НИКОЛАЕВСКИЙ БИОГРАФИЯ МАРКСА 1848 ГОД - 1

Меня всегда удивлял и возмущал глупый выпендрёж официального перевода на русский заключительной фразы "Манифеста (Союза) Коммунистов", написанного Марксом накануне революций 1848 года: "Working men of all countries, unite!" - "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!", а не "Трудящиеся всех стран, объединяйтесь!"

*  *  *

Б.И. Николаевский и О. Менхен-Хельфен:

"ГЛАВА XII

РЕВОЛЮЦИОННАЯ БУРЯ

 (...) В Бельгии с большим интересом следили за событиями за рубежом. «Исполнитель приговора (истории) ждет», — с радостью восклицал Энгельс, когда в январе 1848 г. он подытожил ход движения за последний год для «Deutsche Brüsseler Zeitung». Революционная волна захлестнула все границы, и не было столь прочной плотины, чтобы ее удержать. (...)

Эмигранты, вынужденные столько лет сдерживаться, теперь с еще большим рвением включились в политическую деятельность. Не было ни одного митинга, в котором бы они ни участвовали. Это относилось, в особенности, к немецким эмигрантам, которые с энтузиазмом включились в бельгийское движение, не забывая, конечно, о своих особых немецких обязанностях.

Имелись бесчисленные контакты с прилегающими территориями Пруссии, особенно с Рейнской областью. После того, как Маркс и его товарищи вступили в Союз коммунистов, они позаботились о том, чтобы каждый коммунист, с которым они были в контакте, создавал ячейку Союза. Нелегальная литература, изданная за границей, контрабандой ввозилась в Германию в больших количествах, а наиболее важные статьи из Deutsche Briisseler Zeitung переиздавались в виде рекламных листовок и довольно широко распространялись.

Немецкие коммунисты в Бельгии готовились к спешному переезду в Германию при первых признаках (революции). Вильгельм Вольф был арестован брюссельской полицией в середине февраля 1848 года и открыто заявил, что он и его друзья сосредотачивают все свое внимание на Германии, где они вели усиленную пропаганду. «Кёльн и Экс-ла-Шапель, — как его цитирует доклад полиции, — были местами, где намечалось восстание». До этого бельгийская полиция и бельгийские консерваторы не обращали особого внимания на немецких коммунистов. Прусский посол никогда не упускал их из виду и время от времени обращал внимание бельгийских властей на их «преступную деятельность», но безрезультатно.

Это положение изменилось, когда обстановка в стране обострилась и немцы активизировались. Несколько газет начали нападки на немецких эмигрантов, и посол Пруссии, вероятно, приложил руку к этой кампании. 20 января он смог сообщить своему правительству, что бельгийская полиция теперь считает необходимым следить за проводимой агитацией и что она намерена принять определенные меры против иностранцев, в особенности против немцев. Нет сомнений в том, что посол сделал все возможное, чтобы стимулировать действия полиции. Между тем напряжение росло день ото дня. Но все знали, что революция может победить только после того, как она победила в Париже. Все ждали крика галльского петуха.

Волнения охватили Францию. Народ  требовал реформы избирательного права и, по обычаю того времени, была устроена кампания банкетов. Но ничто не предвещало немедленный революционный взрыв. (Король) Луи-Филипп, старый циник, переживший множество революций, пытался успокоить своих министров. «Парижане не устраивают революцию зимой, — говорил он. «Они штурмуют учреждения в жаркую погоду. Они штурмовали Бастилию в июле, трон Бурбонов — в июне. А вот в январе или феврале — нет». Тучный, флегматичный Луи-Филипп забыл, что залпы, выпущенные по толпе, могут и в феврале довести температуру до июльской. 23 февраля военные расстреляли мирную демонстрацию. На следующее утро Париж покрылся баррикадами.

Народ требовал уже не избирательной реформы, а республики. Вечером 24-го Пале-Рояль (королевский дворец) оказался в руках повстанцев. Король бежал, а трон сожгли на костре. В тот же вечер было сформировано временное правительство и провозглашена республика.

События в Париже стали известны в Брюсселе, но даже самые большие оптимисты не ожидали, что события будут развиваться так быстро и так успешно. После начала восстания сообщение между Парижем и Брюсселем было прервано.

«Вечером 24 февраля 1848 года, — пишет Штефан Борн, — полдюжины молодых немцев стояли на парижском перроне брюссельского вокзала. Они были практически одни. С утра не было ни единого поезда из французской столицы, ни известий о вспыхнувших беспорядках. Благонамеренные жители бельгийской столицы были весьма вялокровной публикой и их надо было разогреть, чтобы они взялись за дело, которое, видимо, их не беспокоило. Мы, немногочисленные немцы, были, как я уже сказал, почти одни на перроне, и мы были иностранцами.

Но нет, там стояли еще два человека, дама и джентльмен, стоявшие в углу молча и с озабоченным видом. Они тоже ждали поезда, который если и не шел из Парижа, то, по крайней мере, от французской границы. Время от времени он или она бросали на нас мрачные взгляды, пока мы стояли и весело болтали, высказывая свои догадки и надежды относительно известий, приход которых теперь уже невозможно было отсрочить.

Они угадали наши мысли и подошли на несколько шагов к нам, но вдруг протяжный свисток возвестил о приближении долгожданного поезда. Еще мгновение, и вот он уже на вокзале. Прежде чем он остановился, кондуктор спрыгнул и закричал во весь голос: «Красное знамя развевается на башне Валансьен и провозглашена республика». «Да здравствует Республика!» закричали мы в один голос. Но леди и джентльмен, ожидавшие новостей, побледнели и поспешно удалились. Вокзальный служащий сказал нам, что это были французский посол генерал Руминьи и его жена.

Победа революции в Париже обеспокоила и привела в замешательство бельгийское правительство, по крайней мере, так оно казалось на первый взгляд. Рожье, министр иностранных дел, начал переговоры со своим другом Консидераном, фурьеристом, который выступал за революцию сверху. Правительство (Бельгии), находившееся в руках либералов, само должно бы провозгласить республику. Король намекнул республиканцам, что не будет противиться воле народа и готов отречься от престола, если бельгийцы действительно захотят республики. Он всего лишь желал, чтобы все происходило организованно и без кровопролития, и, кроме того, он надеялся на солидную пенсию.

Все, казалось бы, развивалось превосходно, но все это было только маневром. Тем временем правительство призвало резервистов и солдат из отпуска, и двинуло полки на Брюссель. Вместо того, чтобы пытаться остановить распространение слухов о том, что оно готово добровольно согласиться с самыми крайними требованиями, оно скорее поощряло их, чтобы уменьшить натиск (революции) и усыпить решительное меньшинство.

Руководство движением практически единолично осуществляла Демократическая ассоциация. 27 февраля она объявила о массовом митинге, который было решено созвать на следующий день, на этот раз у ратуши, чтобы потребовать призыва рабочих и ремесленников для пополнения Национальной гвардии и оказания необходимого давления. На митинге прозвучал призыв к оружию, чтобы не оказаться беззащитными в случае нападения полиции. Поздно ночью было несколько мелких демонстраций, которые были разогнаны полицией, что дало ей желанный повод запретить митинг на следующий день. Правительство, располагавшее теперь достаточной военной силой, на которую можно было опереться, вдруг заговорило совершенно иным тоном. Когда депутаты-демократы заявили в палате, что триумфальное шествие Революции двинется из Парижа и завоюет весь мир, представитель правительства ответил, что для свободы едва ли необходимо совершать такое кругосветное путешествие до того, как она доберется до Бельгии.

Немецкие эмигранты были в авангарде революционного движения. Маркс помог составить приветствие от Демократической ассоциации, направленное временному правительству во Франции. В нем говорилось о великих задачах, которые еще стоят перед революцией. В демонстрации в ночь на 28 февраля приняли участие немецкие эмигранты. Вильгельма Вольфа арестовали, у него нашли кинжал. По данным полиции, Маркс из только что полученных им шести тысяч франков отдал пять тысяч на покупку оружия для рабочих Брюсселя.

У полиции наконец появился повод расправиться с эмигрантами. Она работала в тесном контакте с послом Пруссии, который получил список подлежащих высылке 29 февраля, всего через день или два после его составления. Имя Маркса было первым в списке.

Маркс ни в коем случае не собирался оставаться в Бельгии. Революционным центром Европы был Париж, куда его звал старый знакомый Флокон, ставший членом временного правительства. Он пригласил «дорогого и отважного - cher et vaillant» Маркса вернуться в страну, из которой его изгнала тирания: «Тирания изгнала вас; свободная Франция широко распахивает свои врата для вас и всех, кто борется за священное дело братства народов».

Это письмо было отправлено из Парижа первого марта. Маркс получил его второго или третьего числа, то есть практически одновременно с распоряжением полиции, дававшим ему лишь двадцать четыре часа на то, чтобы покинуть Брюссель. Приказ о высылке был вручен Марксу в пять часов дня 3 марта. У него было несколько часов, чтобы уладить массу личных и политических дел. Почти сразу же, как только известие об успешном восстании в Париже достигло Лондона, Шаппер, Генрих Бауэр и остальные в штаб-квартире Союза коммунистов решили спешно ехать в Париж. Лондонское отделение Союза решило передать возложенные на него полномочия брюссельскому отделению. Брюссельским отделением был Маркс, но Маркс уже был изгнан из Брюсселя. 

Вечером 3 марта пятеро депутатов отделения собрались в комнате Маркса в гостинице, в которой он жил. Собрание распустило отделение Союза, только что назначенное центральным, и наделило лично Маркса всеми полномочиями и поручило ему создать новое центральное отделение Союза в Париже.

Не успели они покинуть помещение, как нагрянула полиция. Ей однако не удалось поймать товарищей Маркса, которым удалось ускользнуть в общей неразберихе. Но в её руки попали бумаги и документы Союза коммунистов, в том числе протокол только что состоявшегося собрания. Таким образом, имена главных руководителей Союза оказались в её руках. Копии протокола и других документов, найденных в комнате Маркса, были отправлены послу Пруссии как знак и свидетельство поспешного проявления дружбы.

Маркс описал омерзительное поведение полиции в письме к Реформу: «Получив 3 марта в пять часов пополудни приказ покинуть Бельгию в течение двадцати четырех часов, вечером того же дня, когда я был еще занят приготовлениями к отъезду, комиссар полиции в сопровождении десяти местных полицейских вошли в моё жилище, обыскали весь дом и кончили тем, что арестовали меня под предлогом отсутствия у меня документов. Но у меня помимо совершенно исправных документов, которыми меня снабдил г-н Дюшетель после высылки меня из Франции, было и распоряжение о высылке, которое Бельгия вручила мне всего за несколько часов до этого.

Я не стал бы говорить о своем аресте и о зверствах, которым меня подвергли, если бы не одно обстоятельство, которое было бы трудно понять даже в Австрии. Сразу же после моего ареста моя жена обратилась к г-ну Жоттрану, президенту Демократической ассоциации Бельгии, и попросила его предпринять необходимые шаги. Вернувшись, она застала у дверей полицейского, который с изысканной вежливостью сказал ей, что если она хочет поговорить с г-ном Марксом, ей нужно только следовать за ним. Жена с радостью приняла это предложение. Ее отвели в полицейский участок, где комиссар начал с того, что сказал ей, что г-на Маркса там нет; затем он грубо спросил, кто она такая и что ей было нужно от г-на Жоттрана и есть ли у нее при себе документы. Г-на Жиго, бельгийского демократа, который сопровождал мою жену и полицейского в полицейский участок, возмутившегося нелепыми и наглыми вопросами комиссара, полицейские заставили замолчать, схватили его и бросили в тюрьму. Мою жену под предлогом бродяжничества бросили в тюрьму при ратуше и заперли в темной комнате вместе с несколькими проститутками. На следующее утро, в одиннадцать часов, жандармский конвой повел ее среди бела дня в офис следователя. Ее продержали в камере ещё два часа, несмотря на возмущенные протесты, раздававшиеся со всех сторон, и подвергли ее суровым погодным условиям (зимнего) сезона и самым гнусным оскорблениям со стороны жандармов.

В конце концов она опять предстала перед следователем, который был очень удивлен тем, что полиция с её заботой не арестовала также и моих малолетних детей. При таких обстоятельствах допрос представлял собой полный фарс, ведь единственное преступление моей жены состоит в том, что она разделяет убеждения своего мужа, хотя она и прусского аристократического происхождения.

Я не буду вдаваться во все подробности этого отвратительного дела, а лишь добавлю, что когда нас освободили, как раз истекли двадцать четыре часа отсрочки, и мы были вынуждены покинуть страну, не имея возможности взять с собой даже самые незаменимые личные вещи»." (Продолжение следует)

.