Б.И. Николаевский и О. Менхен-Хельфен:
"ГЛАВА XIX
ФРАНКО-ПРУССКАЯ
ВОЙНА (И ПАРИЖСКАЯ КОММУНА)
(...)
В 1840-х годах
Маркс ставил Францию в качестве образца для немцев и мерил уровень развития Германии
по уровню ее соседа. Но с начала 1860-х годов Маркс постепенно начал
сомневаться в этой старой, привычной идее. Энгельс начал сомневаться в этом еще
раньше; и по мере того, как экономическое развитие Германии становилось все
более и более впечатляющим, и по мере того, как процесс её государственного объединения,
хотя и в извращенных, неполных и полуфеодальных формах, становился все более
явным, Маркс постепенно убеждался, что будущее принадлежит именно немецкому
рабочему движению.
В 1870 году,
перед началом франко-прусской войны, он писал Энгельсу: «Я твердо убежден, что,
хотя первый импульс был дан Францией, Германия гораздо более созрела для
социалистического движения и намного опередит Францию. Французы делают большую
ошибку и самообман, если они по-прежнему считают себя «избранным народом». В
середине фавраля 1870 года он написал Кугельманну, что он ожидает большего от
социального движения в Германии, чем во Франции. Объединение Германии было
предпосылкой и гарантией пролетарского движения в сердце Европы.
Летом 1870 года,
когда разразилась франко-прусская война, Маркс не колебался ни минуты. К
патриотическим эксцессам немецкого господствующего класса и мелкой буржуазии он
питал только презрение, проявляя особое презрение к лирическим выходкам тех,
кто недавно были его товарищами и даже друзьями. Прочитав милитаристские стихи
Фрейлиграта, он написал Энгельсу, что скорее будет по-кошачьи мяукать, чем распространять
такие баллады. Он возмущался лидерами фракции Лассаля (в германской социал-демократии), безоговорочно поддерживавшими
прусское правительство в разжигании войны с Францией, и одобрял Бебеля и
Либкнехта, голосовавших против военных кредитов, хотя и не соглашался с их
доводами. Марксу казалось очевидным, что в борьбе с Бисмарком не может быть
перемирия даже на войне.
Дело Германии не
было делом (династии) Гогенцоллернов.
Франция (Наполеона 3-го) напала на
Германию, а не на Пруссию, и Германия должна защищаться. Но победа
Германии была необходима прежде всего в интересах рабочего движения. Маркс считал, что есть две причины, по
которым победа Луи-Наполеона была бы губительной. Во Франции бонапартистский
режим укрепился бы на долгие годы, и Центральная Европа была бы отброшена вспять
на целые десятилетия, а процесс объединения Германии был бы прерван. И тогда,
как писал Энгельс 15 августа 1870 г., о самостоятельном немецком рабочем
движении уже не могло бы быть и речи, ведь все будет поглощено борьбой за
восстановление существования как нации.
С другой стороны,
победа Германии означала бы конец бонапартизма, и какое бы правительство ни возникло
во Франции, поле социальных боёв стало бы более свободным. «Если
пруссаки победят, — писал Маркс Энгельсу сразу после начала войны, —
централизация государственной власти будет полезна для централизации немецкого
рабочего класса. Кроме того, доминирование
Германии приведет к тому, что центр тяжести рабочего движения в Западной Европе
еще более определенно переместится из Франции в Германию, и достаточно лишь
сравнить движение в обеих странах с 1866 г. до настоящего момента, чтобы
увидеть, что немецкий рабочий класс превосходит французский как теоретически,
так и организационно».
23 июля 1870 г.
Генеральный совет (Интернационала) издал
манифест о войне. Его написал Маркс. Будучи обращенным к рабочим всего мира,
он, очевидно, не мог содержать всех доводов, определявших позицию Маркса. В нем
говорилось, что «с немецкой стороны война была войной оборонительной», что
немедленно поднимало вопрос о том, кто поставил Германию в такое положение, что
она должна защищаться.
В Бисмарке Маркс
видел уже не слугу, а ученика и подражателя Наполеона. В манифесте, изданном в
самом начале войны, подчеркивался тот факт, что защита Германии может дегенерировать
в войну против французского народа. Но если германский рабочий класс допустит
это, то и победа, и поражение будут одинаково злом. «Все зло, которое пришлось
пережить Германии после так называемых "освободительных войн" (против Наполеона I), возродится и удвоится», — заключал манифест. «А объединение рабочих всех стран
окончательно уничтожит войну».
(...)
Манифест одобрял
французских рабочих за то, что они выступили против войны и против Наполеона. Но
это было все. Ни в манифесте, ни в
переписке Маркса с Энгельсом нет ни слова о задачах французского пролетариата в
эти роковые недели. Все те годы, в течение которых оболваненный мир восторгался
Наполеоном III как подлинным
последователем корсиканца (Наполеона I), Маркс придерживался мнения, что это всего лишь «заурядная каналья», и считал,
что его судьба предрешена, уже задолго до того, как гнилость бонапартистского
режима стала очевидной для всех наблюдателей.
Наполеон III (карикатуры Оноре Домье - Honoré
Daumier )
«Каким бы ни был
результат войны Луи Наполеона с Пруссией, — говорилось в манифесте, —
похоронный звон по Второй империи уже прозвучал в Париже». С самого первого дня
военных действий Энгельс, будучи знатоком военной истории, был убежден, что Германия
победит. Его статьи о военных действиях в Pall Mall Gazette привлекли к себе большое внимание, а
точность, с которой он предсказал катастрофу при Седане вплоть до точной даты,
подтвердила его репутацию «генерала» — прозвище, которым его друзья отныне
неизменно называли его. Поражение Наполеона было неизбежным, а поражение
Наполеона означало бы революцию во Франции. Однако, в какой ситуации! «Если в
Париже разразится революция, — писал Маркс Энгельсу 8 августа, — то возникает
вопрос: есть ли у неё силы и лидеры, способные оказать серьезное сопротивление
пруссакам? Нельзя отрицать того, что двадцатилетний фарс бонапартизма вызвал
страшную деморализацию. Едва ли можно рассчитывать на революционный героизм».
(...)
Революция должна
была произойти. Это было несомненно. Но Маркс был также уверен, что ее победа в
Париже возможна только после поражения на фронте. Его уверенность в этом объясняет
умолчание об этом в манифесте. Французские секции Интернационала не дали
себя увлечь волне патриотического подъема, захлестнувшей страну с началом
войны. Одной их ненависти к Наполеону было достаточно, чтобы уберечь их от
этого. Для них было бы немыслимо
желать, чтобы император выиграл войну и таким образом укрепил бонапартизм; и
они не верили, что он победит, ибо слабости его системы были им слишком хорошо
известны.
Полиция, как
обычно, неустанно выдумывая ложь, утверждала, что на мирных митингах незадолго
до начала войны были лозунги в пользу Пруссии. Такие митинги происходили
повсюду, и патриотические демонстрации в предместьях Парижа пришлось запретить,
потому что они иногда перерастали в демонстрации, прямо противоположные патриотическим.
Вполне возможно, что какой-нибудь чудак, мнящий себя революционером, и в самом
деле призывал приветствовать пруссаков, но несомненно, что рабочие, примкнувшие
к Интернационалу, не питали любви к Бисмарку, как бы они ни презирали
Наполеона.
Какими бы разобщенными
ни были французские социалисты — «Интернационалисты последнего часа», как называли
их «старые» интернационалисты, что лишь способствовало внесению в их ряды новых
разногласий, — все они, конечно, не желали победы Пруссии в ущерб Франции. Их
страна, порабощенная, униженная и угнетенная мошенническим (бонапартистским) режимом, тем не менее оставалась страной
революции, сердцем Европы, ныне и навсегда. Они не верили в Наполеона, но верили
во Францию и миссию Франции.
Бакунин, который
в то время пользовался большим авторитетом у французских членов Интернационала,
думал так же, как и они. Более того, он был почти идеальным воплощением
французского революционного патриотизма. Подобно Марксу, он считал равнодушие к международным конфликтам псевдорадикальным
и только вредным для революции. Подобно Марксу, он требовал вмешательства
пролетариата во всей его силе. Но, в отличие от Маркса, он считал Германию, а
не Россию, врагом (социализма) и
главным оплотом реакции; и Бакунин при этом имел в виду не только нынешнюю
Германию; в его глазах Германия была центром и образцом деспотизма на
протяжении столетий, начиная с Реформации и подавления крестьянских восстаний в
первой трети шестнадцатого века.
Хотя были и
другие деспотические правительства, еще более жестокие, чем немецкое, эта
фундаментальная истина была для него неважной, потому что «Германия возвела в систему,
в религиозный культ то, что в других странах было лишь фактом». Это было
особенностью немецкого национального характера. Бакунин любил цитировать
изречение Людвига Борне, что «другие люди порой рабы, а мы, немцы, всегда
лакеи». Он называл холуйство немцев их прирожденным свойством, которое они
возвели в систему, и тем превратив его в неизлечимую болезнь.
Если бы немцы,
сами осужденные на рабство и распространяющие чуму деспотизма, куда бы они ни
пошли, завоевали Францию, то дело социализма было бы потеряно и любую надежду на
революцию в Германии — надежду, которая во всяком случае могла быть оправдана
лишь духом оптимизма, противоречащим всякому опыту, — «пришлось бы похоронить
не менее чем на полвека, и Франции грозила бы судьба Польши».
Еще до того, как
война началась по-настощему, он, как и Маркс, считал, что поражение Наполеона
неизбежно; но он не считал поражение Франции неизбежным, т. е. предполагал, что
она очнется и вовремя вспыхнет революция. Революция и только революция может
спасти Францию, Европу и социализм. Французы, прежде всего рабочие, должны
подняться, втоптать в пыль бонапартизм и броситься на врага Франции и
цивилизации со всепоглощающим энтузиазмом революционного народа. Единственная
их надежда заключалась в превращении империалистической войны в революционную.
(...)
Новости о
катастрофе под Седаном достигли Парижа 4 сентября; Немцы взяли в плен сто
двадцать пять тысяч человек и захватили шестьсот орудий, а император сдался
пруссакам. Империя рухнула, даже не пошевелив пальцем в свою защиту. В Париже была
провозглашена республика, а провинции, если они не сделали этого раньше Парижа,
последовали его примеру.
Наполеон III оставил республике ужасное наследие. Враг вторгся в страну, армии были в
беспорядке, казна была пуста. Беспокойный вопрос Маркса о будущем вскоре должен
был получить ответ.
(...)
6 сентября Маркс
обратился к Генеральному Совету (Интернационала)
с речью о коренном изменении положения в Европе, вызванном падением режима Наполеона
III во Франции. Благодаря огромному авторитету, которым он пользовался в
Генеральном совете, ему удалось убедить его признать молодую Французскую республику,
несмотря на неуверенность и колебания некоторых его английских членов. Было
решено, что новая ситуация требует издания второго манифеста. Он был написан
Марксом при содействии Энгельса в тех местах, которые касались военных
вопросов. Он был опубликован 9 сентября.
Бисмарк (английская карикатура)
Главный тезис
манифеста, от которого зависели все остальные, был таким: после Седана Германия
больше не вела оборонительную войну. «Война в защиту закончилась капитуляцией
Луи Наполеона, капитуляцией в Седане и провозглашением республики в Париже. Но
задолго до того, как произошли эти события, в тот самый момент, когда
обнаружилась вся гнилость бонапартистских армий, прусская военная камарилья уже
имела захватнические цели». Для опровержения мнимой необходимости аннексии
Эльзаса-Лотарингии для защиты Германии Маркс использовал аргументы, которыми
снабдил его Энгельс. Они были убедительны, но были предназначены лишь для того,
чтобы произвести впечатление на военных экспертов. А главный упор делался на
политическую аргументацию, что делало манифест Генерального Совета самым
значительным документом того времени. (Продолжение
следует)
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий