ТРОЦКИЙ: КРИТИКА СТАЛИНИСТСКОЙ ПРОГРАММЫ КОМИНТЕРНА - 13

(Сокращенный конспект работы Л.Д. Троцкого, полный текст здесь: https://iskra-research.org/Trotsky/sochineniia/1928/1928-kritika-03.html . Мои пояснения в тексте - курсивом в скобках. behaviorist-socialist)

Л.Д. Троцкий:

"Критика программы Коммунистического Интернационала

4. Авантюризм, как продукт оппортунизма.

Второй параграф той же резолюции февральского пленума ИККИ (исполнительного комитета Коминтерна) гласит:

«Первая волна широкого революционного движения рабочих и крестьян. шедшего в основном под лозунгами, и в значительной степени под руководством коммунистической партии, прошла. Она закончилась в ряде центров революционного движения тягчайшими поражениями рабочих и крестьян, физическим истреблением коммунистов — и вообще революционных кадров рабочего и крестьянского движения». (Курсив наш).

Когда «волна» развертывалась, ИККИ говорил, что все движение идет под синим знаменем и руководством Гоминьдана, который даже заменяет собою Советы. Именно поэтому компартия подчинялась Гоминьдану. Но именно поэтому революционное движение закончилось «тягчайшими поражениями». Теперь, когда эти поражения признаны, делается попытка вовсе вычеркнуть Гоминьдан из прошлого, как будто его и не было, как будто бы ИККИ не объявлял синее знамя (Гоминьдана) своим знаменем.

В прошлом не было никаких поражений, ни в Шанхае, ни в Ухане, только одни переходы революции «в более высокую стадию». Так нас учили. Теперь сумма этих переходов неожиданно объявляется «тягчайшими поражениям рабочих и крестьян». Однако, для того, чтобы хоть сколько-нибудь замаскировать этот неслыханный политический провал предвиденья и оценки, заключительный параграф резолюции заявляет:

«ИККИ вменяет всем секциям КИ в обязательность бороться против клеветы со стороны соц-демократии и троцкистов, утверждающих, что китайская революция ликвидирована(?)».

В первом параграфе резолюции нам говорили, что «троцкизм» состоит в признании китайской революции перманентной, то есть перерастающей теперь именно из буржуазной стадии в социалистическую. Из последнего параграфа мы узнаем, что по мысли «троцкистов», «китайская революция ликвидирована». Каким образом ликвидированная революция может быть перманентной революцией? Тут весь Бухарин, целиком. Только полная, ничего не опасающаяся безответственность может позволять себе такие противоречия, разъедающие в корне революционную мысль.

Если под «ликвидацией» революции понимать тот факт, что наступление рабочих и крестьян отбито и утоплено в крови; что массы находятся в состоянии отступления и отлива; что до нового прибоя должны, помимо всего прочего, произойти молекулярные процессы в самих массах, требующие известного периода времени, длительность которого заранее невозможно определить; если «ликвидацию» понимать таким образом, то она ничем не отличается от «тягчайшего поражения», которое ИККИ, наконец, вынужден был признать.

Или же ликвидацию надо понимать буквально, как упразднение китайской революции, то есть самой возможности и неизбежности ее возрождения на новом этапе? О такой перспективе можно было бы говорить серьезно, то есть не для внесения смуты, только в двух случаях: если бы Китай был обречен на распад и полную гибель, — но для такого допущения нет ни малейших оснований; или же, если бы китайская буржуазия оказалась способной разрешить основные проблемы китайской жизни своими, нереволюционными средствами. Не этот ли последний вариант подкидывают нам теперь теоретики «блока четырех классов», загнавшие коммунистическую партию прямо в ярмо буржуазии?

История повторяется. Слепцы, которые не поняли размеров поражения 1923 года, в течение полутора лет, обвиняли нас в «ликвидаторстве» по отношению к германской революции. Но и этот, недешево обошедшийся Интернационалу урок не пошел им впрок. Сейчас они в старых штампах заменяют только Германию Китаем. Правда, потребность найти «ликвидаторов» сейчас у них еще острее, чем четыре года назад, ибо на этот раз слишком уж очевидно, что если кто «ликвидировал» вторую китайскую революцию, так это авторы «гоминьдановского» курса.

Сила марксизма — в способности предвиденья. В этом смысле оппозиция может сослаться на полное подтверждение опытом своих прогнозов: сперва — относительно Гоминьдана в целом, затем — относительно «левого» Гоминьдана и уханского правительства, и, наконец, в отношении «задатка» под третью революцию, то есть кантонского переворота. Какое же еще может быть подтверждение теоретической правоты?

Та самая оппортунистическая линия, которая политикой капитуляций перед буржуазией принесла революции уже на первых двух этапах тягчайшие поражения, «переросла» на третьем этапе в политику авантюристских налетов на буржуазию и довела тем поражение до конца.

(...)

Действительным противоядием против путчизма, как и против оппортунизма, может стать только ясное понимание той истины, что руководство вооруженным восстанием рабочих и крестьянской бедноты, захват власти и учреждение революционной диктатуры всей своей тяжестью ложатся отныне на коммунистическую партию Китая. Если она насквозь проникнется пониманием этой перспективы, она так же мало будет склонна импровизировать военные налеты на города, или вооруженные восстания в западне, как и приниженно гоняться за знаменем врага.

Резолюция ИККИ осуждает себя на полное бесплодие уже тем одним, что рассуждая архи-абстрактно о недопустимости перепрыгивания через этапы и о вреде путчизма, совершенно обходит классовое содержание кантонского переворота и порожденного им недолговечного советского режима. Мы, оппозиционеры, считаем, что этот переворот был авантюрой руководства в целях спасения «престижа». Но для нас ясно, что и авантюра развертывается по законам, определяемым структурой общественной среды. (...) Разве это не убедительнейшее доказательство того, что нынешнее руководство Коминтерна, упорствуя на ложной линии, вынуждено пробавляться мнимыми ошибками 1905 и других годов, не решаясь подойти к кантонскому перевороту 1927 года, смысл которого полностью опрокидывает ту схему революции на Востоке, какую дает проект программы.

5. Советы и революция.

В февральской резолюции ИККИ на представителя Коминтерна «тов. Н. и др.», возлагается ответственность за «отсутствие выборного Совета в Кантоне, как органа восстания» (подчеркнуто в резолюции). Под видом этого обвинения мы имеем, на самом деле, поразительное признание.

В отчете «Правды», написанном на основании непосредственных документов (№ 31), сообщалось о том, что в Кантоне учреждена была советская власть. Но о том, что кантонский Совет был не выборным, то есть не был Советом, — ибо, как же может быть не выборным Совет? — не говорилось ни слова. Мы узнаем об этом из резолюции. Вдумаемся в смысл этого факта. Для вооруженного восстания — учит теперь ИККИ — нужен Совет — никак не раньше. И вот, когда восстание назначено, Совета не оказывается. Создать выборный Совет дело совсем не простое: надо, чтобы массы из опыта знали, что такое Совет, чтобы они понимали эту форму, чтобы они прошлым приучены были к выборной советской организации. Об этом в Китае не было и речи, ибо лозунг Советов был объявлен троцкистским именно в тот период, когда он должен был стать нервом всего движения. Когда же, впопыхах, назначили восстание, чтобы перепрыгнуть через собственные поражения, то пришлось заодно назначить и Совет. Если не вскрыть до конца корни этой ошибки, то можно и лозунг Советов превратить в удавную петлю для революции.

Ленин разъяснял в свое время меньшевикам, что основная историческая задача Советов, — организовать или помочь организации захвата власти, чтобы на другой день после победы стать аппаратом этой власти. Эпигоны, — не ученики, а эпигоны, — делают отсюда вывод, что Советы допустимо организовывать лишь тогда, когда пробьет двенадцатый час восстанья. Из ленинского широкого обобщения они делают задним числом коротенький рецепт, который служит не на благо революции, а на пагубу ей.

