ТРОЦКИЙ: КРИТИКА СТАЛИНИСТСКОЙ ПРОГРАММЫ КОМИНТЕРНА - 12

(Сокращенный конспект работы Л.Д. Троцкого, полный текст здесь: https://iskra-research.org/Trotsky/sochineniia/1928/1928-kritika-03.html . Мои пояснения в тексте - курсивом в скобках. behaviorist-socialist)

*  *  *

Л.Д. Троцкий:

"Критика программы Коммунистического Интернационала

2. Этапы китайской революции.

Первый этап Гоминьдана был периодом господства национальной буржуазии под апологетической вывеской «блока четырех классов». Второй период после переворота Чан-Кай-Ши (Jiang Jieshi) был опытом параллельного и «самостоятельного» господства китайской керенщины в лице ханькоуского правительства «левого» Ван-Тин-Вея (Wang Jingwei). Если русские народники вместе с меньшевиками придали своей кратковременной «диктатуре» ("временному правительству") форму открытого двоевластия, то китайская «революционная демократия» не доросла и до этого. А так как история вообще не работает на заказ, то ничего не остается, как понять, что другой «демократической» диктатуры, кроме той, какою была диктатура Гоминьдана с 1925 года, нет и не будет. Это остается одинаково верным, независимо от того, сохранится ли на ближайший период достигнутое Гоминьданом полуобъединение Китая, или же страна снова распадется на части. Но именно тогда, когда классовая диалектика революции, израсходовав все другие свои ресурсы, явно и окончательно поставила в порядок дня диктатуру пролетариата, ведущего за собой неисчислимые миллионы угнетенных и обездоленных города и деревни, ИККИ выдвинул лозунг демократической (т.е. буржуазно-демократической) диктатуры рабочих и крестьян. Ответом на эту формулу было восстание в Кантоне, которое при всей своей преждевременности, при всем авантюризме своего руководства, приоткрывает завесу нового этапа или, вернее, будущей третьей китайской революции. На этом необходимо остановиться.

Стремясь перестраховать себя за прошлые грехи, руководство (Коминтерна) чудовищно форсировало ход событий в конце прошлого года (1927) и привело к кантонскому выкидышу. Однако, и выкидыш способен многому научить нас относительно материнского организма и родового процесса. Огромное, теоретически прямо-таки решающее значение кантонских событий для основных вопросов китайской революции обусловлено именно тем, что мы здесь получили то, что так редко бывает в истории и в политике: почти что лабораторный опыт гигантского масштаба. Мы за него дорого заплатили, но тем обязательнее для нас усвоить его уроки.

Одним из боевых лозунгов кантонского переворота, как рассказывает «Правда» (№ 31), был клич: «Долой Гоминьдан». Знамена и кокарды Гоминьдана срывались и растаптывались. А ведь уже после «измены» Чан-Кай-Ши и после «измены» Ван-Тин-Вея — измены не своему классу, а нашим… иллюзиям, — ИККИ давал торжественные обещания: «Знамени Гоминьдана не отдадим». Рабочие Кантона запретили гоминьдановскую партию, объявив ее вне закона во всех ее течениях. Это значит, что для разрешения основных национальных задач буржуазия не только крупная, но и мелкая, не выдвинула такой политической силы, такой партии, такой фракции, бок о бок с которой партия пролетариата могла быть разрешать задачи буржуазно-демократической революции. Ключ к позиции в том и состоит, что задача овладения движением крестьянской бедноты уже полностью легла на пролетариат, на коммунистическую партию непосредственно, и приступ к подлинному разрешению буржуазно-демократических задач революции требует сосредоточения все власти в руках пролетариата.

О политике кратковременной кантонской советской власти «Правда» сообщает:

«В интересах рабочих декреты кантонского совета постановили… контроль производства в руках рабочих, осуществляющих этот контроль через посредство фабзавкомов; …национализация крупной промышленности, транспорта и банков».

Далее называются такие меры:

«Конфискация всех квартир крупной буржуазии в пользу трудящихся…»

Итак, у власти стояли кантонские рабочие, причем фактически власть принадлежала коммунистической партии. Программа новой власти состояла не только в конфискации помещичьей земли, поскольку она вообще имеется в Гуандуне, не только в рабочем контроле над производством, но и в национализации квартир буржуазии и всего ее имущества в пользу трудящихся. Спрашивается: если это методы буржуазной революции, то как же должна выглядеть в Китае пролетарская революция?

Несмотря на то, что директивы ИККИ ничего не говорили о пролетарской диктатуре и социалистических мероприятиях; несмотря на то, что Кантон отличается скорее мелкобуржуазным характером по сравнению с Шанхаем, Ханькоу и другими промышленным центрами страны, революционный переворот, проведенный против Гоминьдана автоматически привел к диктатуре пролетариата, которая на первых же шагах оказалась вынуждена всей обстановкой принимать более радикальные меры, чем те, с каких начинала Октябрьская революция. И этот факт, несмотря на внешнюю свою парадоксальность, совершенно закономерно вытекает как из социальных отношений Китая, так и из всего развития революции.

Крупное и среднее — по китайскому масштабу — землевладение теснейше переплетено с городским, в том числе иностранным капиталом. Помещичьего сословия, противостоящего буржуазии, в Китае нет. Наиболее распространенным, общим и ненавидимым эксплуататором в деревне является кулак—ростовщик, агент городского банковского капитала. Аграрная революция имеет поэтому столько же противокрепостнический, сколько и антибуржуазный характер. Первого этапа нашей Октябрьской революции, когда кулак шел с середняком и бедняком, часто во главе их, против помещика, в Китае не будет, или почти не будет. Аграрная революция на первых же порах означает в Китае и будет означать впредь восстание не только против немногочисленных заправских помещиков и бюрократии, но и против кулака и ростовщика. Если у нас комитеты бедноты выступили только на втором этапе Октябрьской революции, в середине 1918 г., то в Китае они, в том или другом виде, появятся на сцену сразу же, как только возродится аграрное движение. «Раскулачивание» будет первым, а не вторым шагом китайского Октября.

Аграрная революция составляет, однако, не единственное содержание нынешней исторической борьбы в Китае. Самая крайняя аграрная революция, черный передел, — компартия поддержит его, разумеется, до конца, — не даст сам по себе выхода из хозяйственного тупика. Китаю не менее необходимы национальное объединение и экономический суверенитет, то есть таможенная автономия, вернее, монополия внешней торговли, а это значит освобождение от мирового империализма, для которого Китай остается в перспективе важнейшим источником не только обогащения, но и существования, предохранительным клапаном против внутренних взрывов европейского, а завтра и американского капитализма. Этим и предопределяется гигантский размах и чудовищная острота той борьбы, которая предстоит народным массам Китая, тем более теперь, когда глубина русла борьбы измерена и прощупана уже всеми участниками.

Огромная роль иностранного капитала в китайской промышленности и его привычка непосредственно опираться, в защиту своего хищничества, на свои «национальные» штыки делают программу рабочего контроля в Китае еще менее реальной, чем она оказалась у нас. Прямая экспроприация иностранных, а за ними и китайских капиталистических предприятий будет, вероятнее всего, навязана ходом борьбы на второй же день после победоносного восстания.

Те объективные социально-исторические причины, которые предопределили «октябрьский» исход русской революции, выступают перед нами в Китае в еще более обостренном виде. Буржуазный и пролетарский полюсы китайской нации, еще более, если это вообще возможно, непримиримо противостоят друг другу, чем в России, поскольку с одной стороны, китайская буржуазия непосредственно связана с иностранным империализмом и его военной машиной, поскольку, с другой стороны, китайский пролетариат уже на первых порах связался с Коминтерном и Советским Союзом. Численно китайское крестьянство является еще более преобладающей массой, чем крестьянство России; но зажатое в тиски мировых противоречий, от разрешения которых в ту или другую сторону зависит вся его судьба, китайское крестьянство еще менее, чем русское, способно играть руководящую роль. Теперь это уже не теоретическое предвиденье, а насквозь, до конца и со всех сторон проверенный факт.

Эти основные и притом неоспоримые социальные и политические предпосылки третьей китайской революции, показывают, не только то, что формула демократической диктатуры является для нее безнадежно отжившей, но и то, что третья китайская революция, несмотря на бóльшую отсталость Китая, вернее, вследствие этой бóльшей отсталости по сравнению с Россией, не будет иметь своего даже полугодового «демократического» периода, как Октябрьская революция (ноябрь 1917 года — июль 1918 года), а вынуждена будет с самого начала произвести решительнейшее потрясение и ниспровержение буржуазной собственности в городе и в деревне.

Правда, эта перспектива не совпадает с педантским и схематическим представлением о взаимоотношении между экономикой и политикой. Но ответственность за это несовпадение, нарушающее вновь упрочившиеся предрассудки, которым Октябрь уже нанес однажды недурной удар, надо возложить не на «троцкизм», а на закон неравномерного развития. В данном случае он как раз на месте.

Было бы неразумным педантством утверждать, что китайская компартия, при большевистской политике в революции 1925—1927 гг. непременно пришла бы к власти. Но жалким филистерством является утверждение, что эта возможность была исключена. Массовое движение рабочих и крестьян было для этого совершенно достаточно, как и распад господствующих классов. Национальная буржуазия засылала своих Чан-Кай-Ши и Ван-Тин-Веев в Москву и стучалась через своих Ху-Хан-Минов в двери Коминтерна именно потому, что была до последней степени слаба перед лицом революционных масс, сознавала эту слабость и искала страховки. За национальной буржуазией ни рабочие, ни крестьяне не пошли бы, если бы мы туда сами не тащили их на аркане. При сколько-нибудь правильной политике Коминтерна исход борьбы компартии за массы был предрешен: китайский пролетариат поддержал бы коммунистов, а крестьянская война подперла бы революционный пролетариат.

Если бы к началу Северного похода, стали в «освобождаемых» районах строить советы (а массы к этому инстинктивно стремились изо всех сил), мы получили бы необходимую базу и революционный разбег, объединили бы вокруг себя аграрные восстания, строили бы свою армию, разлагали бы армию врагов, — и, несмотря на молодость кит(айской) компартии, она могла бы, под правильным руководством Коминтерна, дозреть в эти исключительные годы и прийти к власти, если не во всем Китае сразу, то в очень значительной его части. А главное, мы имели бы партию.

Но именно в области руководства произошло нечто совершенно чудовищное, прямая историческая катастрофа: авторитет Советского Союза, партии большевиков, Коминтерна, полностью пошел сперва на поддержку Чан-Кай-Ши против самостоятельной политики компартии, затем на поддержку Ван-Тин-Вея, как руководителя аграрной революции. Растоптавши саму основу ленинской политики и вывихнув позвонки молодой киткомпартии, ИККИ предопределил победу китайской керенщины на большевизмом, китайской милюковщины над керенщиной, и японо-британского империализма над китайской милюковщиной.

В этом и только в этом, смысл того, что произошло в Китае в течение 1925—1927 гг.

 

3. Демократическая диктатура или диктатура пролетариата.

Как же оценил опыт китайской революции, включая и опыт кантонского переворота, последний пленум ИККИ? Какие наметил он дальнейшие перспективы? Резолюция февральского (1928 г.) (после поражения восстания в Кантоне) пленума, являющаяся ключом к соответственным частям проекта программы, говорит по поводу китайской революции:

«Неправильна ее характеристика, как революции «перманентной» (позиция представителя ИККИ). Тенденция к перепрыгиванию (?) через буржуазно-демократический этап революции при одновременной (?) оценке революции, как революции «перманентной», есть ошибка, аналогичная той, которую допускал Троцкий в 1905 году (?)». (Лживая шиза)

Идейная жизнь Коминтерна, со времени отхода Ленина от руководства, то есть с 1923 года, состояла преимущественно в борьбе против так называемого «троцкизма» и в особенности против «перманентной революции». Каким же образом могло оказаться, что в основном вопросе китайской революции не только Центральный комитет китайской компартии, но и официальный представитель Коминтерна, то есть специально инструктированный руководитель, впадают в ту самую «ошибку», ради исправления которой сотни людей ("троцкисты") ныне ссылаются в Сибирь и сажаются в тюрьмы? Борьба вокруг китайского вопроса ведется уже около 2¹⁄₂ лет. Когда оппозиция заявляла, что старый ЦК китайской компартии (Чен-Ду-Сю), под влиянием ложных директив Коминтерна, вел оппортунистическую политику, эту оценку объявляли «клеветой». Руководство китайской компартии было признано безупречным. Знаменитый Тан-Пин-Сян при общем одобрении VII пленума ИККИ клялся:

«При первом появлении троцкизма китайская коммунистическая партия и китайский комсомол тотчас же единогласно приняли резолюцию против троцкизма». (Стеногр. отчет, стр. 205).

Когда же, несмотря на эти «достижения», события развернули свою трагическую логику, приведшую сперва к первому, затем ко второму, еще более ужасающему разгрому революции, руководство Киткомпартии было в 24 часа переименовано из образцового в меньшевистское и смещено. Одновременно объявлено было, что новое руководство полностью отражает линию Коминтерна. Но как только явилось новое, серьезное испытание, оказалось, что новый ЦК киткомпартии повинен в переходе — и, как мы видели, не на словах, а уже на деле, — на позицию так называемой «перманентной революции». На тот же путь встал и представитель Коминтерна. Этот поразительный, прямо-таки непостижимый факт можно объяснить только «зияющими» ножницами между директивами ИККИ и действительной динамикой революции.

Не будем здесь останавливаться на мифе «перманентной революции» 1905 года, который пущен в обиход в 1924 году для сеяния смуты и сбивания с толку. Ограничимся тем, что посмотрим, как этот миф преломился на вопросе о китайской революции.

Первый параграф февральской резолюции, из которой взята приведенная выше цитата, мотивирует свое отрицательное отношение к так называемой «перманентной революции» следующим образом:

«Текущий период китайской революции есть период буржуазно-демократической революции, которая не завершена ни с точки зрения экономической (аграрный переворот и уничтожение феодальных отношений), ни с точки зрения национальной борьбы против империализма (объединение Китая и национальная независимость), ни с точки зрения классовой природы власти (диктатура пролетариата и крестьянства)»…

Эта мотивировка есть сплошная цепь ошибок и противоречий.

ИККИ учил, что китайская революция должна обеспечить возможность развития Китая по социалистическому пути. Это достижимо только в том случае, если революция не остановится на разрешении одних лишь буржуазно-демократических задач, а перерастая из одной стадии в другую, то есть развиваясь непрерывно (или перманентно), приведет Китай к социалистическому развитию. Это именно Маркс и понимал под именем перманентной революции. Каким же образом можно, с одной стороны, говорить о некапиталистическом пути развития Китая, а с другой — отрицать перманентный характер революции вообще?

Но, возражает резолюция ИККИ, революция не завершена ни с точки зрения аграрного переворота, ни с точки зрения национальной борьбы против империализма. Отсюда делается вывод о буржуазно-демократическом характере «текущего периода китайской революции». На самом деле «текущий период» есть период контр-революции. ИККИ, очевидно, хочет сказать, что новый подъем китайской революции, или, вернее, третья китайская революция будет носить буржуазно-демократический характер ввиду того, что вторая китайская революция 1925—1927 гг. не разрешила ни аграрного вопроса, ни национального. Однако, и в таком исправленном виде, это рассуждение построено на полном непонимании опыта и уроков как китайской, так и русской революции.

Февральский переворот 1917 года в России оставил неразрешенными все внутренние и международные проблемы, приведшие к этому перевороту: крепостничество в деревне, старую бюрократию, войну и хозяйственную разруху. Исходя из этого факта, не только эсеры и меньшевики, но и значительная часть верхов нашей собственной партии доказывали Ленину, что «текущий период революции есть период буржуазно-демократической революции». В этом своем основном соображении резолюция ИККИ только переписывает те возражения против борьбы за диктатуру пролетариата, которые оппортунисты делали Ленину в 1917 году.

Далее. Буржуазно-демократическая революция оказывается не завершена не только с точки зрения экономической и национальной, но и «с точки зрения классовой природы власти (диктатура пролетариата и крестьянства)». Это может означать только то, что китайскому пролетариату возбраняется бороться за власть до тех пор, пока во главе Китая не окажется «настоящее» демократическое правительство. К несчастью, не указано, где его взять.

Путаница усугубляется еще тем, что лозунг Советов для Китая отвергался в течение этих двух лет по той причине, что создание Советов допустимо, будто бы, только при переходе к пролетарской революции («теория» Сталина). А когда в Кантоне совершился советский переворот и участники его сделали вывод, что это и есть переход к пролетарской революции, то их обвинили в «троцкизме». Разве можно таким путем воспитать партию и помочь ей разрешить величайшие задачи?

(...)

Китаю предстоит еще огромная, ожесточенная, кровавая, длительная борьба за такие элементарные вещи, как ликвидация самых «азиатских» форм кабалы, как национальное освобождение и объединение страны. Но отсюда то, как показал ход событий, и вытекает невозможность в дальнейшем мелкобуржуазного руководства и даже полуруководства революцией. Объединение и освобождение Китая есть сейчас интернациональная задача, не менее интернациональная, чем существование СССР. Разрешить эту задачу можно только путем ожесточенной борьбы придавленных, голодных, загнанных народных масс, под прямым руководством пролетарского авангарда, не только с мировым империализмом, но и с его экономической и политической агентурой в Китае, буржуазией в том числе и «национальной» и со всей демократической челядью буржуазии. А это и есть путь к диктатуре пролетариата.

Начиная с апреля 1917 года Ленин разъяснял своим противникам, обвинявшим его в переходе на позицию «перманентной революции», что частично диктатура пролетариата и крестьянства осуществилась в эпоху двоевластия. (...) Пустая скорлупа полувласти вручена была на временное подержание Керенскому-Церетели, а действительное ядро аграрно-демократической революции досталось на долю победоносного рабочего класса. Вот этого диалектического расчленения демократической диктатуры руководителя ИККИ не поняли. Они загнали себя в политический тупик, механически осуждая «перепрыгивание через буржуазно-демократические этапы» и пытаясь по циркуляру руководить историческим процессом. Если под буржуазно-демократическим этапом понимать совершение аграрной революции путем «демократической диктатуры», то никто другой, как Октябрь дерзко «перепрыгнул» через буржуазно-демократический этап. Не осудить ли его за это?

Почему же то, что было исторически неотвратимо и явилось высшим выражением большевизма в России, должно оказаться «троцкизмом» в Китае? Очевидно, по той же причине, по которой объявлена была пригодной для Китая теория Мартыновых, двадцать лет клеймившаяся большевизмом в России.

Но допустима ли тут вообще аналогия с Россией? Лозунг демократической диктатуры пролетариата и крестьянства — отвечаем мы, — построен руководителями ИККИ исключительно и целиком по методу аналогии, но аналогии формально-литературной, а не материально-исторической. Аналогия Китая с Россией вполне допустима, если найти к ней правильную дверь, и этой аналогией превосходно пользовался Ленин, притом не задним числом, а заранее, как бы в предвиденьи будущих эпигонских ошибок. Ведь Ленину приходилось сотни раз защищать октябрьскую пролетарскую революцию, осмелившуюся завоевать власть, несмотря на то, что буржуазно-демократические задачи не были разрешены. Именно поэтому, именно для этого, — отвечал Ленин. По адресу педантов, ссылавшихся против завоевания власти на «бесспорное» для Ленина положение об экономической незрелости России для социализма (т. XVIII, ч. 2, стр. 119), по адресу этих педантов Ленин писал 16 января 1923 года:

«Им не приходит даже, например, и в голову, что Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран вне-европейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие ее революцию от всех предыдущих западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным». (там же, стр. 118).

«Своеобразие», сближающее Россию со странами Востока, Ленин видел как раз в том, что молодому пролетариату пришлось на ранней зорьке взять в руки метлу, чтобы расчистить себе самому путь к социализму от крепостнического варварства и всякого хлама.

(...)

Дело, разумеется, ни в каком случае не идет о том, чтобы призвать теперь кит(айскую) компартию к немедленному восстанию для захвата власти. Темп целиком зависит от обстоятельств. Последствий поражения одним пересмотром тактики устранить нельзя. Сейчас революция идет на снижение. Полуприкрываемые резолюцией ИККИ, разглагольствования насчет того, что революция у нового подъема, так как в Китае неисчислимые казни и жестокий торгово-промышленный кризис, представляют преступное легкомыслие, и только. После трех величайших поражений хозяйственный кризис не возбуждает, а, наоборот, угнетает обескровленный и без того пролетариат, а казни разрушают политически ослабленную партию. Мы вошли в Китае в период отлива, следовательно теоретического углубления и критического самовоспитания партии, создания и укрепления сплоченных опорных баз во всех областях рабочего движения, создания ячеек в деревне, руководства и объединения частичных, сперва оборонительных, а затем и наступательных боев рабочих и деревенской бедноты.

С чего начнется новый массовый прилив? Какие обстоятельства дадут пролетарскому авангарду, во главе многомиллионных масс, необходимый революционный разгон? Этого предсказать нельзя. Окажется ли для этого достаточно одних внутренних процессов, или на помощь придет толчок извне, покажет будущее. (В 1948 году)

Есть достаточно основания предполагать, что разгром китайской революции, непосредственно обусловленный ложным руководством, даст возможность китайской и иностранной буржуазии, в той или другой степени преодолеть нынешний ужасающий экономический кризис в стране, разумеется, на плечах и костях рабочих и крестьян. Эта «стабилизационная» полоса опять соберет и сплотит рабочих, вернет им классовую самоуверенность, чтобы затем еще резче столкнуть их с врагами уже на более высокой исторической ступени. Только при условии новой наступательной волны пролетарского движения можно будет серьезно говорить о перспективе аграрной революции.

(...)

Если мы войдем в новый подъем, который будет развиваться несравненно более быстрым темпом, чем предшествующие, с пережившей себя (бухаринско-сталинской) схемой «демократической диктатуры», то можно не сомневаться в том, что третья революция будет погублена, как погублена была вторая." (Продолжение следует)

.