ситуации [19]18—19 или позднейших годов, а наоборот, неиспользованная революционная ситуация переходила в свою противоположность и обеспечивала буржуазии возможность сравнительно успешной борьбы за стабилизацию. Обострившиеся противоречия этой «стабилизационной» борьбы, лучше сказать, борьбы капитализма за дальнейшее существование и развитие, подготовляют на каждом новом этапе предпосылки новых классовых и международных потрясений, то есть новых революционных ситуаций, развертывание которых целиком зависит от пролетарской партии.

Роль субъективного фактора может оставаться вполне подчиненной в эпоху медленного органического развития, когда и складываются различные постепенновские поговорки: «Тише едешь, дальше будешь», «против рожна не попрешь», и проч., которые выражают собою тактическую мудрость органической эпохи, не выносящей «перепрыгивания через этапы». Когда же объективные предпосылки созрели, тогда ключ ко всему историческому процессу передается в руки субъективного фактора, то есть партии.* Оппортунизм, сознательно или бессознательно живущий внушениями прошлой эпохи, всегда склонен к недооценке роли субъективного фактора, то есть значения партии и революционного руководства. (...)

Октябрьская революция явилась результатом особого соотношения классовых сил в России и во всем мире и особого их развития в процессе империалистской войны. Это общее положение азбучно для марксиста. Тем не менее, нет никакого противоречия с марксизмом в постановке такого, например, вопроса: взяли ли бы мы власть в Октябре, если бы Ленину не удалось приехать своевременно в Россию? Многое говорит за то, что могли бы и не взять. Сопротивление на верхах партии — в значительной мере тех самых, кстати сказать, которые определяют нынешнюю политику (сталин, Зиновьев, Каменев и Бухарин) — было очень значительно и при Ленине. Оно было бы неизмеримо сильнее без Ленина. Партия могла бы не успеть взять своевременно необходимый курс, а времени было отпущено мало. В такие периоды решают, иногда, несколько дней. Рабочие массы напирали бы снизу с большим героизмом, но без уверенности и сознательно идущего к цели руководства победа была бы маловероятной. Тем временем, сдав немцам Питер и разбив разрозненные пролетарские восстания, буржуазия могла бы упрочить свою власть, вернее всего, в бонапартистской форме, при помощи сепаратного мира с Германией и других мер. Весь ход событий мог бы направиться по другому пути на ряд лет.

В германской революции 1918 года, в венгерской революции 1919 года, в сентябрьском движении итальянского пролетариата в 1920 году, в английской всеобщей стачке 1926 года, в венском восстании 1927 года, в китайской революции 1925—27 годов — на разных ступенях, в разной форме — сказывается одно и то же политическое противоречие всего истекшего десятилетия: объективно зрелой революционной обстановке, зрелой не только в своих социальных основах, но нередко и в боевых настроениях масс, не хватает субъективного фактора, то есть массовой революционной партии, либо же этой партии не хватает дальнозоркого и мужественного руководства.

Разумеется, слабость коммунистических партий и их руководства не с неба свалилась, а является продуктом всего прошлого Европы. Но при нынешней зрелости объективно-революционных противоречий коммунистические партии могли бы развиваться быстрым темпом — разумеется, при наличии правильного руководства Коминтерна, которое ускоряло бы, а не замедляло процесс их созревания. Если противоречие вообще является важнейшей пружиной движения вперед, то сейчас для Коминтерна, по крайней мере его европейской части, главной пружиной исторического движения вперед должно быть ясное понимание противоречия между общей революционной зрелостью (несмотря на приливы и отливы) объективной обстановки и недозрелостью международной партии пролетариата.

Без широкого, обобщенного, диалектического понимания нынешней эпохи, как эпохи крутых поворотов, невозможно действительное воспитание молодых партий, правильное стратегическое руководство классовой борьбой, правильное комбинирование ее тактических приемов и, прежде всего, резкое, смелое, решительное вооруженное восстание при очередном переломе ситуации. А именно два—три дня крутого перелома и решают иногда судьбу международной революции на годы.

Посвященная стратегии и тактике глава проекта говорит о борьбе партии за пролетариат — вообще, о всеобщей стачке и вооруженном восстании — вообще, но совершенно не вскрывает своеобразного характера и внутреннего ритма современной эпохи, без теоретического понимания и политического «ощущения» которого немыслимо действительно революционное руководство.

Вот почему эта глава так педантична, так худосочна, так несостоятельна с начала до конца.

3. Третий Конгресс и вопрос о перманентности революционного процесса — по Ленину и по Бухарину.

В политическом развитии Европы после войны можно наметить три периода: первый — от 1917 по 1921 гг., второй — с марта 1921 г. по октябрь 1923 г., третий — с октября 1923 года до английской всеобщей стачки и, пожалуй, до настоящего момента.

Послевоенное революционное движение масс было совершенно достаточно для того, чтобы опрокинуть буржуазию. Но некому было это сделать. Социал-демократия, возглавлявшая старые организации рабочего класса, приложила все силы к тому, чтоб спасти буржуазный режим. Ожидая в тот период непосредственного завоевания пролетариатом власти, мы рассчитывали на то, что революционная партия быстро созреет в огне гражданской войны. Но сроки не слились. Послевоенная волна схлынула, прежде чем в борьбе с социал-демократией, коммунистические партии выросли и возмужали для руководства восстанием.

В марте 1921 года германская компартия делает попытку использовать падающую волну, чтоб одним ударом опрокинуть буржуазное государство. Руководящей мыслью германского Центрального комитета было: спасти советскую республику (теория социализма в отдельной стране еще не была провозглашена). Оказалось, однако, что для победы недостаточно решимости руководства и недовольства масс; нужен ряд других условий и прежде всего тесная связь руководства с массами и доверие масс к руководству. Этого условия еще не было налицо.

Вехой между первым и вторым периодом был третий конгресс Коминтерна, который установил недостаточность у коммунистических партий политических и организационных ресурсов для завоевания власти и выдвинул лозунг «к массам», то есть к завоеванию власти через предварительное завоевание масс, на основе их повседневной жизни и борьбы. Ибо в условиях революционной эпохи массы, хоть и по иному, но живут повседневной жизнью.

Эта установка встретила на конгрессе ярое сопротивление, теоретическим вдохновителем которого был Бухарин. Он стоял тогда на точке зрения своей, не марксовой, перманентной революции: так как капитализм исчерпал себя, то нужно непрерывное революционное наступление, чтобы добиться победы. Позиция Бухарина всегда исчерпывается такого рода силлогизмами.

Бухаринской теории «перманентной» революции, согласно которой в революционном процессе немыслимы никакие перерывы, застойные периоды, отступления, переходные требования и пр., — я, разумеется, никогда не разделял. Наоборот, я боролся против этой карикатуры на перманентную революцию с первых же дней Октября.

Когда я, как и Ленин, говорил о несовместимости Советской России с миром империализма, я имел в виду великую стратегическую кривую, а не ее тактические изгибы. Наоборот, Бухарин, до того, как он перешел в свою противоположность, неизменно развивал схоластическую карикатуру на марксово понимание непрерывной революции. Бухарин считал во всю эпоху «левого коммунизма», что революция не допускает ни отступлений, ни временных сделок с врагом. После того, как вопрос о Брестском мире, где моя позиция не имела с бухаринской ничего общего, был оставлен далеко позади, Бухарин вместе со всем тогдашним ультра-левым крылом Коминтерна вел линию мартовских дней 1921 г. в Германии, считая, что без «электризированья» пролетариата в Европе, без новых и новых революционных вспышек, советской власти грозит неминуемая гибель. Сознание несомненных опасностей, стоявших перед советской властью, не помешало мне, рука об руку с Лениным, вести на 3-м конгрессе Коминтерна непримиримую борьбу против этой путчистской пародии на марксово понимание перманентной революции. На 3-м конгрессе мы десятки раз повторяли нетерпеливым левым: не спешите нас спасать, этим вы только погубите себя, а значит и нас; идите дорогой систематической борьбы за массы, чтобы прийти к борьбе за власть; нам нужна ваша победа, а не ваша готовность драться в неблагоприятных условиях; мы в Советской Республике продержимся на основах НЭП'а и продвинемся вперед; вы еще успеете своевременно прийти нам на помощь, если подготовите свои силы и используете благоприятную обстановку.

Хотя дело и происходило после Х съезда, запретившего фракции, однако Ленин взял на себя инициативу создания головки новой фракции для борьбы против сильной тогда ультра-левизны (смотри его работу "Детская болезнь левизны"), и на наших узких совещаниях Ленин ребром ставил вопрос о том, какими путями повести дальнейшую борьбу, если III конгресс займет бухаринскую позицию. Наша тогдашняя «фракция» не развернулась только потому, что противники сильно «свернулись» уже во время конгресса.

Больше других загибал влево от марксизма, разумеется, Бухарин. На том же 3-м конгрессе и после него, он вел борьбу против развивавшейся мною мысли о неизбежности повышения экономической конъюнктуры в Европе, причем после ряда поражений пролетариата, я от этого неизбежного повышения конъюнктуры ждал не удара по революции, а наоборот, нового толчка революционной борьбы. Бухарин, стоявший на точке зрения своей схоластической перманентности как экономического кризиса, так и революции в целом, вел против меня по этой линии длительную борьбу, пока факты не заставили его, с большим, как всегда, запозданием, признать, что он ошибался.

(...) сегодняшняя (ультраправая) позиция Бухарина (и сталина), есть та же ультра-левая схоластика «перманентной революции», только вывернутая наизнанку. Если примерно до 1923 г. Бухарин считал, что без перманентного экономического кризиса и перманентной гражданской войны в Европе Советская Республика погибнет, то теперь он открыл рецепт построения социализма без международной революции вообще. Вывернутая наизнанку бухаринская перманентность не стала от этого лучше, тем более, что слишком часто нынешние руководители Коминтерна (сталин) сочетают с оппортунизмом сегодняшней позиции авантюризм вчерашней, — и наоборот.

Третий конгресс был большой вехой. Его поучения живы и плодотворны до сегодняшнего дня. Четвертый конгресс только конкретизировал их. Лозунг 3-го конгресса не просто гласил к массам, а к власти через предварительное завоевание масс. После того, как в течение всего Конгресса руководимая Лениным фракция (Ленин демонстративно называл ее «правым» крылом) несговорчиво одергивала Конгресс назад, Ленин собрал в конце конгресса частное совещание, на котором пророчески предупредил: помните, что дело идет только о хорошем разбеге для революционного прыжка; борьба за массы — для борьбы за власть.

События 1923 года показали, что эта ленинская позиция не была усвоена не только «руководимыми», но и многими из руководителей." (Продолжение следует)

.