Прежде, чем большевистские Советы в Октябре 1917 года захватили власть, девять месяцев существовали эсеро-меньшевистские Советы. За 12 лет до этого, существовали первые революционные Советы в Петербурге, Москве и нескольких десятках других городов. Прежде чем Совет 1905 года охватил заводы и фабрики столицы, в Москве создался, во время стачки, Совет типографских депутатов. А за несколько месяцев до этого, в мае 1905 года, массовая стачка в Иваново-Вознесенске создала руководящий орган, который уже заключал в себе основные черты Совета депутатов. Между первым опытом создания Совета депутатов и между гигантским опытом создания советской власти прошло 12 с лишним лет. Конечно, этот срок совершенно не обязателен для других стран, в том числе и для Китая. Но думать, что китайские рабочие способны строить Советы по коротенькому рецепту, подменяющему ленинское обобщение, значит, заменять диалектику революционного действия бессильной и назойливой педантской указкой. (...) Задача Советов состоит не просто в том, чтобы призвать к восстанию, или произвести его, а в том, чтобы через необходимые этапы подвести к восстанию массы. (...) Совет возникает чаще всего и прежде всего на основе стачечной борьбы, имеющей перед собою перспективу революционного развития, но в данный момент ограничивающийся хотя бы одними только экономическими требованиями. Масса должна в действии почувствовать и понять, что Совет это ее организация, что он собирает ее силы для борьбы, для отпора, для самозащиты и для наступления. Она может это почувствовать и понять не на однодневном, вообще не на единичном действии, а на опыте ряда недель, месяцев, может быть лет — с перерывами, или без перерывов. Поэтому только эпигонски-бюрократическое руководство может удерживать пробуждающуюся и поднимающуюся массу от создания Советов в условиях, когда страна проходит через эпоху революционных потрясений, и когда перед рабочим классом и беднотой деревни открывается перспектива захвата власти, хотя бы только на одном из дальнейших этапов, и хотя бы перспектива эта была доступна на данном этапе только небольшому меньшинству. Так мы всегда понимали Советы. Мы ценили Советы, как ту широкую и гибкую организационную форму, которая доступна едва лишь пробужденным массам на первых же этапах их революционного подъема и которая способна объединять рабочий класс в целом, независимо от того, какая часть его на сегодняшней стадии уже доросла до понимания задачи захвата власти.

(...)

В противовес этому эпигоны (сталинисты) превратили Советы в парадный организационный мундир, который партия просто надевает на пролетариат накануне захвата власти. Но тут-то и оказывается, что Советы нельзя импровизировать в 24 часа, по заказу, непосредственно для целей вооруженного восстания. Эксперименты такого рода неизбежно должны получать фиктивный характер, чтобы внешней обрядностью советской системы маскировать отсутствие необходимейших условий для захвата власти. Так это и случилось в Кантоне, где Совет был попросту назначен для соблюдения ритуала. Вот к чему ведет эпигонская постановка вопроса.

• • •

В полемике по поводу китайских событий оппозиции вменялось в вину следующее, будто бы, вопиющее ее противоречие: в то время, как, начиная с 1923 года, оппозиция выступала с лозунгом Советов в Китае, ее представители высказывались против лозунга Советов в Германии осенью 1923 года. Ни в чем, может быть, схоластичность политического мышления не выразилась так ярко, как в этом обвинении. Да, мы требовали в Китае своевременного приступа к созданию Советов, на волне подъема, как самостоятельных организаций рабочих и крестьян. Главное значение Советов должно было состоять в противопоставлении рабочих и крестьян гоминьдановской буржуазии и ее лево-гоминьдановской агентуре. Лозунг Советов в Китае означал в первую голову разрыв самоубийственно-постыдного «блока четырех классов» и выход компартии из Гоминьдана. Центр тяжести был, следовательно, не в голой организационной схеме, а в классовой линии.

В Германии же осенью 1923 года дело шло только об организационной форме. Вследствие крайней пассивности, отсталости и запоздалости руководства Коминтерна и КПГ момент для своевременного призыва к созданию Советов был упущен, и фабзавкомы сами собою под давлением снизу заняли в рабочем движении Германии, к осени 1923 г. то место, которое при правильной и смелой политике компартии заняли бы — несомненно с гораздо большим успехом — Советы. Обстановка, тем временем, достигла последней степени обострения. Еще упустить время значило окончательно утерять революционную ситуацию. Восстание было, наконец, поставлено в порядок дня, притом с самым коротким сроком. Давать в этих условиях лозунг Советов было бы самой большой доктринерской глупостью, какую вообще только можно себе представить. Совет не талисман, заключающий в самом себе спасительную силу. В обстановке, как она сложилась, созданные наспех Советы только дублировали бы фабзавкомы; понадобилось бы отбирать у этих последних революционные функции и передавать их вновь созданным, совершенно еще не авторитетным Советам, и когда? — в условиях, когда каждый день был на счету. Это значило бы заменять революционное дело зловреднейшей игрой в организационные бирюльки.

(...)

Вопрос о роли и значении Советов, искаженный, запутанный, затемненный теорией и практикой последних лет, не нашел никакого освещения в проекте программы.

6. Вопрос о характере будущей китайской революции.

Лозунг диктатуры пролетариата, ведущего за собою деревенскую бедноту, неразрывно связан с вопросом о социалистическом характере будущей, третьей революции в Китае. А так как повторяется не только история, повторяются и ошибки, которые люди противопоставляют ее требованиям, то мы уже слышим возражение: Китай еще не созрел для социалистической революции. Но это абстрактная, безжизненная постановка вопроса. А разве Россия, изолированно взятая, созрела для социализма? По Ленину — нет. Она созрела для диктатуры пролетариата, как для единственного метода разрешения неотложных национальных проблем. Общая же судьба диктатуры в целом разрешается в последнем счете ходом мирового развития, что, конечно, не исключает, а предполагает правильную политику пролетарской диктатуры, укрепление и развитие союза рабочих и крестьян, всемерное приспособление к национальным условиям, с одной стороны, к ходу мирового развития, с другой. Это целиком относится и к Китаю.

В той же статье «О нашей революции» (16 января 1923 года), в которой Ленин устанавливает, что своеобразие России идет по линии особенностей развития стран Востока, он называет «бесконечно шаблонным» довод европейской социал-демократии о том, что мы «не доросли до социализма, что у нас нет, как выражаются разные «ученые» господа из них, объективных экономических предпосылок для социализма». Но не потому Ленин издевается над «учеными» господами, что сам он признает будто бы наличие экономических предпосылок для социализма в России, а потому что из отсутствия предпосылок для самостоятельного построения социализма ни в каком случае не вытекает, как думали и думают педанты и филистеры, отказ от завоевания власти. В этой своей статье Ленин в 101-й или в 1001-й раз отвечает на софизмы героев II Интернационала:

«Это бесспорное положение (о незрелости России для социализма)… не является решающим для оценки нашей революции» (т. XVIII, ч. II, стр. 118—119).

Вот чего не хотят и не умеют понять авторы проекта программы. Само по себе положение об экономической и культурной незрелости Китая, как и России, — Китая, разумеется, еще больше, чем России, — бесспорно. Но отсюда вовсе не вытекает отказ от завоевания власти пролетариатом, когда это завоевание диктуется всей исторической обстановкой и революционной ситуацией в стране.

Конкретно-исторический, политический, актуальный вопрос сводится не к тому, созрел ли Китай экономически для «собственного» социализма, а к тому, созрел ли он политически для диктатуры пролетариата. Эти два вопроса совсем не тождественны. Они были бы тождественными, если бы не было на свете закона неравномерного развития. Вот где вполне на месте этот закон, распространяющийся полностью на взаимоотношения экономики и политики. Итак, созрел ли Китай для диктатуры пролетариата? Бесспорный ответ на этот вопрос может дать только опыт борьбы. Тем самым только борьба может разрешить вопрос о том, когда и при каких условиях произойдет действительное объединение, освобождение и возрождение Китая. Кто говорит, что Китай не созрел и для диктатуры пролетариата, тот тем самым говорит, что третья китайская революция откладывается на долгий ряд лет.

Конечно, дело обстояло бы достаточно безнадежно, если бы в экономике Китая, как утверждали резолюции ИККИ, действительно господствовали пережитки феодализма. Но, к счастью, пережитки вообще не могут господствовать. Проект программы и в этом пункте не исправляет сделанные ошибки, а в уклончиво-расплывчатом виде закрепляет их. Проект говорит о «преобладании» феодально-средневековых отношений как в экономике страны, так и в ее политической надстройке. Это в корне ложно. Что значит преобладание? По числу захваченных людей? Или по господствующей и руководящей роли в хозяйстве страны? Исключительно быстрый рост внутренней промышленности на основе всеохватывающей роли торгового и банковского капитала; полная зависимость важнейших крестьянских районов от рынка; огромная и все растущая роль внешней торговли; всестороннее подчинение китайской деревни городу — все это говорит о безусловном преобладании, о прямом господстве капиталистических отношений в Китае. Крепостнические и полукрепостнические отношения бесспорно очень сильны. Свое происхождение они ведут отчасти еще со времени феодализма; отчасти это новообразования, то есть возрождение старого на почве задержки развития производительных сил, избыточного аграрного населения, действия торгово-ростовщического капитала и пр. Но господствуют не «феодальные» (вернее, крепостнические и вообще докапиталистические) отношения, а капиталистические. Только благодаря этой господствующей роли капиталистических отношений и можно говорить серьезно о перспективах пролетарской гегемонии в национальной революции. Иначе концы оказываются совершенно не связаны с концами.

«Сила пролетариата в любой капиталистической стране несравненно больше, чем доля пролетариата в общей сумме населения. Это потому, что пролетариат экономически господствует над центром и нервом всей хозяйственной системы капитализма, а также потому, что пролетариат экономически и политически выражает действительные интересы громадного большинства трудящихся при капитализме.

«Поэтому пролетариат, даже когда он составляет меньшинство населения (или когда сознательный и действительно революционный авангард пролетариата составляет меньшинство населения), способен и низвергнуть буржуазию, и привлечь затем на свою сторону многих союзников из такой массы полупролетариев и мелких буржуа, которая никогда заранее за господство пролетариата не выскажется, условий и задач этого господства не поймет, а только из дальнейшего своего опыта убедится в неизбежности, правильности, закономерности пролетарской диктатуры» (Ленин, в 1919 г., т. XVI, стр. 458).

Производственная роль китайского пролетариата уже сейчас очень велика. В ближайшие годы она будет только возрастать. Его политическая роль, как показали события, могла бы быть грандиозной. Но вся линия руководства (Коминтерна) была целиком направлена против завоевания пролетариатом роли руководителя.

Проект программы говорит, что успешное социалистическое строительство возможно в Китае «лишь при условии прямой поддержки со стороны стран пролетарской диктатуры». Таким образом, здесь в отношении Китая признается то самое, что партия всегда признавала в отношении России. Но если в Китае нет достаточных внутренних сил для самостоятельного построения социалистического общества, то, согласно теории Сталина—Бухарина, китайский пролетариат не должен брать власти ни на одном из этапов революции. Или же в противоположном смысле решает факт существования СССР? Тогда выходит, что наша техника достаточна для построения социалистического общества не только у нас в СССР, но и в Китае, то есть в двух экономически наиболее отсталых великих странах, с населением в шестьсот миллионов человек. Или же, может быть, неизбежная диктатура пролетариата в Китае «допустима» потому, что эта диктатура включится в цепь мировой социалистической революции, становясь не только ее звеном, но и ее движущей силой? Да ведь это же и есть основная установка Ленина в отношении Октябрьской революции, «своеобразие» которой идет именно по линии развития стран Востока. Мы видим, таким образом, как ревизионистская теория социализма в одной стране, созданная (Сталиным и Бухариным) в 1925 г. для борьбы с «троцкизмом», сбивает и опутывает при подходе к каждой новой большой революционной проблеме.

Проект программы идет еще далее по тому же пути. Он противопоставляет Китаю и Индии «Россию до 1917 г.», Польшу («и так далее»?) как страны «с известным минимумом индустрии, достаточным для победоносного социалистического строительства», или (как определеннее и потому еще ошибочнее сказано в другом месте) — как страны «с необходимыми и достаточными материальными предпосылками… для построения полного социализма». Здесь, как мы уже знаем, прямая словесная игра на ленинском выражении «необходимые и достаточные» предпосылки, игра фальшивая и недопустимая, ибо Ленин точно перечисляет политические и организационные предпосылки, включая технико-культурные и международные. Но главное все же: как можно априорно определить достаточный для построения полного социализма «минимум индустрии», раз дело идет о непрерывной мировой борьбе двух экономических систем, двух общественных строев, причем наша экономическая база в этой борьбе неизмеримо слабее?

Если брать только экономический рычаг, то ясно, что мы, СССР, тем более Китай и Индия, сидим на несравненно более коротком плече, чем мировой капитализм. Но весь вопрос решается революционной борьбой двух систем в мировом масштабе. В политической борьбе длинное плечо рычага на нашей стороне, вернее сказать, может и, при правильной политике, должно оказаться в наших руках.

Все в той же статье «О нашей революции», после слов о том, что «для создания социализма требуется определенный уровень культуры», Ленин замечает: «Хотя никто не может сказать, каков этот определенный уровень культуры». Почему никто не может этого сказать? Потому что этот вопрос решается борьбой, соревнованием двух общественных систем и двух культур в международном масштабе. В полном разрыве с этой мыслью Ленина, вытекающей из самой сути вопроса, проект программы утверждает, что Россия 1917 г. как раз имела тот «минимум техники», а стало быть, и культуры, который необходим для построения социализма в отдельной стране. Авторы проекта пытаются сказать в программе то, чего априорно «никто не может сказать».

Нельзя, невозможно, нелепо искать критерий «достаточного минимума» внутри национальной статики («Россия до 1917 г.»), когда весь вопрос разрешается международной динамикой. В этом ложном, произвольном, изолированно-национальном критерии и покоится теоретическая основа национальной ограниченности в политике, предпосылка неизбежных национал-реформистских и социал-демократических блужданий в будущем." (Окончание следует)

.