(Сокращенный конспект работы Л.Д. Троцкого, полный текст здесь: https://iskra-research.org/Trotsky/sochineniia/1928/1928-kritika-02.html . Мои пояснения в тексте - курсивом в скобках. behaviorist-socialist)
Л.Д. Троцкий:
"Критика программы Коммунистического Интернационала
8. Период право-центристского сползания.
Политика важнейших коммунистических партий, настроенная по камертону V-го конгресса, уже вскоре обнаружила свою полную несостоятельность. Ошибки мнимой «левизны», задерживавшие развитие коммунистических партий, дали затем толчок новому эмпирическому зигзагу (сталинизма), а именно - ускоренному сползанию вправо. Когда люди обжигаются на молоке, они начинают дуть на воду. «Левые» центральные комитеты ряда партий были низвергнуты так же насильственно, как они перед V-м конгрессом создавались.* Авантюристская левизна уступала место открытому оппортунизму право-центристского типа. Чтобы понять характер и темп организационного поворота вправо, нужно напомнить, что еще в сентябре 1924 г. Сталин, руководитель этого поворота оценивал переход партийного руководства в руки Маслова, Рут Фишер, Трэна, Сузанны Жиро и др., как выражение большевизации партий, как ответ на требования рабочих-большевиков, которые идут к революции и «хотят иметь революционных вождей».
«Последнее полугодие замечательно в том отношении, — писал Сталин, — что оно дает коренной перелом в жизни компартий Запада, в смысле решительной ликвидации социал-демократических пережитков, в смысле большевизации партийных кадров, в смысле изоляции оппортунистических элементов». («Правда», 20 сентября 1924 г.).
А через десяток месяцев истинные «большевики», «революционные вожди» объявлялись социал-демократами и ренегатами, отстранялись от руководства и изгонялись из партии.
Несмотря на этот панический характер смены руководителей, нередко мерами грубой и нелегитимной аппаратной махинации, нельзя провести какую-либо строгую идейно-разграничительную линию между полосой ультра-левой политики и следовавшим за ней периодом оппортунистического сползания.
В вопросе о промышленности и крестьянстве в СССР, о колониальной буржуазии, о «крестьянских» партиях капиталистических стран, о социализме в отдельной стране, о роли партии в пролетарской революции, ревизионистские тенденции были в полном разгаре в 1924—25 гг., прикрываясь знаменем борьбы с «троцкизмом» и нашли свое яркое оппортунистическое выражение в резолюциях апрельской 1925 года конференции ВКП(б).
Взятый во всем его объеме правый курс был попыткой полуслепого, чисто эмпирического и запоздалого приспособления к задержке революционного развития, вызванной поражением 1923 года. Первоначальная установка Бухарина, как уже говорилось, основывалась на «перманентном» развитии революции, в самом прямом и механическом смысле слова. Бухарин не допускал никаких «передышек», перерывов, отступлений и считал революционным долгом продолжать «оффензиву» (наступление) при всяких условиях.
Цитированная выше программная в своем роде статья Сталина «К международному положению», — первое вообще выступление Сталина по международным вопросам, — показывает, что и второй автор проекта, в первый период борьбы с «троцкизмом» принудил себя к той же самой механической «левой» концепции, для которой существовали всегда и неизменно — лишь «распад» социал-демократии, «полевение» рабочих, «рост компартий», «приближение» революции. А кто смотрит, видит и различает, тот «ликвидатор».
Полтора года понадобилось этому «направлению» после перелома европейской обстановки в 1923 году, чтобы почувствовать нечто новое и панически перейти в свою противоположность. Без всякого синтетического понимания нашей эпохи и ее внутренних тенденций, руководство ориентировалось наощупь (Сталин), дополняя полученные таким образом осколки выводов новыми каждый раз схоластическими схемами (Бухарин). Политическая линия в целом представляет поэтому цепь зигзагов. Идеологическая линия — калейдоскоп схем, имеющих тенденцию каждый отрезок сталинского зигзага довести до абсурда.
VI-й конгресс поступил бы правильно, если бы через особую комиссию постановил собрать воедино те теории, которые создавались Бухариным для обоснования, например, всех этапов Англо-Русского Комитета (АРК), расположить их хронологически и привести в систему, чтобы попытаться начертить малярийную (лихорадочную) кривую заложенной в них мысли. Это была бы одна из самых поучительных стратегических диаграмм. То же относится и к китайской революции, и к хозяйственному развитию СССР, и ко всякому менее значительному вопросу. Слепой эмпиризм, перемноженный на схоластику - таков (сталинский) курс, которого еще только ждет беспощадное осуждение.
Фатальнее всего он проявился на трех самых больших вопросах: на внутренней политике СССР, на китайской революции и на Англо-Русском комитете. В том же направлении, но менее явно и менее гибельно по непосредственным последствиям он обнаружился во всех вообще вопросах политики Коминтерна.
Что касается внутренних вопросов СССР, то достаточно полная характеристика политики сползания дана в «Платформе большевиков-ленинцев (оппозиция)», ссылкой на которую мы и вынуждены здесь ограничиться. Платформа получает сейчас наиболее неожиданное подтверждение в том, что все попытки нынешнего руководства ВКП(б) вырваться из последствий политики 1923—28 гг. обосновываются почти дословными цитатами из платформы, авторы и сторонники которой разбросаны по тюрьмам и местам ссылки. Тот факт, что нынешние руководители прибегают к платформе по частям и частицам, не связывая концов с концами, делает крайне неустойчивым и ненадежным новый поворот влево; но в то же время придает тем бóльшую ценность платформе, как обобщенному выражению действительного ленинского курса.
(...)
На Англо-Русский Комитет смотрели не как на эпизодический верхушечный блок, который должен быть и неизбежно будет при первом серьезном испытании демонстративно расторгнут, в целях компрометации генерального совета; нет, на него смотрели - не только Сталин, Бухарин, Томский и др., но и Зиновьев -, как на длительное «содружество», как на орудие систематического революционизирования английских рабочих масс, — если не как на ворота, то как на подступ к воротам, через которые должна будет войти революция английского пролетариата. Чем дальше, тем больше, Англо-Русский комитет из эпизодического соглашения превращался в неприкосновенный принцип, стоящий над реальной классовой борьбой. Это обнаружилось во время всеобщей стачки.
Переход движения масс в открытую революционную стадию отбросил слегка полевевших было либеральных рабочих политиков в лагерь буржуазной реакции. Они сознательно и открыто предали генеральную стачку, а затем подкопали и предали стачку углекопов. В реформизме всегда заключена возможность предательства. Но это еще не значит, что реформизм и предательство в каждый момент тождественны. С реформистами могут быть временные соглашения, когда они делают шаг вперед. Когда же они, испугавшись развития движения, предают его, сохранение блока с ними означает преступное попустительство предателям и прикрытие предательства.
Генеральная стачка имела своей задачей силами 5 миллионов рабочих произвести объединенное давление на промышленников и государство, ибо вопрос об угольной промышленности стал важнейшим вопросом государственной политики. Благодаря предательству руководства, стачка оказалась сорванной на первом этапе. Было величайшей иллюзией думать после этого, что одна лишь изолированная экономическая стачка углекопов добьется того, чего не добилась всеобщая стачка. В этом и была сила Генерального Совета (английских трейд-юнионов). Он с холодным расчетом шел на поражение углекопов, в результате которого значительные круги рабочих должны были убедиться в «правильности» и «разумности» иудиных указаний Генсовета.
Сохранение дружественного блока с этим последним и одновременная помощь затяжной изолированно-экономической стачке углекопов, против которой Генсовет выступал, как бы заранее были рассчитаны на то, чтобы дать возможность головке трэд-юнионов с наименьшим для нее ущербом выйти из тягчайших испытаний.
(...)
Вся политика Англо-Русского Комитета, в силу ложной линии, была с начала до конца помощью Генсовету, поддержкой Генсовету, укреплением Генсовета. Даже факт долговременного финансового питания стачки, при большом самоотвержении со стороны русских рабочих, пошел на пользу не углекопам, не английской компартии, а тому же Генсовету. В результате величайшего в Англии революционного движения со времени чартизма британская компартия едва возросла, а Генсовет сидит прочнее, чем до всеобщей стачки.
Таковы результаты этого единственного в своем роде «стратегического маневра».
Упорство в сохранении блока с Генсоветом, приведшее к прямому пресмыкательству перед ним на постыдном берлинском совещании в апреле 1927 году, объясняли ссылкой все на ту же «стабилизацию». При задержке в развитии революции приходится, мол, держаться и за Перселя. (...) Фальшивая, дипломатическая, маскарадная, перселевская «левизна», братающаяся — то по очереди, то одновременно — с церковниками и большевиками, всегда готовая не только на отступление, но и на предательство, — вот что представляет основной тормоз революции в Англии. Стабилизация— это перселевщина. Отсюда видно, какой теоретической бессмыслицей и каким слепым оппортунизмом являлась ссылка на наличность «стабилизации» для оправдания политического блока с Перселем. Да ведь для того, чтобы потрясти «стабилизацию» нужно первым делом громить перселевщину. Величайшим преступлением и позором являлось в этих условиях сохранение перед лицом рабочих масс хотя бы тени солидарности с Генеральном Советом.
И самая правильная стратегия далеко не всегда может давать победу. Правильность стратегического замысла проверяется тем, идет ли он по линии действительного развития классовых сил, реалистически ли оценивает его элементы. Самым тяжким, постыдным и гибельным для движения поражением, типично меньшевистским является такое поражение, которое основано на ложных классовых оценках, на принижении революционных факторов и на идеализации враждебных сил. Таковы были наши поражения в Китае и в Англии.
Чего ждали от Англо-Русского Комитета для СССР?
В июле 1926 года Сталин поучал нас на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК:
«Задача этого блока (АРК) состоит в организации широкого движения рабочего класса против новых империалистических войн, вообще против интервенции в нашу страну со стороны (особенно) наиболее могучей из империалистических держав Европы, со стороны Англии в частности».
Поучая нас, оппозиционеров, насчет того, что нужно «иметь заботу о защите первой в мире рабочей республики от интервенции», — мы, конечно, этого не знаем, — Сталин присовокуплял:
«Ежели реакционные профсоюзы Англии готовы с революционными союзами нашей страны иметь блок против контр-революционных империалистов своей страны, — почему бы этот блок не приветствовать?».
Если бы «реакционные профсоюзы» способны были вести борьбу против своих империалистов, они не были бы реакционными. Сталин утратил водораздел между понятиями реакционный и революционный. Он по старой памяти называет профсоюзы Англии реакционными, а на деле питает насчет их «революционности» жалкие иллюзии.
Вслед за Сталиным Московский комитет нашей партии учил московских рабочих:
«Англо-Русский Комитет может и должен и несомненно сыграет громадную роль в борьбе со всякими интервенциями, направленными против СССР. Он станет организующим центром международных сил пролетариата в борьбе со всякими попытками международной буржуазии затеять новую войну» (Тезисы МК).
Что отвечала оппозиция?
«Чем острее будет становиться международная обстановка, тем в большей мере Англо-Русский Комитет будет превращаться в орудие британского и международного империализма».
Эту критику сталинских надежд на Перселя, как на ангела-хранителя рабочего государства, Сталин на том же пленуме назвал отходом «от ленинизма к троцкизму».
«Ворошилов: Правильно.
«Голос: Ворошилов печать приложил.
«Троцкий: К счастью все это будет в стенограмме».
Да, все это имеется в стенограмме июльского пленума, где слепые, грубые и нелояльные оппортунисты осмеливались бросать оппозиции обвинение в «пораженчестве».
Весь этот диалог, который я вынужден кратко цитировать по своей старой статье «Чего ждали и что получили?», есть стратегический урок, несравненно более поучительный, чем семинарская глава о стратегии в проекте программы. Вопрос: чего ждали и что получили? есть основной стратегический критерий вообще. Его надо применить на VI конгрессе ко всем вопросам, стоявшим за последние годы в порядке дня. Тогда с несомненностью обнаружится, что стратегия ИККИ, особенно с 1926 года была стратегией мнимых величин, фальшивых расчетов, иллюзий насчет врага, травли наиболее надежных и стойких борцов, словом - гнилая стратегия правого центризма.
9. О маневренном характере революционной стратегии.
Непонятным на первый взгляд является полное умолчание проекта программы о «маневренности» большевистской стратегии и об ее «гибкости». Из всего этого огромного вопроса выделен только пункт о соглашениях с колониальной буржуазией.
Между тем, оппортунизм последнего периода, делая все более глубокие зигзаги вправо, выступал преимущественно под флагом маневренной стратегии. Отказ идти на беспринципные — и тем самым практически вредные — сделки назывался отсутствием «гибкости». Маневренность объявлялась основным принципом большинства. Зиновьев еще в 1925 году маневрировал с Радичем и с Лафоллетом. Сталин и Бухарин маневрировали затем с Чан-Кай-Ши, с Перселем, с кулаком. Аппарат маневрировал все время с партией. Зиновьев и Каменев маневрируют сейчас с аппаратом.
В бюрократическом обиходе появился целый корпус маневренных специалистов, преимущественно из людей, которые никогда не были революционными борцами и которые тем пламеннее склоняются перед революцией после того, как она уже завоевала власть. (...) Как каждый средневековый алхимик, несмотря на неудачи всех остальных, рассчитывал добыть золото, так и нынешние маневренные стратеги, каждый на своем месте, надеются обмануть историю. По существу дела, это, разумеется, не стратеги, а бюрократические комбинаторы, всех размеров, кроме крупного. Одни из них, подсмотревши, как учитель ликвидировал мелкие вопросы, вообразили, что владеют всеми тайнами стратегии. В этом и есть сущность эпигонства. Другие переняли секреты комбинаторства из вторых и третьих рук, и убедившись, что они иногда делают большие чудеса в малых делах, заключили, что они еще более пригодны для больших. Между тем все попытки применить метод бюрократического комбинаторства, как более «экономный» по сравнению с революционной борьбой, к разрешению больших вопросов, неизменно приводили к постыдным провалам, причем вооруженное аппаратом партии и государства комбинаторство ломало хребты молодым революциям. Чан-Кай-Ши, Ван-Тин-Вей, Персель, кулак — все пока выходили победителями из попыток справиться с ними «маневренным» путем.
Это не значит, однако, что маневры недопустимы вообще, то есть несовместимы с революционной стратегией рабочего класса. Но нужно ясно понимать подсобное, подчиненное, строго-служебное значение маневров по отношению к основным методам революционной борьбы. Нужно усвоить себе раз навсегда, что маневр никогда ничего не решает в больших делах. Если комбинаторство как будто успешно решает кое-что в малых делах, то всегда за счет больших дел. Правильный маневр только облегчает решение, давая возможность выиграть время, или, с меньшими силами, достигнуть бóльших результатов. Выйти из основных затруднений при помощи маневров нельзя.
Противоречие между пролетариатом и буржуазией является основным. Поэтому попытка путем организационных и персональных маневров обуздать китайскую буржуазию и подчинить ее своим комбинаторским планам есть не маневр, а презренный самообман, хоть и большого объема. Классы обмануть нельзя. Это относится в большом историческом масштабе ко всем классам, а в более непосредственном смысле — к господствующим, имущим, эксплуататорам, образованным. Их мировой опыт настолько велик, их классовые инстинкты настолько изощренны, их органы разведки настолько разнообразны, что попытка обмануть их, притворившись не тем, чем ты являешься на самом деле, ведет к тому, что в ловушку попадает друг, а не враг.
Противоречие между СССР и миром капитализма является основным. Маневренным путем из него выйти нельзя. Можно путем ясных и открыто названных уступок капиталу и путем использования противоречий между разными его частями продлить передышку, выиграть время — и то только при определенных исторических условиях, отнюдь не при всяких. Думать, что можно «нейтрализовать» мировую буржуазию до построения социализма, то есть маневрами выскочить из основных противоречий, есть грубый самообман, который может стоить Советской республике головы. Освободить из основного противоречия может нас только международная пролетарская революция.
Маневр может состоять либо в уступке врагу, либо в соглашении с временным и потому всегда сомнительным союзником, либо в своевременно рассчитанном отступлении, чтобы не дать врагу насесть на грудь, либо в таком чередовании частичных требований и лозунгов, чтобы расколоть лагерь врагов. Таковы главные виды маневра. Можно назвать еще и другие, второстепенные. Но всякий маневр является по самому существу своему, только эпизодом по отношению к основной стратегической линии борьбы. В маневрах с Гоминьданом и Англо-Русским комитетом, — их всегда надо иметь перед глазами, как законченный образец меньшевистского, а не большевистского маневра, — дело обстояло как раз наоборот: то, что должно было быть тактическим эпизодом, развернулось в стратегическую линию, раздробив действительную стратегическую задачу (борьбу с буржуазией и реформистами) на ряд второстепенных и мелких тактических эпизодов, да и то скорее декоративных.
При маневре всегда надо исходить из худших предположений, а не из лучших, по отношению к контр-агенту, которому делаешь уступки, или ненадежному союзнику, с которым заключаешь соглашение. Надо всегда помнить, что союзник может завтра же стать врагом. Это относится даже к такому союзнику, как крестьянство.
«Относиться недоверчиво к крестьянству, организоваться отдельно от него, быть готовым к борьбе с ним, поскольку это крестьянство выступает реакционным или противопролетарским» (Ленин, т. 6, стр. 113).
Это нисколько не противоречит великой стратегической задаче пролетариата, которую Ленин впервые разработал теоретически и практически с такой гениальной глубиной: вырвать эксплуатируемые крестьянские низы из-под влияния буржуазии, и повести их за собою. Но союз пролетариата с крестьянством вовсе не дан историей в готовом виде и не может быть создан сладенькими маневрами, пошленьким заигрыванием и патетической декламацией. Союз пролетариата и крестьянства есть вопрос политического соотношения сил, а следовательно — полной независимости пролетариата по отношению ко всем классам. Союзника надо еще воспитать. Достигнуть этого можно, с одной стороны, глубоким вниманием ко всем его прогрессивным, историческим потребностям, а, с другой стороны, организованным недоверием к союзнику, неутомимой и беспощадной борьбой против всяких его анти-пролетарских тенденций и повадок.
Смысл и границы маневра должны быть всегда ясно продуманы и очерчены. Уступка должна быть названа уступкой, отступление — отступлением. Несравненно менее опасно преувеличить собственные уступки и отступления, чем преуменьшить их. Надо поддерживать классовую бдительность и организованное недоверие собственной партии, а не усыплять ее.
Основным орудием маневра, как и всякого вообще исторического действия рабочего класса, является партия. Но это не просто покорное орудие в руках маневренных «мастеров», а сознательное и самодеятельное орудие, высшее выражение пролетарской самодеятельности вообще. Каждый маневр должен быть поэтому ясно понимаем самой партией в процессе его существования. Дело идет, конечно, не о дипломатических, военных или конспиративных тайнах, то есть не о технике борьбы пролетарского государства или пролетарской партии в капиталистических условиях. Дело идет о политическом содержании маневра. Нелепы и преступны поэтому, даваемые шепотком объяснения, будто курс 1924—1928 гг. по отношению к кулаку был большим маневром. Кулака не обманешь. Но собственную партию, но рабочий класс, но деревенскую бедноту можно обмануть. Ничто так не разъедает революционного духа пролетарской партии, как беспринципное маневренное комбинаторство за ее спиной.
Важнейшее, незыблемое, неизменное правило всякого маневра: не смей никогда сливать, или смешивать, или переплетать свою партийную организацию с чужою, хотя бы сегодня и самою «дружественною». Не смей идти на такие шаги, которые прямо или косвенно, открыто или замаскированно подчиняют твою партию другим партиям или организациям других классов, урезывают свободу твоей агитации, или делают тебя ответственным, хотя бы отчасти, за политическую линию других партий. Не смей смешивать знамена, не говоря уже о том, чтобы становиться на колени перед чужим знаменем.
Хуже и опаснее всего, когда маневр вытекает из нетерпеливого оппортунистического стремления обогнать развитие собственной партии, перескочить через неизбежные этапы ее созревания — вот где действительно нельзя перескакивать через этапы — при помощи внешнего, фальшивого, дипломатического, комбинаторски-плутоватого связывания, сочетания и объединения тянущих врозь организаций и элементов. Такие эксперименты, опаснее всегда, для молодых и слабых партий гибельны.
В маневре, как и в битве, решает не только стратегическая мудрость (еще меньше комбинаторская хитрость), решает соотношение сил. Маневр, даже правильно задуманный, тем, вообще говоря, опаснее для революционной партии, чем она моложе и слабее по сравнению с врагами, союзниками или полусоюзниками. Вот почему — и здесь мы подходим к центральному пункту для Коминтерна — большевистская партия совсем не начинала с маневров, как с панацеи, а пришла к ним, дорастала до них по мере того, как пускала глубокие корни в рабочем классе, политически крепла и идейно мужала.
В том-то и беда, что эпигоны большевистской стратегии, в качестве ее квинтэссенции преподносят молодым коммунистическим партиям маневренность и гибкость, срывая их с исторического стержня и с принципиальных основ, и тем превращая в беспринципное комбинаторство, которое слишком часто походит на верченье белки в колесе. Не гибкость служила, да и сейчас не должна служить основной характеристикой большевизма, а твердокаменность. Именно этим своим качеством, в котором обвиняли его враги и противники, большевизм справедливо гордился. Не блаженный «оптимизм», а непримиримость, бдительность, революционное недоверие, борьба за каждый вершок своей самостоятельности — вот коренные черты большевизма. С этого и надо начинать коммунистическим партиям Запада и Востока. Право на большие маневры надо еще только завоевать, подготовив материально-политическую возможность их осуществления — силу, прочность и выдержанность собственной организации.
Меньшевистские маневры (сталинщины) с Гоминьданом и Генеральным Советом десятикратно преступны потому, что обрушились на хрупкие еще плечи коммунистов Китая и Англии. Маневры эти не только принесли поражение революции и рабочему классу, но и надолго придавили, ослабили, подорвали основное орудие дальнейшей борьбы, молодые коммунистические партии. Одновременно они внесли элементы политической деморализации и в старейшую партию Коминтерна — ВКП(б).
Стратегическая глава проекта, набрав воды в рот, молчит о маневренности, то есть об излюбленном коньке последних лет. Добродушные критики скажут: и то хорошо. Но это будет большой ошибкой. Беда в том, что проект программы, как мы уже показали на ряде примеров и покажем в дальнейшем, тоже имеет маневренный характер, в дурном, то есть в комбинаторском смысле этого слова. Проект маневрирует с собственной партией. Одни слабые места прикрывает маскировочной формулой «под Ленина», другие — обходит молчком. Так обстоит дело и с вопросом о маневренной стратегии. Сейчас невозможно говорить об этом, не коснувшись свежего опыта в Китае и в Англии. Самое упоминание маневренности будет вызывать образы Чан-Кай-Ши и Перселя. Этого не хотят авторы. Они предпочитают помолчать на излюбленную тему, оставляя руководству Коминтерна руки развязанными. Но именно этого допустить нельзя. Надо комбинаторам и кандидатам в комбинаторы руки связать. Для того и служит программа. Иначе она не нужна.
В стратегической главе (программы Коминтерна) необходимо найти место для основных правил, определяющих и ограничивающих маневр, то есть подсобный прием в революционной борьбе с классовым врагом, которая может быть только борьбою не на жизнь, а на смерть. Правила, намеченные выше на основании того, чему учили Маркс и Ленин, можно несомненно изложить короче и точнее. Но их надо во что бы то ни стало включить в программу Коминтерна. (Продолжение следует)
---
* Попутно надо отметить, что либерасты клеймят сталинщину позором исключительно с точки зрения абстрактных принципов гуманности и демократических прав человека, при этом лживо и настойчиво утверждая, что сталин, мол, репрессировал "врагов народа" - то есть контрреволюционаров и вообще реакционеров. И в доказательство приводят лицемерное "обоснование" сталиным репрессий вымышленным им "обострением классовой борьбы при социализме". Этим сталин пытался, а либерасты пытаются скрыть тот факт, что основной массой жертв сталинских репрессий были вовсе не бывшие эксплуататорские классы, а коммунисты, которым сталин навесил ярлык "троцкистов".
Карикатуры на Троцкого: сталинская и белогвардейская
Этот парадокс лишь кажущийся. Ведь коммунисты были противниками реакционной реставрации сталиным самодержавия (себя любимого), произвола царской бюрократии (то есть своих ж.полизов-назначенцев - "кадров, которые решают всё" (за всех), и крепостного бесправия народа (введением системы паспортов и трудовых книжек, которые были средством полицейского надзора за населением и прикреплением его к "колхозам" и промышленным объектам. Самым вопиющим проявлением сталинского крепостничества было заключение миллионов человек из-за мелких проступков и просто из-за насмешки над сталиным, например, из-за опрометчиво рассказанного анекдота, на длительные сроки в трудовые концлагеря.
Зверские, несоразмерно жестокие репрессии принципиально нельзя ничем оправдать. А сталин использовал репрессии исключительно в реакционных целях, по своей преступной и варварской натуре не понимая и не желая понимать гуманной и демократической сущности социализма. Поэтому под вывеской "социализма в одной стране" он реставрировал хорошо известные ему царизм, бюрократию и крепостничество. Именно это самое мерзкое в сталинщине. Затормозив и в дальнейшем остановив движение СССР к социализму (который был им якобы уже в 1937(!!!) году "в основном построен", т. е. "Стоп, приехали!"), он создал реакционный господствующий класс номенклатурной (то есть назначаемой строго по приказу сверху) бюрократии, который в дальнейшем и осуществил - в соответствии со своими интересами паразитического господствующего класса - горбачёвские катастройку в СССР и сдачу Восточной Европы Западу и ельцинские прихватизацию и раздирание СССР на клочки. В результате этого народ России получил вот уже тридцать лет кошмара - нищету и гнёт компрадорского капитализма, т.е. Россию как "бензоколонку Запада", произвол коррумпированного чиновничества и разграбление страны "эффективными манагерами"-олигархами. (Комментарий behaviorist-socialist)
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий