Секрет успехов буржуйского Запада в том, что если протянуть ему руку, он её откусит.
Выделенные автором места подчеркнуты. Мои пояснения в тексте - (в скобках курсивом)
* * *
Б.Ф. Скиннер:
"Но как можно восстановить доверие к демократическому процессу? Президент (США) не может просить фармаконцерны производить миллионы инъекций "уверенности", наподобие многочисленных прививок "от гриппа"*. Мы хотим, чтобы люди обсуждали проблемы, выступали за кандидатов и ходили на выборы, но они будут это делать не потому, что у них есть "уверенность" в демократическом процессе, а потому, что следствием этого будут определенные последствия. Потенциальные избиратели остаются дома, когда им ничего не светит за их хлопоты. Голосование за кандидата, проигравшего президентские выборы 1972 года, не давало, как мы говорим, (оперантного) подкрепления, как и голосование за Никсона - кандидата, который победил. Поведение активистов, пожертвователей и голосующих за кандидата в президенты подверглось известному процессу, называемому по-научному экстинкцией или гашением (акта поведения). Чтобы обратить его вспять, нам надо позаботиться о том, чтобы политически (активное) поведение гражданина снова получало как последствие (положительное) подкрепление. Демократический процесс функционирует, когда имеет значение то, участвуют ли в нём люди или нет.**
Уверенность — это лишь одно из сотен слов, описывающих чувства или состояния ума, которые приходят нам (на язык) привычным и удобным образом в повседневных разговорах о поведении людей, слов, которые по своей сути враждебны научному подходу. Вероятно, отдельный случай как таковой не вызывает серьезных проблем, потому что, когда на карту поставлены важные последствия, принимаются более эффективные меры, но всеобщая тенденция размышлять о поведении именно так, противодействует выяснению роли окружающей среды и, как я считаю, объясняет то, почему мы все еще так бедствуем.
Трудность усугубляется тем фактом, что сами ученые-бихевиористы зачастую не избавились от старых тенденций. Многие устоявшиеся концепции страдают от тех же недостатков. Пример тому - использование в психологии термина "attitude - склонность". Возможно, оно началось как метафора. Поскольку объекты обычно падают в направлении, в котором они наклонены, то мы говорим, что человек склоняется к тому или иному политическому кандидату. Быть склонным что-то сделать - это также находиться в положении, отклоненном от вертикали. Но в какой-то момент этот термин начали применять к внутреннему состоянию ("души"). Выдающийся экономист сэр Артур Льюис заявлял, что "экономический рост зависит от склонности к работе, к богатству, к бережливости, к рождению детей, к изобретениям, к общительности, к приключениям". Он мог бы с таким же успехом сказать, что экономический рост зависит от того, работают ли люди, приобретают ли они богатство, копят, заводят ли детей, изобретают ли они вещи, ладят ли с незнакомцами и исследуют ли мир. Следует ли тогда сказать, что под "склонностью" он подразумевает лишь вероятность того, что люди будут вести себя данным образом? Нет, сэр Артур отвергает такое возможное оправдание, поскольку он продолжает: "и все эти склонности проистекают из глубоких источников человеческого разума". Для него склонности - это больше, чем вероятность действий; это - ментальные силы (разума). Мол, люди работают, копят, потребляют, рожают детей и так далее из-за своих склонностей. Если это так, то мы можем объяснить экономический рост, лишь заглянув внутрь разума человека, но тогда мы должны отвернуться от внешних факторов, в отношении которых можно что-то сделать, экономических условий, в которых люди работают, приобретают товары и копят, и социальных условий, в которых они заводят семьи и относятся друг к другу хорошо или плохо. Говоря о склонностях, мы отвлекаем внимание от роли окружающей действительности в росте экономики.
Другое чувство или состояние ума, которое имеет гарантированное место в социологии, - это отчуждение (alienation). Рабочие на конвейере жалуются на то, что они несчастны, они часто прогуливают, бастуют или увольняются. Говорят, что они делают это, помимо прочего, потому, что они (испытывают) отчуждение. Не следует ли нам тогда изучать, как ощущается отчуждение? Вклад одного авторитета в этой области описан следующим образом: "[Он] не отрицает, что причины отчуждения лежат где-то ещё, вне индивида; либо в окружающей действительности, либо в отношениях индивид - действительность. Но он правильно делает, настаивая на том, что само отчуждение как субъективное ощущение индивида следует четко отличать от отчуждающих его социальных структур. Проведя это различие, можно затем обсуждать то, следует ли сосредоточиться в первую очередь на самом отчуждении [как субъективном состоянии] или на отчуждающих условиях в социальной структуре, т.е. на самом явлении или на его причинах". Но этим игнорируется важнейшее обстоятельство. Проблема возникает, потому что определенные социальные структуры понуждают людей вести себя определенным образом; они при этом могут вызывать чувства, но это - побочный эффект.
Чувства и состояния ума могут узурпировать эту роль как причину поведения в основном потому, что мы реагируем на наши собственные тела, когда мы реагируем на мир вокруг нас, однако есть и другие причины. Как указал Фрейд, мы часто действуем, не имея соответствующих чувств; в этом случае нам следует искать другие причины. Но Фрейд, вероятно, виноват в том, что мы ищем (причину поведения) в неправильном месте - в глубине психической жизни человека. Он сильно зарывался в глубины психоанализа, как лингвисты (шарлатан Хомский-Чомский с эпигонами) - в "глубинные структуры", и (в сравнении с) этой (претензией на) глубокомыслие (бихевиористский) анализ поведения кажется поверхностным, а копание в чувствах - особенно глубоким. Статья о движении за права человека в России (СССР) содержит следующий вопрос: "Можно ли побудить сознание советских граждан требовать, а сознание советской бюрократии обеспечивать правозаконность?" Но что здесь делает "сознание"? Почему бы просто не сказать: "Можно ли побудить советских граждан требовать, а советскую бюрократию обеспечивать правозаконность?" С помощью термина "сознание" автор намекает на что-то превыше или глубиннее самого поведения. И действительно, кое-то за пределами поведения действительно надо принимать во внимание, но лишь в определенных государственных и социальных системах, а не глубоко укоренившиеся чувства.
Недавно я получил письмо, которое начиналось так: "Вы когда-нибудь задумывались о том, какой огромный резервуар чувств против войны существует во всем мире? Он растрачивается впустую! Он закупорен, и ничем не возможно продемонстрировать его в плане прогресса на пути к настоящему миру... давайте высвободим этот огромный резервуар чувств". Мы все знаем, о чем речь автора (письма). Мы читаем газеты и смотрим репортажи по телевизору и хотим действовать, но обнаруживаем, что мало что можем сделать. Кажется, что что-то, связанное с войной, действительно "закупорено", и было бы замечательно, если бы мы и миллионы таких, как мы, могли вытащить пробку. Но наружу выплеснулись бы не чувства, а действия. Мы нашли бы что-то, чтобы предотвратить войну. Но почему бы автору письма не потрудиться написать просто так: "Знаете ли вы, сколько людей в мире сделали бы что-то, чтобы остановить войну, если бы могли? Давайте дадим им шанс!" Такое заявление побуждает к ответу: "Но как?" Если что-то и можно сделать, то это будет сделано не высвобождением чувств, а указанием шагов, которые необходимо предпринять для установления мира во всем мире. Закупоренные чувства и шлюзы, требующие открытия, являются мощными метафорами, но они не говорят нам, что делать.
Научный доклад, опубликованный Международной ассоциацией исследований мира, развивает известное заявление, сделанное ЮНЕСКО много лет назад: "Wars begin in the minds of men; hence it is in the minds of men that the defense of peace must be constructed - Войны начинаются в умах мужчин; следовательно, именно в умах мужчин должна быть построена защита мира".*** Но как нам проникнуть в умы мужчин (и, возможно, женщин) и что нам следует построить в защиту мира? Соответствующие факторы находятся во внешнем мире. Войны начинаются во многих местах и по многим причинам: избыток населения (опять глобалистская ложь!), конкуренция в мировой торговле, пограничные споры, концентрация военной мощи, расовые и национальные претензии и встречные претензии, неравное распределение богатства... мы знаем, по крайней мере, часть того, что нужно сделать при проблемах такого рода. Если хотите, назовите это "поверхностным" анализом, но обращаться вместо этого к умам людей, как бы глубоко это ни укоренилось там, значит отказаться от всякой надежды на решение.
Но менталистскому подходу способствует не только это фальшивая глубина. Из его слабостей извлекаются определенные выгоды. Те, кто должны принимать важные решения, терпят ущерб, когда дела идут не так. Они несут ответственность за свои действия в том смысле, что их наказывают за ошибки. Удобный способ избежать наказания - призывать к изменению мышления, а не к действиям.
Таким образом, сказать, что Америке необходимо больше уверенности, приписываемой проекту долины Теннесси, безопаснее, чем сказать, что Америке нужно больше проектов того же рода. Никто не возражает против призыва к уверенности, но предложение построить больше плотин и заводов может быть встречено в штыки. Аналогично, те, кто призывает к большей уверенности в демократическом процессе, не обязательно готовы поддержать изменения в проведении выборов, в методах финансирования кандидатов, в практике лоббирования или в любых других условиях, которые подрывают демократическую систему. И многие из тех, кто призывает к новому отношению к работе, бережливости и семье, могут сомневаться в призывах к социальные изменения, которые эффективно побудят людей работать, экономить и иметь больше или меньше детей. Это же безопасно - призывать к изменению чувств и состояний ума именно потому, что так вообще не произойдет ничего, за что можно было бы нести ответственность.
Чувства играют и иную, причём возможно, более разрушительную роль, когда их считают не причинами (поведения), а ценностями, не как (опыт) предшествовавшего поведения, а как поведение в будущем. Питательная еда необходима для выживания индивидуума; разве поэтому не чрезвычайно важно то, чтобы она была вкусной? Сексуальное поведение необходимо для выживания вида; разве не чрезвычайно важно то, чтобы половые сношения были приятными? Но для индивидуума и вида важно не то, каковы вкус или ощущения, а то, дают ли они подкрепление, то есть усиливают ли они поведение, факторами (подкрепления) которого они являются.
Восприимчивость к подкреплению, очевидно, развилась из-за ее ценности для выживания (вида), когда в результате мутации поведение организма получает более сильное подкрепление от питательной пищи или полового сношения, организм с большей вероятностью поглотит необходимую ему пищу и оставит потомство. Повышенная восприимчивость к подкреплению затем наследуется. Важно то, что восприимчивость должна выживать (при естественном отборе). А чувства побочны.
То же самое относится и к социальным подкрепителям, которые скорее всего называют ценностями. Говорят, что люди ведут себя по отношению друг к другу так, чтобы выражать сострадание и любовь и побуждать к благодарности, но важно то, что этим они вносят вклад в функционирование социальной среды или культуры. Поведение группы, которое мы называем этичным, делает её более эффективной. А чувства или состояния ума, связанные с этим, являются сопутствующими эффектами.
Счастье — это чувство, которое часто считают ценностью. Мы стремимся к счастью, но исследование того, каково ощущение быть счастливым, может не помочь этому. Напротив, оно может сделать это стремление менее успешным. Мы часто чувствуем себя счастливыми, когда наше поведение приводит к обладанию благами, и тогда мы ошибочно принимаем обладание за причину этого чувства. Мы совершаем ту же ошибку, когда действуем, чтобы осчастливить других, даря им хорошие вещи. Целые философии управления государством были основаны на теории, что если блага распределять "каждому по его потребностям", то люди будут счастливы. Но счастье связано с успешным действием, а не с тем, что приносит это действие. Оно - характерный (эффект) достижения, а не обладания. Обладание приводит к счастью только тогда, когда оно делает возможными дальнейшие действия. То, счастливы люди или нет, имеет большое политическое значение, но субъективная мера качества жизни не ссрособна ни на что, кроме того, чтобы сообщить нам, следует ли делать определенные изменения.
Другое чувство, которое считается важным как ценность, - это свобода, одна из величайших человеческих целей и, возможно, самая важная проблема в современном мире. Мы мало что получим от анализа того, каково чувство свободы; важны условия, в которых мы его испытываем. Когда мы избегаем наказания или угрозы наказания, мы говорим, что мы свободны, и чувствуем себя свободными, но мы остаёмся под управлением других частей окружающей действительности, особенно тех видов последствий, которые называются положительным подкреплением. Это тот вид управления (поведением), при котором мы делаем, как мы говорим, то, что хотим делать. Мы не пытаемся убежать из мира, в котором преобладает такойеуправление; напротив, мы действуем, чтобы его сохранить. Однако, как я утверждаю в книге "Beyond Freedom and Dignity - Превыше свободы и чести", неправильное понимание свободы, которое возникает из-за сконцентрированности на чувствах, фактически увековечило применение наказания и замедлило движение к миру, в котором люди будут чувствовать себя свободнее, чем когда-либо прежде.
