СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ И ОБОРОТНИ - 2

"В работе над этой статьей мне приходилось не раз ловить себя на том, что, пользуясь кое-где недостойным приемом иронии, я стараюсь избегать при этом выражения «советская власть». Я предпочитал заменять его синонимами - «наше государство», «социалистическая система» и другими. Вероятно, это объясняется тем, что с юности мне запали в душу слова одной песни времен гражданской войны:

Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это.

Стоит мне произнести «советская власть», как я тут же представляю себе революцию — взятие Зимнего, тарахтенье пулеметных тачанок, осьмушку хлеба, оборону красного Питера — и мне становится противно говорить о ней непочтительно. Рассуждая строго логически, «советская власть» и «социалистическое государство» — это одно и то же. Но эмоционально — это совсем разные вещи. Если против социалистического государства у меня что-то есть (самые пустяки!), то против советской власти я абсолютно ничего не имею. Это смешно? Может быть. Но это и есть романтизм.

Да, все мы романтики в отношении к нашему прошлому. Однако, чем дальше мы уходим от него и приближаемся к коммунизму, тем слабее заметен романтический блеск, сообщенный искусству революцией. Это понятно: романтизм хотя и отвечает нашей природе, но далеко не полностью, а в ряде случаев даже противоречит ей.

Он слишком анархичен и эмоционален, в то время как мы все больше становимся дисциплинированными рационалистами. Он находится во власти бурных чувств и расплывчатых настроений, забывая о логике, о рассудке, о законе. «Безумство храбрых — вот мудрость жизни!» — уверял молодой Горький, и это было уместно, когда делалась революция: безумцы были нужны. Но разве можно назвать пятилетний план «безумством храбрых»? Или руководство партии? Или, наконец, сам коммунизм, необходимо подготовленный логическим ходом истории? Тут каждый пункт продуман, разумно предусмотрен и разделен на соответствующие параграфы, какое же это безумство? Да вы не читали Маркса, товарищ Горький!

Романтизм бессилен выразить нашу ясность, определенность. Ему чужды четкие жесты и размеренно-торжественная речь. Он машет руками, и восторгается, и мечтает о чем-то далеком, тогда как коммунизм почти построен и нужно его лишь увидать.

В утверждении идеала романтизму не хватает обязательности. Он желаемое выдает за реальное. Это неплохо, но попахивает своеволием, субъективизмом. Желаемое — реально, ибо оно должное. Наша жизнь прекрасна — не только потому, что мы этого хотим, но и потому, что она должна быть прекрасной: у нее нет других выходов.

Все эти аргументы, негласные и бессознательные, привели к тому, что горячий романтический поток мало-помалу иссяк. Река искусства покрылась льдом классицизма. Как искусство более определенное, рациональное, телеологическое — он вытеснил романтизм.

Его холодное дыхание и многопудовую тяжесть мы почувствовали давно, но мало кто решался прямо сказать об этом. «Дух классики овевает нас уже со всех сторон. Им дышат все, но не то не умеют его различить, не то не знают как назвать, не то просто боятся сделать это» (А.Эфрос. «Вестник у порога», 1922г.).

Наиболее смелым был Н.Лунин — тонкий знаток искусства, в свое время связанный с футуристами, а теперь всеми забытый. Еще в 1918 году он заметил «намечающийся классицизм стихов Маяковского». Он заявил, что в «Мистерии-Буфф» - в первом крупном советском произведении - Маяковский «перестал быть романтиком и стал классиком». Он предсказал, что «в дальнейшем, сколько бы ни хотел Маяковский, больше он так, как раньше, безудержно бунтовать не будет» (Искусство Коммуны. 1918. 15 дек.).

Хотя эти прогнозы оказались очень точными (и не только в отношении Маяковского), в советской литературе, все более явственно переходившей на классицистический путь, сам термин «классицизм» не утвердился. Должно быть, он смущал своей простотой и вызывал в памяти нежелательные аналогии, которые, как нам почему-то казалось, унижали наше достоинство. Мы предпочли скромно назваться соц. реалистами, скрыв под этим псевдонимом свое настоящее имя. Но печать классицизма, яркая или мутная, заметна на подавляющем большинстве наших произведений, независимо от того плохи они или хороши. Эту печать несут и положительный герой, о котором уже шла речь, и строго иерархическое распределение других ролей, и сюжетная логика, и язык. (...)

Всякий стиль имеет свой штамп. Но классицизм, по-видимому, более других склонен к штампу, к педантичному соблюдению определенных норм и канонов, к консервативности формы. Это один из самых устойчивых стилей. Новшества он переносит и принимает главным образом в момент своего возникновения, а в дальнейшем стремится верно следовать установленным образцам, чуждаясь формальных исканий, экспериментаторства, оригинальности. Вот почему он отверг дары многих приближавшихся к нему, но достаточно своеобразных поэтов (В.Хлебников, О.Мандельштам, Н.Заболоцкий) ; и даже Маяковский, названный Сталиным «лучшим талантливейшим поэтом нашей советской эпохи», остался в нем до жути одинокой фигурой. (...)

Известно, что гении не рождаются каждый день, что состояние искусства редко удовлетворяет современников. Тем не менее, вслед за другими современниками, приходится с грустью признать прогрессирующую бедность нашей литературы за последние два-три десятилетия. По мере своего развития и творческого возмужания все хуже писали К.Федин, А.Фадеев, И.Эренбург, Вс.Иванов и еще многие. Двадцатые годы, о которых Маяковский сказал: «Только вот поэтов, к сожаленью, нету», — теперь представляются годами поэтического расцвета. Начиная со времени массового приобщения писателей к социалистическому реализму (начало 30-х гг.) литература пошла на убыль. Небольшие просветы в виде Отечественной войны ее не спасли.

В этом противоречии между победившим соцреализмом и низким качеством литературной продукции многие винят соцреализм, утверждая, что в его пределах невозможно большое искусство и что он губителен для всякого искусства вообще. Маяковский — первое тому опровержение. При всей оригинальности своего дарования он оставался правоверным советским писателем, может быть, самым правоверным, и это не мешало ему писать хорошие вещи. Он был исключением из общих правил, но главным образом потому, что придерживался их более строго, чем другие, и осуществлял на практике требования соцреализма наиболее радикально, наиболее последовательно. В противоречии между соцреализмом и качеством литературы следует винить литературу, то есть писателей, которые приняли его правила, но не обладали достаточной художественной последовательностью, чтобы воплотить их в бессмертные образы. Маяковский такой последовательностью обладал.

Искусство не боится ни диктатуры, ни строгости, ни репрессий, ни даже консерватизма и штампа. Когда это требуется, искусство бывает узкорелигиозным, тупогосударственным, безындивидуальным, и тем не менее великим. Мы восхищаемся штампами Древнего Египта, русской иконописи, фольклора. Искусство достаточно текуче, чтобы улечься в любое прокрустово ложе, которое ему предлагает история. Оно не терпит одного — эклектики.

Наша беда в том, что мы недостаточно убежденные соцреалисты и, подчинившись его жестоким законам, боимся идти до конца по проложенному нами самими пути. Вероятно, будь мы менее образованными людьми, нам бы легче удалось достичь необходимой для художника цельности. А мы учились в школе, читали разные книги и слишком хорошо усвоили, что существовали до нас знаменитые писатели — Бальзак, Мопассан, Лев Толстой. И был еще такой - как его? Че-че-че-Чехов. Это нас погубило. Нам тут же захотелось стать знаменитыми, писать, как Чехов. От этого противоестественного сожительства родились уроды.

Нельзя, не впадая в пародию, создать положительного героя (в полном соцреалистическом качестве) и наделить его при этом человеческой психологией. Ни психологии настоящей не получится, ни героя. Маяковский это знал и, ненавидя психологическую мелочность и дробность, писал утрированными пропорциями и преувеличенными размерами, писал крупно, плакатно, гомерически. Он уходил от бытописания, от сельской природы, он рвал с «великими традициями великой русской литературы» и, хотя любил и Пушкина, и Чехова, он не пытался им следовать.

Все это помогло Маяковскому встать вровень с эпохой и выразить ее дух полно и чисто — без чужеродных примесей. Творчество же многих других писателей переживает кризис именно в силу того, что они вопреки классицистической природе нашего искусства его все еще считают реализмом, ориентируясь при этом на литературные образцы XIX века, наиболее далекие от нас и наиболее нам враждебные. Вместо того, чтобы идти путем условных форм, чистого вымысла, фантазии, которыми всегда шли великие религиозные культуры, они стремятся к компромиссу, лгут, изворачиваются, пытаясь соединить несоединимое: положительный герой, закономерно тяготеющий к схеме, к аллегории, - и психологическая разработка характера; высокий слог, декламация — и прозаическое бытописательство; возвышенный идеал - и жизненное правдоподобие. Это приводит к самой безобразной мешанине. Персонажи мучаются почти по Достоевскому, грустят почти по Чехову, строят семейное счастье почти по Льву Толстому и в то же время, спохватившись, гаркают зычными голосами прописные истины, вычитанные из советских газет: «Да здравствует мир во всем мире!», «Долой поджигателей войны!» Это не классицизм и не реализм. Это полуклассицистическое полуискусство не слишком социалистического совсем не реализма.

По-видимому, в самом названии «социалистический реализм» содержится непреодолимое противоречие. Социалистическое, т. е. целенаправленное, религиозное искусство не может быть создано средствами литературы XIX века, именуемыми «реализмом». А совершенно правдоподобная картина жизни (с подробностями быта, психологии, пейзажа, портрета и т.д.) не поддается описанию на языке телеологических умопостроений. Для социалистического реализма, если он действительно хочет подняться до уровня больших мировых культур и создать свою «Коммуниаду», есть только один выход - покончить с «реализмом», отказаться от жалких и все равно бесплодных попыток создать социалистическую «Анну Каренину» и социалистический «Вишневый сад». Когда он потеряет несущественное для него правдоподобие, он сумеет передать величественный и неправдоподобный смысл нашей эпохи.

К сожалению, этот выход маловероятен. События последних лет влекут наше искусство по пути полумер и полуправд. Смерть Сталина нанесла непоправимый урон нашей религиозно-эстетической системе, и возрожденным ныне культом Ленина трудно его восполнить. Ленин слишком человекоподобен, слишком реалистичен по самой своей природе, маленького роста, штатский. Сталин же был специально создан для гиперболы, его поджидавшей. Загадочный, всевидящий, всемогущий, он был живым монументом нашей эпохи, и ему недоставало только одного свойства, чтобы стать богом, - бессмертия.

Ах, если бы мы были умнее и окружили его смерть чудесами! Сообщили бы по радио, что он не умер, а вознесся на небо и смотрит на нас оттуда, помалкивая в мистические усы. От его нетленных мощей исцелялись бы паралитики и бесноватые. И дети, ложась спать, молились бы в окошко на сияющие зимние звезды Небесного Кремля...

Но мы не вняли голосу совести и вместо благочестивой молитвы занялись развенчанием «культа личности», нами ранее созданного. Мы сами взорвали фундамент того классицистического шедевра, который мог бы (ждать оставалось так немного!) войти наравне с пирамидой Хеопса и Аполлоном Бельведерским в сокровищницу мирового искусства. (...)

После смерти Сталина мы вступили в полосу разрушений и переоценок. Они медленны, непоследовательны, бесперспективны, а инерция прошлого и будущего достаточно велика. Сегодняшние дети вряд ли сумеют создать нового бога, способного вдохновить человечество на следующий исторический цикл. Может быть, для этого потребуются дополнительные костры инквизиции, дальнейшие «культы личности», новые земные работы, и лишь через много столетий взойдет над миром Цель, имени которой сейчас никто не знает.

А пока что наше искусство топчется на одном месте — между недостаточным реализмом и недостаточным классицизмом. После понесенной утраты оно бессильно взлететь к идеалу и с прежней искренней высокопарностью славословить нашу счастливую жизнь, выдавая должное за реальное. В славословящих произведениях все более откровенно звучат подлость и ханжество, а успехом теперь пользуются писатели, способные по возможности правдоподобно представить наши достижения и по возможности мягко, деликатно, неправдоподобно — наши недостатки. Тот, кто сбивается в сторону излишнего правдоподобия, «реализма», терпит фиаско, как это случилось с нашумевшим романом Дудинцева «Не хлебом единым», который был публично предан анафеме за очернение нашей светлой социалистической действительности.

Но неужели мечты о старом, добром, честном «реализме» — единственная тайная ересь, на которую только и способна русская литература? Неужели все уроки, преподанные нам, пропали даром и мы в лучшем случае желаем лишь одного — вернуться к натуральной школе и критическому направлению? Будем надеяться, что это не совсем так и что наша потребность в правде не помешает работе мысли и воображения. (...)

Андрей Синявский ("Абрам Терц"), 1957 год"

* * *

Я нарочно не указал в самом начале имя автора этой статьи (сокращенной здесь во избежание повторов примерно наполовину). Это - теперь уже полузабытый бздиссидент Андрей Синявский, до своего ареста публиковавшийся на Западе под псевдонимом "Абрам Терц". Синявский - эрудированный учёный-филолог и довольно интересный, оригинальный литератор, пусть даже и ставший жертвой религиозного дурмана (что ясно видно в этой статье). Мне перепостом этого бздиссидентского нытья и брюзжания хотелось показать нынешней публике, что даже бздиссиденты во время короткой "оттепели" при Н.С. Хрущеве понимали (в отличие от нынешних "коммунистов" и тем более сталинистов), что такое социализм и поэтому относились серьёзно к нему, даже охаивая его.

Синявского арестовали не сразу, а уже при Брежневе, осенью 1965-го, после того, как он довольно долго занимался пересылкой (интересно, через кого?) своих опусов на Запад. Хрущева тогда уже свергли и воцарился мафиозный бездельник и жизнелюб Лёня Брежнев, ставший секретным коллекционером западных лимузинов, на которых он катался по аллеям обширных правительственных дач, построенных ещё людоедом сталиным.

Хрущева свергли за то, что он разозлил сталинскую номенклатуру тем, что обещал народу (цитирую): "нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!" И он, Хрущев, не только пообещал, но и взялся за дело: начал строить массовое дешевое жильё - панельные "хрущобы", во многих из которых "дорогие россияне", ограбленные нынешним режимом, ютятся и по сей день; и провел в 1961 году денежную реформу, лишившую капиталов множество подпольных миллионеров, в том числе и номенклатурщиков; и увеличил пенсии по старости; и упразднил плату за обучение старшеклассников и студентов, введенную сталиным для того, чтобы в интеллигенты проходили не "нищеброды", а только детки номенклатурщиков; и стал осваивать целину и Сибирь свободным трудом, а не каторжным; и повёл наступление против западного империализма поддержкой национально-освободительных движений в колониях и полуколониях Запада; и заключил с фирмой "ФИАТ" контракт на поставку завода для массового производства легковых автомобилей "Жигули", которые теперь переименованы в "Ладу", а вовсе не элитных "Ламборгини", "Бентли" и "Роллс-Ройсов". Да, тот самый АвтоВАЗ, который нынешняя господствующая мразь прихватизовала и который теперь дышит на ладан, работая с многочисленными перерывами...

Но всего этого "не заметил" бздиссидент Синявский, как "не заметил" он в том же 1957 году открывших космическую эру и поразивших весь мир двух советских "Спутников" Земли - первого с радиопередатчиком (вес 84 кг) и второго (вес 508 кг) с собакой Лайкой на борту. Ошарашенный американский империализм только в следующем году, после многочисленных аварий, спешно запустил на переделанной военной межконтинентальной ракете "Эксплорер-1" кукольный спутничек весом 14 кг! А гнусный режим Путина теперь опозорил само слово "Спутник", назвав им ген-модифицирующую отраву, приносящую "вакцинированным" намного больше вреда, чем пользы (как, впрочем, и все западные псевдо-"вакцины" "от ковид")...

А самое главное - Хрущев ликвидировал сталинский ГУЛаг и тем лишил номенклатуру бесплатного рабского труда заключенных сталинских концлагерей, куда люди (в том числе оба моих деда) попадали минимум на десять лет или по чистейшей клевете доносчиков, или за такие пустяки, как рассказанный анекдот про сталина. Нынешние сталинисты-путиноиды лгут, выдумывая небылицы о том, что Хрущев якобы освободил преступных пособников немецких оккупантов. Сам Синявский в своей нарочито бессвязной, расхлябанной книге "Голос из хора" написал, что вместе с ним (то есть в 1966-1973 годах) досиживали свои сроки фашисты-бандеровцы и прибалтийские эсэсовцы, виновные в участии в массовых убийствах гражданского населения СССР.

Одним словом, Хрущев доставил сталинским номенклатурщикам массу хлопот и неприятностей, начав строить коммунизм и заставляя их работать. А у них были совсем другие, более важные заботы: продвижение по карьерной лестнице путём подхалимажа и подсиживания, благоустройство своих огромных дач; жадное потребительство в спец-распределителях для "избранных", куда не пускали простых советских граждан; и хлопоты о новой загранкомандировке, ведь партийный функционер должен - конечно, полностью за счет народа - своими глазами увидеть, как гниёт Запад и в Нью-Йорке, и в Лас-Вегасе, и в Париже, и в Ницце...

Легко представить себе, как ненавистно было номенклатурщикам напоминание о коммунизме в вышеприведенном тексте Синявского, когда их вполне устраивал тот якобы "социализм, построенный в основном" оборотнем сталиным уже в зловещем 1937(!) году. Это был "социализм" только для номенклатурного барства, а для народа это было крепостное право. Вот брежневские номенклатурщики и влепили Синявскому срок - не слишком большой и не слишком маленький, а такой, который по их разумению был как раз в меру.

Конечно, сейчас, с нынешней более отдаленной временной дистанции можно четко различить в тогдашней советской действительности различные тенденции, которые в представлениях современников, в том числе и Синявского, сливались воедино, как на фотографии, сделанной без правильной наводки на резкость. Синявский изображает слитыми воедино, в один "социалистический реализм", две разных, противоположных тенденции: героический социализм революционеров и мещанский сталинизм номенклатурных карьеристов - приспособленцев и стукачей. Первая тенденция проявилась в революционном, истинном социалистическом реализме - например, Ахматовой, Багрицкого,Бабеля, Зощенко, Мандельштама, Островского (Николая), Симонова, Тынянова, Шолохова, и всех подобных им борцов за правду в литературе, многие из которых были погублены подонком сталиным и его прихвостнями, и сталинский сю-сю-реализм писак-конъюнктурщиков, который Синявский назвал "классицизмом". Типичный и до сих пор известный представитель этого холуйского "классицизма" - перекрасившийся из белоэмигранта в сталинского лизоблюда "Толстой" (А. Н.).

Эти две тенденции в литературе были отражением двух антагонистических тенденций в общественно-политической реальности СССР:
- революционной, прогрессивной и социалистической Ленина и Троцкого и
- контрреволюционной, реакционной и самодержавно-крепостнической сталина.

Сталинщина была не только изменой делу революции, но и реставрацией самодержавия и крепостничества. Она реально направила историю России вспять от революции обратно к номенклатурному барству и господству бюрократии - второму изданию царизма, однако сделала это не открыто, а лицемерно прикрываясь псевдокоммунистической "ленинистской" демагогией. Сталин и его приспешники были оборотнями - напоказ "коммунистами", а на деле антикоммунистическими реакционерами.

Троцкий во всех своих работах в изгнании характеризовал сталинщину как бонапартизм - по аналогии с реакционным разворотом Великой французской революции, произведенным Наполеоном Бонапартом. Тут надо отметить, что Наполеону - в отличие от сталина - было ни к чему притворяться продолжателем дела революции, когда он объявил себя императором и в искусстве Франции воцарился классицизм (подражание античности). В эпоху Наполеона творили такие выдающиеся художники, как Делакруа (Delacroix), Жерико (Géricault) и Энгр (Ingres). Погуглите эти имена - и вы обнаружите, что их полотна заряжены потрясающей энергией реализма - в такт тогдашней динамичной эпохе. Напротив, "классицизм" сталинщины - это мертворожденное убожество, от которого веет примитивной, плоской окаменелостью иконной византийщины:

Так что сталинщина была очень даже неудачно названа Троцким как "бонапартизм", а Синявским - как "классицизм". Сталинщина - это совсем иной исторический феномен, более близкий к псевдосоциалистическому антиподу социализма и коммунизма - фашизму, возникшему и дорвавшемуся до власти в Италии, Испании и Германии - странах, где традиции демократии были столь же мизерны, как и в России:

Конечно, печально то, что Синявский проигнорировал антагонизм этих двух тенденций в литературе и зачислил их обе в "социалистический реализм" вопреки их абсолютной несовместимости и противоположности. Но ещё печальнее то, что Синявский из отвращения к сталинщине отвернулся от социализма и стал жертвой религиозного дурмана. Таков был типичный процесс превращения многих советских интеллигентов в бздиссидентов за двадцатилетие брежневского застоя, во время которого шла подготовка оборотнями - партийной номенклатурой и КГБ - контрреволюционного переворота Горбачева-Ельцина.

Попутно следует заметить, что для всей брежневской эпохи застоя было характерно упорное спаивание народа водкой, катастрофически разлагающее действие которого должно было быть очевидным для номенклатурщиков. Но они упорно продолжали это чёрное дело. Этот факт наводит на мысль о том, что "избрание" Горбачева генсеком ЦК КПСС было сделано с пониманием и расчётом на то, что он - не более чем амбициозный Иванушка-дурачок. И "гласность", и "ускорение", и "катастройка" - всё было по вкусу номенклатуры, но когда Горбачев опрометчиво начал кампанию против повального алкоголизма, это переполошило тогдашнюю советскую правящую закулису - верхушку аппаратчиков ЦК КПСС и КГБ, и они нашли замену "Горби" - беспардонного алкаша Ельцина. На Горби прицикнули, и с того момента он трусливо бездействовал, пока Ельцин не перехватил у него трон верховной власти над Россией.

Точно так же околевавшему фашисту Ельцину была выбрана (ЦРУ и олигархом Березовским) замена: погрязший в криминале и коррупции подручный Собчака - абсолютно некомпетентный и невежественный питерский гопник Путин. Очевидно, что все они - и Горбачев, и Ельцин, и Путин - вовсе не "самодержцы", а марионетки коллективного диктатора - прозападной номенклатурно-бюрократической закулисной олигархии. Кстати, Вован совершенно напрасно стыдится этого и делает жалкие попытки корчить из себя гения и супермена. Ничтожные марионетки стали теперь нормой "президентов" и "премьеров" на службе мультимиллиардерской закулисы на Западе - стоит лишь взглянуть на явного маразматика мистера Байдена...

С социализмом случилось то, о чем говорится в пословице: "Что имеем - не храним, потеряем - плачем." Контрреволюционный переворот 1989-1993 годов стал возможен также и потому, что работы Троцкого о реакционной антикоммунистической сущности сталинской террористической деспотии были запрещены в СССР, среди населения, как и теперь, царило ложное убеждение, что сталинско-брежневская бюрократия - это якобы и есть социализм, и поэтому логическое завершение сталинской контрреволюции - горбачевская катастройка и ельцинская прихватизация - не получили должного отпора, ведь мало кто хотел защищать такой фальшивый сталинский "социализм" в критические моменты 1989-1993 годов.

Но теперь-то проклятая буржуйско-бюрократическая сволочь добровольно не отдаст власть и не согласится с возрождением социализма - ни в России, ни где-либо ещё. Предстоит жестокая революционная борьба не на жизнь, а на смерть - за тот истинный социализм, который бздиссидент Синявский более полувека назад правильно описал в этой статье, но с циничной ухмылкой отверг, прельстившись на западные лавры бздиссидента и религиозный дурман.

.