Но что сказать о чистом наслаждении жизнью и приятных ощущениях, которые мы получаем, скажем, от искусства, музыки и литературы? Конечно, тут важны чувства. Но мы не должны пренебрегать тем, что мы делаем, наслаждаясь жизнью. Мы слушаем музыку, смотрим на картину, читаем книгу, и это виды поведения. Мы перестаем слушать и смотреть, когда, как мы говорим, в результате не получаем удовольствия. Мы называем некоторые вещи, на которые продолжаем смотреть или слушать, красивыми, но мы могли бы их также назвать подкрепляющими. Мы снова и снова слушаем музыку, которую находим красивой, мы снова и снова смотрим на картину, которую находим красивой. Исследование, которое ограничивается красивыми вещами или тем, какие чувства вызывают в нас красивые вещи, не подскажет нам, как исследовать мир, чтобы найти или создать больше таких вещей. Оно также не скажет нам, почему мы менее склонны покинуть группу людей и более склонны защищать ее и улучшать, если многое в ней даёт подкрепление тем, что мы называем красотой.
И поэтому, вообще мы наслаждаемся жизнью и называем мир прекрасным, а себя свободными и счастливыми, когда наше поведение приносит изобилие хороших вещей. Никакое структурное описание самих вещей или какой-либо анализ чувств, которые возникают, когда поведение получает от них подкрепление, не поможет нам сделать жизнь более приятной, а себя — более свободными и счастливыми. Вместо этого мы должны обратиться к отношениям (оперантного) обусловливания между поведением и его последствиями.
Такая программа не лишает людей их чувств. Она просто ставит чувства на их место и, делая это, ускоряет движение к действительности, в которой ими можно наслаждаться. Отказываясь принимать чувства и состояния ума как причины поведения, мы не делаем его - то, которое, как говорят, проистекает из них, менее важным. Вместо этого мы делаем возможным более успешное управление поведением.
Ясно, что науки о поведении еще не выполнили это обещание. Есть экономисты, которые сомневаются в том, что существует наука об экономике, и, если судить по глобальным стратегиям в современном мире, властвующие мало используют политологию. Антропологи, социологи и социальные психологи все более неуютно чувствуют себя в своих областях. (Один писатель сказал, что социология страдает от "кризиса доверия"). В большинстве этих областей нет недостатка в фактах, и постоянно прилагаются усилия для обнаружения имеющих смысл отношений между ними, математических или иных. Чего нет, так это логически связной теории человеческого поведения.
Я утверждаю, что в этом виновно сохранение ментализма (когнитивизма). Чем скорее мы откажемся от объяснения поведения в терминах чувств и состояний ума, тем скорее мы обратимся к условиям наследственности и окружающей действительности, функцией которых является поведение. Об этих условиях известно уже достаточно, чтобы гарантировать удовлетворительный успех в интерпретации, прогнозировании и управлении человеческим поведением. Отказ воспользоваться тем, что уже имеется, может означать отказ от выживания и уничтожение нашей цивилизации или даже человека как биологический вид.
Есть и те, кто скажет, что такая причина, безусловно, несоизмерима с таким следствием. Менталистская философия сравнительно безобидна, и она не должна серьезно мешать практичным людям. Не преувеличиваю ли я ее важность? Но должна быть какая-то причина, по которой мы не делаем технологических достижений в управлении человеческим поведением, которые столь очевидны в других областях, и причиной может быть наша сохраняющаяся приверженность личности как действующему субъекту. Такова природа человеческого поведения, что причины, кажущиеся пустяковыми, имеют глубокие последствия, чему есть исторический пример, к которому я склонен отнестись серьезно.
Я не историк и обычно не доверяю аргументам, основанным на истории, но я думаю, что в этом случае факты убедительны. С пятого века до нашей эры и примерно до 1400 года нашей эры Китай был столь же продвинут в физических технологиях, как и любая другая часть мира. Недавняя выставка ранней китайской керамики, керамических и бронзовых скульптур, посланная китайским правительством по всему миру, демонстрирует искусство и технологию, полностью равные тем, что были у греков того же периода. Такое положение сохранялось почти две тысячи лет. Затем три великих китайских изобретения - компас, порох и наборный шрифт - привели к необычайным переменам. Но не в Китае! Порох получил мало практического применения, поскольку китайские военные действия были церемониальными и в значительной степени находились под контролем астрологов. Дальние морские путешествия были запрещены, а от компаса было мало пользы для каботажного судоходства. Китайская система письменности с ее тысячами иероглифов не могла воспользоваться преимуществами наборного шрифта. Но вот Запад ухватился за эти три великих китайских изобретения и использовал их с громадными результатами. С компасом Запад исследовал мир, а с порохом завоевал его. Наборный шрифт и печатный станок принесли возрождение учености и распространение западной мысли. А пока все это происходило, Китай оставался средневековым обществом. Некоторые весьма безобидные культурные традиции лишили его преимуществ от собственных открытий.
Возможно ли, что теперь снова происходит что-то подобное, и что на этот раз западная культура пострадает от по сути церемониальных, астрологических и геомантических традиций? Воспримет ли Китай, к счастью незатронутый (древне)греческим "открытием идей", науку о поведении как эквивалент компаса, пороха и наборного шрифта и станет гегемоном новой эры? Или мы еще не опоздали? Сможем ли мы, наконец, начать извлекать пользу из нашего открытия (бихевиористской) науки о поведении и использовать ее, чтобы применить для решения проблем, с которыми сталкивается мир в наше время? В этом весь вопрос." (Продолжение следует)
---
* В данном вопросе Скиннер был потрясающе некомпетентен. "Вирусы гриппа", главную болезнетворную роль которых в гриппе голословно постулируют продажные "авторитеты", горе-врачи даже не пытаются обнаружить в мокроте больных, где там их должно быть великое множество, если верить лживой пропаганде, объявившей "вирусы" возбудителями гриппа. А реально в патогенезе гриппа главную болезнетворную роль играют бактерии, обычно стрептококки и стафилококки. Но вопреки этому неопровержимому факту преступная банда вакцинаторов пропагандирует ежегодные вкалывания "вакцин от гриппа" - не только бесполезных, но и вредных, постепенно истощающих естественный гуморальный и клеточный (лимфоцитный) иммунитет организма против не только гриппа, но и всех прочих инфекций и раковых заболеваний. Сатанинская шайка ВОЗ совершенно наобум нагло "прогнозирует", какой "тип вируса" якобы вызовет "пандемию" в следующем году, давая отмашку мошенническим фармаконцернам на массовое производство соответствующей "вакцины" с гарантией оплаты правительствами, участвующими в этом гнусном сговоре.
** Скиннер демонстрирует тут свою плачевную политическую наивность. Буржуйская "демократия" - это клоунада коррупционеров-марионеток и их хозяев - миллиардеров. Она принципиально и изначально продажна. И её участники более всего боятся политической активности граждан, выдвигающих в "демократическом процессе" свои политические и экономические требования, которые неизбежно противоречат интересам господствующего класса буржуев. Именно поэтому политически активное поведение граждан втихую, но с сокрушительной силой подвергается "экстинкции" - гашению. С другой стороны, подкуп политиканов и всех прочих важных винтиков государственной машины буржуйской "демократии" имеет системный и вездесущий характер. Он известен под названием "лоббирования".
Лоббирование, то есть подкуп функционеров иностранных государств, которые тем самым совершают государственную измену - важнейшая задача буржуазной дипломатии. Именно "лоббирование" Западом верхушки аппарата власти СССР, особенно - КГБ, было главной причиной предательских катастройки горбачева и шеварднадзе, отдавших западному империализму Восточную Европу, и прихватизации ельцина, разодравшего СССР на клочки. В послесоветский период иностранное лоббирование было сильно расширено практикой так называемого грантоедства.
*** Коварное буржуйское лицемерие, сваливающее вину за войны с больной головы господствующего класса на здоровую голову народа.
(Примечания behaviorist-socialist)
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий