НОВОГОДНЕЕ СВЕДЕНИЕ СЧЕТОВ

На Новый Год принято подводить итоги прошлого и строить планы на будущее. Однако при этом надо понимать, что реальную возможность строить планы на будущее, не спрашивая никого из нас, имеет лишь сатанинская закулиса миллиардеров-глобалистов со своими холуями - погрязшим в коррупции и преступлениях "демократическим" политиканством Запада. Вот анонс о следующем сборище глобалистов в Давосе:

Это просто восхитительно. После того, как закулиса, помимо прочих гнусных преступлений, совершенных её наёмным политиканством, убила как минимум 17 миллионов человек ген-модифицирующими "вакцинами от ковид" и усугубила глобальную деиндустриализацию, разорив множество предприятий сумасшествием поголовных "ковид-карантинов", она решила заняться (цитирую) "rebuilding trust - восстановлением разрушенного доверия", конечно, чтобы без помех продолжать свою людоедскую и ретроградную затею истребления "уж слишком многочисленного" человечества и "4-й (анти)индустриальной (контр)революции", то есть замены наёмного труда рабским трудом в концлагерях.

Если бы, например, Иудушка КаПутин был озабочен дальнейшей судьбой "дорогих россиян" и вообще всего человечества, он должен был бы в самый разгар давосского сатанинского шабаша буржуев-человеконенавистников тщательно стереть их всех с лица Земли гиперзвуковыми ракетами с термоядерными боеголовками, распылив всю эту глобалистскую сволочь на отдельные атомы. Но нет, Иудушка КаПутин, очевидно, опять пошлёт в Давос своих глобалистских поводырей - Грефа, Наебулину, Мишустина, Дмитриева & Co, чтобы получить новые приказы от глобалистов.

Вэвэ КаПутин - лицемерный пустобрёх и лоботряс. Когда он заявил в своей недавней 4-х часовой брехне, что "идёт правильным курсом", то я подумал, что весь зал разразится хохотом. Но не тут-то было. Никто и не пикнул. Все важно надули щёки. Позор! Ну полюбуйтесь хотя бы, чем занимается в Кремле этот "национальный лодырь":

"Курс Путина" -  это прозападный курс компрадорского разворовывания России - курс Мишки-меченого (горбачева), Бориски-алкаша (ельцина), Яковлева, Гайдара, Козырева, Чубайса, Кудрина, Дворковича, Кириенко и т.п. предательской мрази. Как говорится, "каков поп - таков и приход":

Но это ещё что. Путин и его режим - это всего лишь бледная копия оригинала - режимов "западной демократии". На Западе закулиса миллиардеров и её продажное политиканство цветут махровым цветом и благоухают. Описать все самые вопиющие преступления империализма США невозможно - на это потребовались бы даже не годы, а столетия. Поэтому упомяну лишь несколько из них. Например, погрязший в коррупции сенильный маразматик Байден, украв фальсификацией результатов предыдущие президентские "выборы" в США, опять намылился "переизбраться". Закулиса предусмотрительно подкупает в одном штате за другим "независимую" судебную власть США, чтобы она запретила Трампу участие в этих выборах.

Ну а старушку Европу глобалисты решили подвергнуть "эвтаназии" - медицинскому умерщвлению - руками поголовно коррумпированного "евросоюзного" политиканства. После того, как оно экономической ядерной бомбой под названием "Евро" дотла разорило периферию ЕС: Грецию, Испанию, Португалию, Испанию, Ирландию и Восточную Европу, настал черёд разорить и цитадель "евросоюза" - Германию, в которую мигранты со всей остальной Европы набились, как сардины в консервную банку. Причина этой миграции в том, что печатать "Евро" имеет право только "ЕвроЦентроБанк" - частная лавочка миллиардеров-глобалистов, в которой хозяйничает людоедское семейство Ротшильдов. Все страны, попавшие в западню "ЕС", лишены суверенного права эмиттировать национальную валюту, то есть элементарной экономической независимости. Но теперь пора и Германии идти под нож живодёров-глобалистов. Разорение Германии осуществляется и ростом цен (в разы) на энергоносители, и вызванной этим деиндустриализацией, которая в свою очередь вызывает рост безработицы, который усугубляется и увеличивается урезанием бюджетных средств, идущих на социальные нужды населения.

Впрочем, произвол глобалистов ещё очевиднее в оболваненных ими странах, сдуру прущих в "западную цивилизацию". Так, глобалистский путчист Пашинян, захвативший власть в Армении "цветной революцией", сперва официально признал Нагорно-Карабах, исконно населённый армянами, частью зоологически враждебного им Азербайджана, а потом подло предал тамошних армян, категорически отказавшись защищать их от агрессии Азербайджана. А всё из-за чего? А из-за того, что такое позорное и предательское поражение, которое привело к этнической чистке режимом Азербайджана (господином Алиевым) Нагорно-Карабаха от армян, устраняет формальное препятствие к обещанному глобалистской евросоюзной мафией вступлению огрызка Армении в ЕС и НАТО!

А буржуйское националистическое правительство "PiS-ПиС" в Польше было недавно свергнуто "демократическими выборами" за то, что оно отказалось платить паразитам-глобалистам неустойку в сотни миллионов "евро" за не востребованные по ненужности и не поставленные западными фармаконцернами миллионы доз смертоносных "вакцин от ковид". Вместо него глобалисты привели к власти послушное им глобалистско-фашистское правительство "PO-ПО", сразу же воистину гитлеровским бандитизмом захватившее все масс-медии.

Ну а на Украине, всё ещё не вкусившей благ членства в ЕС и НАТО, тиранствует пошлый клоун Зеленскый, умеющий только колотить половым членом по клавишам рояля. Угробив на войне уже полмиллиона хохлов, он намерен мобилизовать на ту же участь ещё полмиллиона, причём не только хохлов, но и хохлушек. Так что хохлушки вместо обещаных евросоюзом "кружевных трусиков" получат униформу, а потом смерть или увечье от пуль и осколков снарядов:

Я полагаю, что этим Зеленскый мстит хохлам за соучастие в гитлеровском "холокосте", а это уж слишком подло - так злоупотребять своим марионеточным президентством.

Впрочем, его соплеменники в Израиле давно уже переплюнули его, занимаясь военными преступлениями против человечества, истребляя мирное коренное население Палестины на бандитски захваченной неоколониальным расистским режимом "Израиля" территории Палестины, особенно в секторе Газа. Причём эти преступления израильской военщины остаются не только без наказания, но даже и без осуждения: весь "цивилизованный и демократический" Запад в один голос лицемерно вопит о "праве Израиля на самозащиту" и блокирует в ООН все резолюции, призывающие к прекращению этого вопиющего геноцида.

Какой же вывод напрашивается при виде всей этой сатанинской свистопляски капитализма?

Я считаю, что давно уже назрела именно бихевиористско-социалистическая революция. В предыдущих записях на этом блоге, включая перепосты работ Троцкого, социалистическая революция и её необходимость представлены достаточно объективно. Но почему я настаиваю на том, что она должна при этом быть ещё и бихевиористской?

Дело в том, что и люди, и животные на самом деле воспринимают не "объективную реальность", как это считают теперь уже немногочисленные сторонники "диалектического материализма", а только - как открыл и научно доказал отец радикального бихевиоризма, гарвардский профессор Б.Ф. Скиннер, лишь то в ней, что является оперантными сигналами, которые личный, субъективный жизненный опыт конкретного человека или животного связал с получением оперантного подкрепления - положительного (удовольствия, вознаграждения, похвалы и т.п.) или отрицательного (боли, наказания, порицания).

Именно поэтому "реальность" в глазах людей (и животных) может быть искажена - всегда радикально и по большей части со злым умыслом. Это то, что называют "манипуляцией сознания" или, правильнее, манипуляцией поведения. Частные случаи практического применения такого систематически искаженного оперантного подкрепления - это дрессировка животных и оболванивание людей "воспитанием", масс-медиями и вообще пропагандой и рекламой. То, от чего нас хотят отвадить, искусственно сопрягается с вредными, опасными, унизительными и отвратительными последствиями или изображается (обычно лживо) как объективно имеющее таковые, а то, что нам хотят "впарить" как якобы "наши" желания, привычки, ценности и идеалы, лживо изображается как имеющее приятные последствия - успех, возвышение, удовольствие, уверенность в себе и в будущем и т.п.

Людей и домашнюю скотину приучают этим двигаться по жизни в пределах узкой колеи, что избавляет их от многих неожиданностей, как неприятных, так и восхитительных. Нынешнее человечество, особенно на Западе, которое всё свободное время проводит, уткнувшись носом уже не в "ящик для идиотов" - телевизор, а в "айфон", вообще не может представить себе необходимости социалистической революции и высвобождаемого ею потрясающего потенциала личного и общественного развития в направлении гуманности, взаимопомощи, вдохновенного творческого самовыражения и даже просто наслаждения от общения с живыми людьми, а не с проклятыми компьютерными программами. Надо понимать то, что социализм - это не сталинщина с трусливым, убогим, унылым и серым существованием запуганного репрессиями народа, а совершенно новый образ жизни, открывающий невиданные доселе стороны "объективной реальности", обогащающий жизнь людей громаднейшими возможностями самореализации как всего общества, так и лично каждого.

Я искал литературу к Новому Году, которая не только может дать некоторое, пусть и бледное, представление об этом, но и имеет столь нужное на Новый Год успокаивающее действие на нервы. И не нашел ничего более подходящего, чем восхитительный и при этом короткий рассказ Карела Чапека "Голубая хризантема".

Ну а после Нового Года я продолжу выкладывать серьёзные записи как противоядие от лживой буржуйской пропаганды - западной и путиноидной.

*  *  *

Карел Чапек:

"Голубая хризантема

— Я расскажу вам, — сказал старый Фулинус, — как появилась на свет голубая хризантема «Клара». Жил я в ту пору в Лубенце и разбивал лихтенбергский парк в княжеском имении. Старый князь, сударь, знал толк в садоводстве. Он выписывал из Англии, от Вейче, целые деревья и одних луковиц заказал в Голландии семнадцать тысяч. Но это так, между прочим.

Так вот, однажды в воскресенье иду я по улице и встречаю юродивую Клару, этакую глухонемую дурочку, вечно она заливается блаженным смехом. Не знаете ли вы, почему юродивые всегда так счастливы? Я хотел обойти ее стороной, чтобы не полезла целоваться, и вдруг увидел в лапах у нее букет — укроп и какие-то еще полевые цветы, а среди них, знаете что? Немало я на своем веку цветов видел, но тут меня чуть удар не хватил: в букетике у этого чучела была махровая голубая хризантема! Голубая, сударь! Цвета примерно Phlox Laphami; лепестки с чуть сероватым отливом и атласно-розовой каемкой; сердцевина похожа на Campanula turbirata — цветок необыкновенно красивый, пышный. Но не в этом дело. Дело в том, сударь, что такой цвет у индийских хризантем устойчивых сортов, тогда, да и сейчас, совершенная невидаль. Несколько лет назад я побывал в Лондоне у старого сэра Джемса Вейче, и он как-то похвалился мне, что однажды у них цвела хризантема, выписанная прямо из Китая, голубая, с лиловатым оттенком; зимой она, к сожалению, погибла. А тут в лапах у Клары, у этого пугала с вороньим голосом, такая голубая хризантема, что красивее трудно себе и представить. Ладно…

Клара радостно замычала и сует мне этот самый букет. Я дал ей крону и показываю на хризантему.

— Где ты взяла ее, Клара?

Клара радостно кудахчет и хохочет. Больше я ничего от нее не добился. Кричу, показываю на хризантему, — хоть бы что. Знай лезет обниматься.

Побежал я с этой драгоценной хризантемой к старому князю.

— Ваше сиятельство, они растут где-то тут, неподалеку. Давайте искать.

Старый князь тотчас велел запрягать и сказал, что мы возьмем с собой Клару. А Клара тем временем куда-то исчезла, будто провалилась. Стоим мы около коляски и ругаемся на чем свет стоит, — князь-то прежде служил в драгунах. Не успели мы еще и наругаться вдоволь, как вдруг, высунув язык, прибегает Клара и протягивает мне целый букет голубых хризантем, только что сорванных. Князь сует ей сто крон, а Клара от обиды давай реветь. Она, бедняжка, никогда не видела сотенной бумажки. Пришлось мне дать ей одну крону. Тогда она успокоилась, стала визжать и пританцовывать, а мы посадили ее на козлы, показали ей на хризантемы: ну, Клара, куда ехать?

Клара на козлах взвизгивала от удовольствия. Вы себе не представляете, как был шокирован почтенный кучер, которому пришлось сидеть рядом с ней. Лошади шарахались от визга и кудахтанья Клары, в общем чертовская была поездка. Так вот, едем мы этак часа полтора. Наконец я не выдержал:

— Ваше сиятельство, мы проехали не меньше четырнадцати километров.

— Все равно, — проворчал князь, — хоть сто.

— Ладно, — отвечаю я. — Но ведь Клара-то вернулась со вторым букетом через час. Стало быть, хризантемы растут не дальше чем в трех километрах от Лубенца.

— Клара! — крикнул князь и показал на голубые хризантемы. — Где они растут? Где ты их нарвала?

Клара закаркала в ответ и все тычет рукой вперед. Вернее всего ей понравилось кататься в коляске. Верите ли, я думал, князь пристукнет ее со злости, уж он-то умел гневаться! Лошади были в мыле, Клара кудахтала, князь бранился, кучер чуть не плакал с досады, а я ломал голову, как найти голубые хризантемы.

— Ваше сиятельство, — говорю, — так не годится. Давайте искать без Клары. Обведем на карте кружок вокруг Лубенца радиусом в три километра, разделим его на участки и будем ходить из дома в дом.

— Милейший, — говорит князь, — в трех километрах от Лубенца нет ведь ни одного парка.

— Вот и хорошо, — отвечаю я. — Черта с два вы нашли бы в парке, разве только ageratum или канны. Смотрите, тут, внизу, к стеблю хризантемы прилипла щепотка земли. Это не садовый перегной, а вязкая глина, удобренная скорее всего фекалиями. А на листьях следы голубиного помета, стало быть, надо искать там, где много голубей. Скорее всего эти хризантемы растут где-то у плетня, потому что вот тут, среди листьев, застрял обломок еловой коры. Это верная примета.

— Ну и что? — спрашивает князь.

— А то, — говорю. — Эти хризантемы надо искать около каждого домика в радиусе трех километров… Давайте разделимся на четыре отряда: вы, я, ваш садовник и мой помощник Венцл, и пойдем.

Ладно. Утром первое событие было такое: Клара опять принесла букет голубых хризантем. После этого я обшарил весь свой участок, в каждом трактире пил теплое пиво, ел сырки и расспрашивал о хризантемах. Лучше не спрашивайте, сударь, как меня пронесло после этих сырков. Жарища была адская, такая редко выдается в конце сентября, а я лез в каждую хату и терпеливо слушал разные грубости, потому что люди были уверены, что я спятил или что я коммивояжер или какой-нибудь инспектор. К вечеру для меня стало ясно: на моем участке хризантемы не растут. На трех других участках их тоже не нашли. А Клара снова принесла букет свежих голубых хризантем.

Вы знает, мой князь — важная персона в округе. Он созвал местных полицейских, дал каждому по голубой хризантеме и посулил им бог весть что, если они отыщут место, где растут эти цветы. Полицейские — образованные люди, сударь. Они читают газеты, и кроме того, знают местность как свои пять пальцев и пользуются авторитетом у жителей. И вот, заметьте себе, в тот день шестеро полицейских, а вместе с ними деревенские старосты и стражники, школьники и учителя, да еще шайка цыган, облазили всю округу в радиусе трех километров, оборвали все какие ни на есть цветы и принесли их князю. Господи боже, чего там только не было, будто на празднике Тела Христова! Но голубой хризантемы, конечно, ни следа. Клару мы весь день сторожили; вечером, однако, она удрала, а в полночь принесла мне целую охапку голубых хризантем. Мы велели посадить ее под замок, чтобы она не оборвала все цветы до единого, но сами совсем приуныли. Честное слово, просто наваждение какое-то: ведь местность там ровная, как ладонь…

Слушайте дальше. Если человеку очень не везет или он в большой беде, он вправе быть грубым, я понимаю. И все-таки, когда князь в сердцах сказал мне, что я такой же кретин, как Клара, я ответил ему, что не позволю всякому старому ослу бранить меня, и отправился прямехонько на вокзал. Больше меня в Лубенце не увидят! Уселся я в вагон, поезд тронулся, и тут я заплакал, как мальчишка. Заплакал потому, что не увижу больше голубой хризантемы, потому что навсегда расстаюсь с ней. Сижу я так, хнычу и гляжу в окно, вдруг вижу у самого полотна мелькнули какие-то голубые цветы. Господин Чапек, я не мог с собой совладать, вскочил и, сам уже не знаю как, ухватился за ручку тормоза. Поезд дернулся, затормозил, я стукнулся о противоположную лавку и при этом сломал себе вот этот палец. Прибегает кондуктор, я бормочу, что, мол, забыл что-то очень нужное в Лубенце.

Пришлось заплатить крупный штраф. Ругался я, как извозчик, ковыляя по полотну к этим голубым цветам. «Олух ты, — твердил я себе, — наверное, это осенние астры или еще какая-нибудь ерунда. А ты вышвырнул такие сумасшедшие деньги!» Прошел я метров пятьсот и уже думаю, что эти голубые цветы не могут быть так далеко, наверное я их не заметил или вообще они мне померещились. Вдруг вижу на маленьком пригорке домик путевого обходчика, а за частоколом что-то голубое. Гляжу — два кустика хризантем.

Сударь, всякий младенец знает, какая ерунда растет в садиках около таких сторожек: капуста да тыква, обыкновенный подсолнечник и несколько кустиков красных роз, мальвы, настурции, ну, георгины. А тут и этого не было; одна картошка и фасоль, куст бузины, а в углу, у забора, — две голубые хризантемы!

— Приятель, — говорю я хозяину через забор, — откуда у вас эти голубые цветочки?

— Эти-то? — отвечает сторож. — Остались еще от покойного Чермака, что был сторожем до меня. А ходить по путям не ведено, сударь. Вон там, глядите, надпись: «Хождение по железнодорожным путям строго воспрещается». Что вы тут делаете?

— Дядюшка, — я к нему, — а где же дорога к вам?

— По путям, — говорит он — Но по ним ходить нельзя. Да и чего вам тут делать? Проваливайте восвояси, но по путям не ходите.

— Куда же мне проваливать?

— Мне все равно, — кричит сторож — А по путям нельзя, и все тут!

Сел я на землю и говорю: — Слушайте, дед, продайте мне эти голубые цветы.

— Не продам, — ворчит сторож. — И катитесь отсюда. Здесь сидеть не положено.

— Почему не положено? — возражаю я. — На табличке ничего такого не написано. Тут говорится, что воспрещается ходить, я и не хожу.

Сторож опешил и ограничился тем, что стал ругать меня через забор. Старик, видимо, жил бобылем; вскоре он перестал браниться и завел разговор сам с собой, а через полчаса вышел на обход путей и остановился около меня.

 — Ну, что, уйдете вы отсюда или нет?

— Не могу, — говорю я. — По путям ходить запрещено, а другого выхода отсюда нет.

Сторож на минуту задумался.

— Знаете, что? — сказал он наконец. — Вот я сверну на ту тропинку, а вы тем временем уходите по путям. Я не увижу.

Я поблагодарил его от души, а когда сторож свернул на тропинку, я перелез через забор и его собственной мотыгой вырыл оба кустика голубой хризантемы. Да, я украл их, сударь! Я честный человек и крал только семь раз в жизни, и всегда цветы.

Через час я сидел в поезде и вез домой похищенные голубые хризантемы. Когда мы проезжали мимо сторожки, там стоял с флажком этот старикан, злой, как черт. Я помахал ему шляпой, но думаю, он меня не узнал.

Теперь вы понимаете, сударь, в чем было все дело: там торчала надпись «Ходить воспрещается». Поэтому никому — ни нам, ни полицейским, ни цыганам, ни школьникам — не пришло в голову искать там хризантемы. Вот какую силу имеет надпись «Запрещается».

Может быть, около железнодорожных сторожек растет голубой первоцвет, или дерево познания добра и зла, или золотой папоротник, но их никто никогда не найдет, потому что ходить по путям строго воспрещается, и баста. Только Клара туда попала — она была юродивая и читать не умела.

Поэтому я и назвал свою голубую хризантему «Клара» и вожусь с ней вот уже пятнадцать лет.

Видимо, я ее избаловал хорошей землей и поливкой. Этот вахлак сторож совсем ее не поливал, земля там была твердая, как железо. Весной хризантемы у меня оживают, летом дают почки, а в августе уже вянут. Представляете, я, единственный в мире обладатель голубой хризантемы, не могу отправить ее на выставку. Куда против нее «Бретань» и «Анастасия», они ведь только слегка лиловатые. А «Клара», о сударь, когда у меня зацветет «Клара», о ней заговорит весь мир."

.

ТРОЦКИЙ: КРИТИКА СТАЛИНИСТСКОЙ ПРОГРАММЫ КОМИНТЕРНА - 7

 (Конспект работы Л.Д. Троцкого, источник текста здесь: https://iskra-research.org/Trotsky/sochineniia/1928/1928-kritika-02.html  . Мои пояснения в тексте - курсивом в скобках. behaviorist-socialist)

*  *  *

Л.Д. Троцкий:

"Критика программы Коммунистического Интернационала

4. Германские события 1923 г. и уроки Октября.

Переломным пунктом, открывающим послеленинский период развития Коминтерна, являются немецкие события 1923 года. Оккупация Рура французскими войсками (в начале 1923 года) означала рецидив военного хаоса в Европе. Хотя этот второй приступ болезни был несравненно слабее, чем первый, но так как он обрушивался на вконец истощенный организм Германии, то следовало с самого начала ожидать острых революционных последствий.* Руководство Коминтерна не учло этого своевременно. Германская компартия все еще продолжала стоять под односторонне усвоенным лозунгом III конгресса, который твердо свернул ее с угрожающего ей путчистского пути. Выше уже сказано, что самое трудное для революционного руководства в нашу эпоху крутых поворотов, это суметь в нужный момент прощупать пульс политической обстановки, уловить ее крутой перелом и своевременно дать твердый поворот рулю. Такие качества революционного руководства не даются одним только фактом присяги каждому очередному циркуляру Коминтерна: они завоевываются при наличии необходимых теоретических предпосылок, путем самостоятельного опыта и подлинной самокритики. Крутой поворот от тактики мартовских дней 1921 года к систематической революционной работе в печати, на собраниях, в профсоюзах и в парламенте, дался не легко. После того, как кризис поворота был преодолен, выросла опасность развития новой односторонности прямо противоположного характера. Повседневная борьба за массы поглощает все внимание, вырабатывает свою тактическую рутину и отвлекает взор от стратегических задач, вытекающих из изменений объективной обстановки.

Летом 1923 года внутреннее положение Германии, особенно в связи с крахом тактики пассивного сопротивления, приняло катастрофический характер. Становилось совершенно ясным, что немецкая буржуазия лишь в том случае найдет выход из «безвыходного» положения, если коммунистическая партия не поймет своевременно, что положение буржуазии «безвыходно» и не сделает для себя из этого необходимых революционных выводов. Но именно коммунистическая партия, в руках которой был ключ, открыла этим ключом ворота для буржуазии.

Почему германская революция не привела к победе? Причины целиком в тактике, а не в условиях. Мы имели тут классический пример упущенной революционной ситуации. Повести германский пролетариат после всего, что он пережил за последние годы, в решающий бой можно было лишь в том случае, если бы он убедился, что на этот раз вопрос ставится ребром. Но коммунистическая партия проделала этот поворот неуверенно и с чрезвычайным запозданием. Не только правые, но и левые, несмотря на острую борьбу друг с другом, до сентября—октября довольно фаталистически относились к процессу развития революции.

Разбирать сейчас задним числом насколько «обеспечено» было бы завоевание власти при правильной политике, достойно педанта, а не революционера. Ограничимся приведением на этот счет одного прекрасного, хоть и чисто случайного, ибо единственного, свидетельства «Правды», которому противоречили все остальные рассуждения газеты.

«Если коммунисты в мае 1924 года, при некоторой стабилизации марки, при известном укреплении буржуазии, при переходе средних слоев и мелкой буржуазии к националистам, после глубокого кризиса партии, после тяжелого поражения пролетариата, если после всего этого коммунисты могли собрать 3.700.000 голосов, то ясно, что в октябре 1923 года при небывалом кризисе хозяйства при полном разложении средних слоев, при страшнейшей путанице в рядах с. д. на фоне сильных и резких противоречий внутри самой буржуазии и небывалого боевого настроения пролетарских масс в промышленных центрах, — компартия имела на своей стороне большинство населения, могла и должна была бороться и имела все шансы на успех» («Правда», 25 мая 1924 года).

И еще приведем слова неизвестного нам немецкого делегата на V конгрессе:

«Нет в Германии ни одного сознательного рабочего, который не знал бы, что партия должна была бы тогда пойти в бой, а не избегать его. О самостоятельной роли партии руководители КПГ забыли; это одна из главных причин октябрьского поражения» («Правда», 24 июня 1924 г.).

Что происходило в течение 1923 года, особенно второй его половины, на верхах германской компартии и Коминтерна, об этом рассказано в дискуссиях многое, однако, далеко не всегда в соответствии с тем, что было. Особенно напутал в этих вопросах Куусинен, который в 1924—26 гг. имел своей задачей доказывать, что руководство Зиновьева было спасительным, подобно тому, как с такого-то числа 1926 г. стал доказывать, что руководство Зиновьева было гибельным. Необходимый авторитет для такого рода ответственных суждений сообщает Куусинену тот факт, что сам он в 1918 году сделал все, что было в его скромных силах, чтобы загубить революцию финляндского пролетариата.

Попытка навязать мне задним числом солидарность с линией Брандлера делалась не раз: в СССР — замаскированно, ибо тут многие знали, как обстояло дело; в Германии — открыто, ибо там никто ничего не знал. Совершенно случайно в моих руках имеется печатный осколок той напряженной идейной борьбы, которая велась в нашем ЦК по вопросам германской революции. В материалах к январской конференции 1924 года Политбюро прямо обвиняло меня в недоверчиво-враждебном отношении к немецкому ЦК в период, предшествовавший его капитуляции. Вот что в этих материалах рассказывается:

«…Тов. Троцкий, раньше, чем покинуть заседание ЦК (сентябрьский пленум 1923 г.), произнес глубоко взволновавшую всех членов ЦК речь о том, будто бы ЦК германской компартии (Брандлер & Co) проникнут фатализмом, ротозейством и т.п. В связи с этим, заявил тов. Троцкий, германская революция обречена на гибель. Речь эта произвела угнетающее впечатление на всех присутствующих. Но громадное большинство товарищей считало, что эта филиппика связана с посторонним германской революции эпизодом (?!), бывшим на пленуме ЦК, и не соответствует объективному положению вещей» (Материалы к конференции РКП, январь 1924 г., стр. 14, подчеркнуто нами).

Как бы ни объясняли члены ЦК мое предупреждение, не первое по счету, оно было продиктовано только заботой о судьбе германской революции. К несчастью, оно подтвердилось целиком, в частности и потому, что большинство ЦК руководящей партии, по собственному признанию, не поняло своевременно, что предупреждение вполне «соответствует объективному положению вещей». Конечно, я предлагал не смену брандлеровского ЦК наспех, каким-либо другим, — накануне решающих событий такая смена была бы чистейшим авантюризмом, — я предлагал с лета 1923 года более своевременную и решительную установку в вопросе о переходе к вооруженному восстанию и соответственную мобилизацию сил в помощью германскому Центральному Комитету. Позднейшая попытка подкинуть мне солидарность с линией брандлеровского ЦК, ошибки которого отражали лишь общие ошибки руководства Коминтерна, вызывалась главным образом тем, что уже после капитуляции германской партии я восставал против превращения Брандлера в козла отпущения, хотя — вернее потому что — оценивал германское поражение неизмеримо серьезнее, чем большинство ЦК. В этом случае, как и в других, я восставал против недопустимой системы, которая непогрешимость центрального руководства (Зиновьев, сталин & Co) оплачивает периодическими свержениями национальных центров, подвергающихся при этом дикой травле и даже изгнанию из партии.

В написанных мною под впечатлением капитуляции немецкого ЦК «Уроках Октября» я развивал ту мысль, что в условиях нынешней эпохи революционная ситуация может быть в течение нескольких дней упущена на ряд лет. Эту мысль называли — трудно поверить — «бланкизмом» и «индивидуализмом». Бесчисленные статьи, написанные против «Уроков Октября», обнаружили, как основательно забыт опыт Октябрьского переворота, и как мало вошли в сознание его уроки. Сдвигать ответственность на «массы» за ошибки руководства или преуменьшать значение руководства вообще, чтобы тем смягчать вину его, — это и есть типично меньшевистская повадка, вытекающая из неспособности диалектического понимания «надстройки» вообще, надстройки над классом, какою является партия, надстройкой над партией, в виде ее руководящего центра. Бывают эпохи, когда Маркс с Энгельсом не могут подстегнуть историческое развитие ни на вершок вперед; бывают эпохи, когда люди много меньшего размера, стоящие у руля, могут задержать развитие международной революции на ряд лет.

Делавшиеся за последнее время попытки изобразить дело так, будто я отказался от «Уроков Октября» совершенно нелепы. Правда, я «признал» одну второстепенную «ошибку»: во время писания «Уроков Октября», то есть летом 1924 года мне казалось, что Сталин занимал осенью 1923 года более левую, то есть лево-центристскую, позицию по сравнению с Зиновьевым. Я не был посвящен во внутреннюю жизнь группы, игравшей роль тайного центра аппарата фракции большинства. Опубликованные после раскола этой фракционной группы документы, в частности чисто-брандлерианское письмо Сталина к Зиновьеву и Бухарину, убедили меня в неправильности моей оценки личных группировок, не имеющей, однако, никакого отношения к сущности поставленных проблем. Да и личная ошибка не так уж велика: центризм способен, правда, на большие зигзаги влево, но, как снова показала эволюция Зиновьева, совершенно неспособен на сколько-нибудь систематическую революционную линию.

Развитые мною в «Уроках Октября» мысли сохраняют полностью свою силу и сейчас. Более того, после 1924 г. они находили новые и новые подтверждения.

Среди многих трудностей пролетарского переворота есть одна совершенно определенная, конкретная, специфическая: она вытекает из положения и задач партийно-революционного руководства. При резком повороте событий даже самые революционные партии рискуют отстать и противопоставить вчерашние лозунги и приемы борьбы новым задачам и новым потребностям. А более резкого поворота событий, чем тот, который создает необходимость вооруженного восстания пролетариата, вообще не может быть. Здесь и возникает опасность несоответствия между партийным руководством, между политикой партии в целом и между поведением класса и требованиями обстановки. При сравнительно медленном движении политической жизни такие несоответствия выравниваются, хоть и с ущербом, но без катастрофы. А в периоды острых революционных кризисов не хватает как раз времени для того, чтобы устранить несоответствие и, так сказать, выровнять фронт под огнем. Периоды высшего обострения революционного кризиса бывают, по самой своей природе, быстротечными. Несоответствие между революционным руководством (шатания, колебания, выжидательность под бешеным напором буржуазии) и объективными задачами может иногда в течение нескольких недель и даже дней привести к катастрофе, к утрате того, что было подготовлено годами работы.

Разумеется, несоответствие между руководством и партией, или партией и классом может иметь и противоположный характер: это когда руководство обгоняет развитие революции, принимая пятый месяц беременности за девятый. Наиболее яркий пример такого несоответствия наблюдался в Германии в марте 1921 года. Там мы имели в партии крайнее проявление «детской болезни левизны», и как результат — путчизм (революционный авантюризм). Эта опасность вполне реальна и для будущего. Уроки третьего конгресса Коминтерна сохраняют поэтому всю свою силу. Но немецкий опыт 1923 года показал нам с жестокой наглядностью противоположную опасность: обстановка созрела, а руководство отстает. Пока руководство успеет выравняться по обстановке, меняется обстановка: массы отливают и резко ухудшается соотношение сил.

В немецком поражении 1923 года было, конечно, много национального своеобразия, но были и глубоко типические черты, которые знаменуют общую опасность. Ее можно назвать кризисом революционного руководства накануне перехода к вооруженному восстанию. Низы пролетарской партии, по самой природе своей, гораздо менее восприимчивы к давлению буржуазного общественного мнения. Известные же элементы партийных верхов и среднего партийного слоя будут неизбежно, в большей или меньшей мере, поддаваться материальному и идейному террору буржуазии в решающий момент. Отмахиваться от этой опасности нельзя. Конечно, против нее нет какого-либо спасительного средства, пригодного на все случаи. Но первый шаг борьбы с опасностью — понять ее источник и природу. Неизбежное появление или развитие правой группировки в каждой коммунистической партии в «пред-октябрьский» период отражает, с одной стороны, величайшие объективные трудности и опасности «прыжка», а с другой — бешеный напор буржуазного общественного мнения. В этом суть и смысл правой группировки. Именно поэтому неизбежно возникновение в коммунистических партиях колебаний и шатаний в тот именно момент, когда они более всего опасны. У нас в 1917 году, колебания охватили на верхах меньшинство и были, благодаря суровой энергии Ленина, преодолены. В Германии колебалось руководство в целом, это передавалось партии, а через нее — классу. Революционная ситуация оказалась упущенной. В Китае центр противодействовал борьбе рабочего класса и крестьянской бедноты за власть. Все это не последние кризисы руководства в наиболее решающие исторические моменты. Свести эти неизбежные кризисы к минимуму — одна из важнейших задач каждой коммунистической партии и Коминтерна в целом. Достигнуть этого можно лишь поняв октябрьский опыт 1917 года, политическое содержание тогдашней правой оппозиции внутри нашей партии, в сопоставлении с опытом германской партии в 1923 году.

В этом и состоит смысл «Уроков Октября».

5. Коренная стратегическая ошибка V Конгресса.

Начиная с конца 1923 года, мы имели ряд документов Коминтерна и ряд устных заявлений его руководителей «об ошибке темпа» осенью 1923 года с неизбежными ссылками на Маркса, который-де тоже ошибся в сроках. При этом сознательно не указывалось, состояла ли коминтерновская «ошибка темпа» в недооценке или, наоборот, в переоценке близости критического момента захвата власти. Согласно режиму двойной бухгалтерии, успевшему за последние годы стать традицией руководства, оставлялось свободное место и для одного, и для другого истолкования.

Не трудно, однако, из всей политики Коминтерна в тот период сделать вывод, что в течение 1924 и доброй доли 1925 гг. руководство Коминтерна стояло на той точке зрения, что кульминационный пункт германского кризиса еще впереди. Ссылка на Маркса была, поэтому, вряд ли уместна. Если, благодаря дальнозоркости, Марксу и приходилось иногда видеть надвигающуюся революцию ближе, чем она есть, то с ним никогда не случалось, чтобы он не узнал революцию в лицо, когда она подошла вплотную, или чтобы он затем упорно принимал за лицо противоположную часть, когда революционная ситуация успевала повернуться спиной.

На 13-й конференции РКП, пуская в оборот двусмысленную формулу об ошибке в темпе» Зиновьев заявлял:

«И ЦК и Коминтерн должны вам сказать, что при повторении подобных событий, в такой же обстановке, нам пришлось бы сделать то же» («Правда», 25 января 1924 года № 20).

Это обещание звучало, как угроза.

20-го февраля 1924 года Зиновьев заявляет на конференции МОПРа, что во всей Европе положение такое

«что там нельзя ожидать даже кратковременной полосы, даже внешнего пацифизма, какого-нибудь замирания… Европа входит в полосу решающих событий… Германия, по-видимому, идет к обостренной гражданской войне…» («Правда», 2 февраля 1924 года).

В начале февраля 1924 года, президиум ИККИ, в постановлении об уроках германских событий, говорит:

«КПГ не должна снимать с порядка дня вопроса о восстании и завоевании власти. Наоборот (!) этот вопрос должен стоять перед нами во всей своей конкретности и неотложности» («Правда», 7 февраля 1924 года).

26 марта 1924 года ИККИ писал в обращении к германской компартии:

«Ошибка в оценке темпа событий (какая? Л. Т.), имевшая место в октябре 1923 года, причинила массу трудностей нашей партии. Но все же это только эпизод. Основная оценка остается прежней» («Правда», 20 апреля, 1924 года, подчеркнуто нами).

Из всего этого ИККИ делал вывод:

«…что германская компартия должна по-прежнему со всей силой продолжать дело вооружения рабочих…» («Правда», 19 апреля 1924 года).

Величайшая историческая драма 1923 года, — сдача грандиозной революционной позиции без боя, — оценивалась через полгода как эпизод. «Только эпизод!» Тягчайшими последствиями этого «эпизода» Европа живет до сегодняшнего дня. Тот факт, что Коминтерн мог четыре года не созывать своего конгресса, как и факт последовательных разгромов левого крыла в самом Коминтерне, представляют в одинаковой степени результат «эпизода» 1923 года.

Пятый конгресс заседал через восемь месяцев после поражения германского пролетариата, когда все последствия катастрофы уже явно проступали наружу. Тут нужно было даже не столько предвидеть, что будет, сколько видеть то, что есть. Основные задачи пятого конгресса состояли в том, чтобы, во-первых, ясно и беспощадно назвать поражение по имени и вскрыть его «субъективную» причину, не позволяя никому прятаться за объективные условия; во-вторых, установить наступление нового этапа, когда массы будут в течение известного времени неизбежно отливать, социал-демократия расти, компартия — терять влияние; в-третьих, подготовить к этому Коминтерн, чтобы он не был застигнут врасплох, и вооружить его необходимыми методами оборонительных боев и организационного закрепления до нового перелома обстановки.

По всем этим вопросам конгресс занял позицию прямо противоположного характера.

Зиновьев так определил на Конгрессе смысл того, что произошло в Германии:

«Мы ждали германской революции, а она не пришла» («Правда», 22 июня 1924 года).

На самом деле революция вправе была ответить: я-то пришла, но вы, господа, опоздали на свиданье.

Руководители конгресса считали, заодно с Брандлером, что мы «переоценили» положение, тогда как в действительности «мы» слишком поздно и слишком слабо оценили его. Зиновьев легко мирился со своей мнимой «переоценкой». Главную беду он видел в другом.

«Переоценка положения — это еще не самое худшее. Хуже то, что как это показал пример Саксонии, в рядах нашей партии оказалось много пережитков социал-демократизма» («Правда», 24 июня 1924 г.).

Зиновьев не видел катастрофы и он был не один. С ним вместе весь пятый конгресс прошел по существу мимо величайшего поражения мировой революции. Немецкие события разбирались, главным образом, под углом зрения политики коммунистов… в саксонском ландтаге. В своей резолюции конгресс одобрил Исполком за то, что тот

«осудил оппортунистическое поведение германского ЦК и прежде всего искажение тактики единого фронта во время саксонского правительственного опыта» («Правда», 29 июня 1924 года).

Это, примерно, то же самое, что осудить убийцу «прежде всего» за то, что, войдя в дом к жертве, он не снял шляпы.

Саксонский опыт, — настаивал Зиновьев, — создал новое положение. Это грозило началом ликвидации революционной тактики Коминтерна». («Правда», 24 июня 1924 года).

А так как «саксонский опыт» осужден, Брандлер смещен, то следует простой переход к очередным делам.

«Общие политические перспективы, — говорит Зиновьев и с ним Конгресс, — в основном остаются прежними. Положение чревато революцией. Новые классовые битвы уже опять в ходу, идет гигантская борьба…» и пр. («Правда», 24 июня 1924 года).

Как непрочна и ненадежна та «левизна», которая отцеживает комаров и безмятежно проглатывает верблюдов.

Тех, кто глядел на обстановку зрячими глазами и выдвигал значение октябрьского поражения на первый план, кто указывал на неизбежность длительной эпохи революционного отлива и временного упрочения («стабилизация») капитализма — со всеми вытекающими отсюда политическими последствиями, — руководители V конгресса пытались заклеймить, как оппортунистов и ликвидаторов революции. В этом Зиновьев и Бухарин видели главную свою задачу. Рут Фишер вместе с ними недооценивавшая прошлогоднего поражения, усматривала у русской оппозиции

«утерю перспективы мировой революции, отсутствие веры в близость германской и европейской революции, безнадежный пессимизм, ликвидацию европейской революции…» и пр. («Правда», 25 июня 1924 года).

Незачем пояснять, что наиболее непосредственные виновники поражений больше всего кричали против «ликвидаторов», то есть тех, которые поражения не хотели называть победами. Так, Коларов громил Радека, осмелившегося считать поражение болгарской партии решающим.

«Ни в июне, ни в сентябре поражение партии не было решающим. Компартия Болгарии крепка и готовится к новым боям». (Речь тов. Коларова на V конгрессе).

Вместо марксистского анализа поражений — безответственное бюрократическое бахвальство по всей линии. Между тем большевистская стратегия несовместима с самодовольно-бездушной коларовщиной.

В работе V конгресса было немало верного и необходимого. Борьба против стремившихся поднять голову правых тенденций была безусловно неотложна. Но эта борьба сбивалась, запутывалась, и искажалась ложной в корне оценкой положения, вследствие чего смешивались все карты и в лагерь правых зачислялись те, которые просто лучше и яснее видели вчерашний, сегодняшний и завтрашний день. Если бы на III конгрессе победили тогдашние левые, то Ленин — по тем же самым причинам — был бы зачислен в правое крыло, совместно с Леви, Кларой Цеткин и другими. Идейная смута, порожденная ложной политической ориентировкой V конгресса, стала в дальнейшем источником новых великих бед.

Политическая оценка конгресса была целиком перенесена и на экономику. Уже успевшие обнаружиться симптомы экономического упрочения немецкой буржуазии отрицались или игнорировались. Варга, который всегда сервирует экономические факты применительно к господствующей на сей день политической тенденции, докладывал и на этот раз, что

«перспективы к оздоровлению капитализма не существует» (V конгресс. «Правда», 28 июня 1924 г.).

Через год, когда «оздоровление» было с запозданием переименовано в «стабилизацию», Варга старательно открыл ее… задним числом. Оппозиция к тому времени уже подпала под обвинение в непризнании стабилизации, ибо она осмелилась констатировать наступление ее на полтора года ранее, а в 1925 году уже намечала тенденции, ее подмывающие. («Куда идет Англия?»).

Основные политические процессы и идейные группы V конгресс видел в кривом зеркале ложной ориентировки: отсюда-то и родилась резолюция, зачислявшая русскую оппозицию в «мелко-буржуазный уклон». История по-своему исправила эту ошибку, заставив Зиновьева, главного обвинителя на V конгрессе, гласно признать через два года, что центральное ядро оппозиции 1923 г. было право в основных вопросах борьбы.

Из коренной стратегической ошибки V конгресса вытекало с необходимостью непонимание процессов, происходивших в германской и международной социал-демократии. На конгрессе только и речи было об ее упадке, распаде, крушении. Ссылаясь на результаты последних парламентских выборов, давших компартии 3.700.000 голосов, Зиновьев говорил:

«Если мы в Германии в области парламентаризма имеем пропорцию 62 коммуниста на 100 социал-демократов, то это для всякого должно служить доказательством того, как мы близки к завоеванию большинства германского рабочего класса». («Правда», 22 июня 1924 г.).

Зиновьев совершенно не понимал динамики процесса: влияние компартии в этот и следующие годы не росло, а падало; 3.700.000 голосов были лишь внушительным остатком того решающего влияния, какое партия имела в конце 1923 года на большинство германского пролетариата; при дальнейших проверках эта цифра неизбежно должна была падать.

Между тем социал-демократия, расползавшаяся, как гнилая рогожа, в течение 1923 года, после поражения революции в конце 1923 года наоборот систематически оправлялась, поднималась, росла, в значительной мере за счет коммунизма. Так как мы это предвидели, — как можно было это не предвидеть?!, — то предвиденье наше относили за счет нашего «пессимизма». Нужно ли еще доказывать теперь, после последних майских выборов, на которых социал-демократия получила свыше 9 миллионов голосов, что правы были мы, когда в начале 1924 года говорили и писали о неизбежности на известный период возрождения социал-демократии, и грубо ошибались те «оптимисты», которые пели ей тогда отходную. Грубо ошибался прежде всего V конгресс Коминтерна.

Вторая молодость социал-демократии, обнаруживающая все черты собачьей старости, разумеется, не прочна. Гибель социал-демократии неизбежна. Но сроки этой гибели нигде не установлены. Они зависят и от нас. Чтоб эти сроки приблизить, надо уметь глядеть фактам в лицо, своевременно распознавать переломы политической обстановки, поражения называть поражениями, учиться предвидеть завтрашний день.

Если немецкая социал-демократия сегодня представляет еще многомиллионную силу, притом именно в рабочем классе, то непосредственные причины тому две: капитулянтское поражение германской компартии осенью 1923 года — во-первых; ложная стратегическая ориентировка V конгресса — во-вторых.

Если в январе 1924 года избирательное соотношение коммунистов и социал-демократов было почти как 2:3, то через четыре с половиной года соотношение ухудшилось, оказавшись несколько большим, чем 1:3, то есть мы за этот период, взятый в целом, не приблизились, а отдалились от завоевания большинства в рабочем классе. И это, несмотря на несомненное усиление нашей партии за последние года, которое — при правильной политике — может и должно стать исходным моментом действительного завоевания большинства.

Мы еще остановимся в дальнейшем на политических последствиях позиции V конгресса. Но разве не ясно уже сейчас, что нельзя говорить всерьез о большевистской стратегии, не умея охватить как основную кривую нашей эпохи в целом, так и отдельные ее изгибы, имеющие в каждый данный момент такое же значение для руководства партии, как повороты пути для машиниста на паровозе: дать полный ход на крутом повороте, значит непременно попасть под откос.

Между тем, всего лишь несколько месяцев тому назад, «Правда» с большей или меньшей членораздельностью признала правильность той именно оценки, какую мы дали еще в конце 1923 года. 28 января этого года «Правда» писала:

«Полоса некоторой (!) апатии и придавленности, наступившая после поражения 1923 года и позволившая германскому капиталу укрепить свои позиции, начинает проходить».

«Некоторая» придавленность, начавшаяся с осени 1923 года, начинает проходить только в 1928 году. Эти слова, появившиеся на свет с запозданием на четыре года, представляют собою беспощадное осуждение ошибочной ориентировки, данной V-м конгрессом, но также и той системы руководства, которая не вскрывает и не освещает сделанные ошибки, а покрывает их, увеличивая радиус идейной смуты.

Проект программы, который не дает оценки ни событиям 1923 года, ни коренной ошибке V-го конгресса, тем самым поворачивает попросту спину действительным вопросам революционной стратегии пролетариата в империалистическую эпоху." (Продолжение следует)

---

* Перепостирую этот отрывок текста целиком. Он даёт правильное понимание - по аналогии с Германией 1920-х годов - нынешней политической ситуации в России и особенно на Украине. Народ в обоих обломках СССР ненавидит кровавую мясорубку, устроенную буржуями Запада, России и Украины. Жертвы этой братоубийственной войны, особенно на Украине, воистину кошмарны. И там, и там националистическая и фашистская демагогия с каждым месяцем всё больше теряет своё оболванивающее действие на народ. Конечно, буржуйские масс-медии всего мира будут всеми силами замалчивать факты вызревания революции из войны на Украине. А ведь объективно назревает революционная ситуация, как в 1917 году в России - сильнее выраженная на бандерофашистской Украине, чем в путиноидной России. Однако субъективного революционного фактора - революционной партии трудящихся - нет ни там, ни там. Поэтому в 2024 году мы скорее всего в очередной раз убедимся в том, что капитализм - это инфекционная болезнь: ею очень легко заразиться, а вот излечиться от неё чрезвычайно трудно.

Х. К. Орозко: Демагог

Хуже того, назревающая революционная ситуация не только будет упущена для дела революционного возрождения социализма, но и по всей вероятности будет использована проклятым западным империализмом для провоцирования и проведения очередной "цветной" майданной контрреволюции. Иудушка КаПутин нагло лжёт, говоря наивной публике, что "лимит на революции исчерпан". На революции не может быть никакого лимита, пока не уничтожено буржуазное антиобщество с его неизбежными классовыми антагонизмами. Но западный империализм отлично приспособился и к неизбежности создаваемых капитализмом революционных ситуаций, гася пожары революций "встречным огнем" своих фальшивых "цветных революций" и коварно рекламируя своих продажных клоунов как "революционных лидеров".

Поэтому неизбежный теперь на Украине (возможно, и в России) новый революционный взрыв опять скорее всего приведёт к власти уже заготовленных сатанинской бестией западного империализма омерзительнейших демагогов типа аргентинского клоуна Милеи, которые наобещают народу благ с три короба, а на деле засадят Украину (и, вероятно, Россию) ещё глубже в долговую кабалу паразитического глобального финансового капитала.

Милеи - аргентинский Ельцин

(Комментарий behaviorist-socialist)

.

ТРОЦКИЙ: КРИТИКА СТАЛИНИСТСКОЙ ПРОГРАММЫ КОМИНТЕРНА - 6

 (Сокращенный конспект работы Л.Д. Троцкого, полный текст здесь: https://iskra-research.org/Trotsky/sochineniia/1928/1928-kritika-02.html  . Мои пояснения в тексте - курсивом в скобках, мой комментарий - отдельной записью ниже. behaviorist-socialist)

Л.Д. Троцкий:

"Критика программы Коммунистического Интернационала

II. Стратегия и тактика империалистской эпохи

1. Полная несостоятельность центральной главы проекта.

Проект программы включает в себя главу, посвященную вопросам революционной стратегии. Нельзя не признать этого — по замыслу — совершенно правильным и отвечающим цели и духу международной программы пролетариата в империалистскую эпоху.

Понятие о революционной стратегии укрепилось только в послевоенные годы, первоначально под несомненным влиянием военной терминологии. Но укрепилось оно совершенно не случайно. До войны мы говорили только о тактике пролетарской партии, и это понятие достаточно точно отвечало господствовавшим тогда профессиональным парламентским методам, не выходившим за рамки текущих требований и задач. Тактика исчерпывается системой мер, служащих частной очередной задаче или отдельной отрасли классовой борьбы. Революционная же стратегия охватывает комбинированную систему действий, которые в своей связи и последовательности, в своем нарастании, должны привести пролетариат к завоеванию власти.

Основные принципы революционной стратегии формулированы, разумеется, с тех пор, как марксизмом поставлена перед революционными партиями пролетариата задача завоевания власти на основе классовой борьбы. Но Первый Интернационал успел в сущности только теоретически сформулировать эти принципы и частично проверить их на опыте различных стран. Эпоха Второго Интернационала привела к таким методам и воззрениям, при которых, по пресловутому выражению Бернштейна, «движение — все, конечная цель — ничто». Другими словам, стратегическая задача сошла на нет, растворясь в повседневном «движении» с его частными тактическими злобами дня. Только Третий Интернационал (ленинский Коминтерн) восстановил в правах революционную стратегию коммунизма, полностью подчинив ей тактические методы. Благодаря неоценимому опыту первых двух Интернационалов, на плечах которых стоит Третий; благодаря революционному характеру нынешней эпохи и гигантскому историческому опыту Октябрьского переворота, стратегия Третьего Интернационала сразу получила боевую полнокровность и величайший исторический размах. В то же время десятилетие нового Интернационала развертывает перед нами панораму не только великих битв, но и величайших поражений пролетариата, начиная с 1918 года. Вот почему вопросы стратегии и тактики должны, в известном смысле, занять центральное место в программе Коминтерна.

В действительности же глава проекта, посвященная стратегии и тактике Коммунистического Интернационала, с подзаголовком «путь к диктатуре пролетариата», является наиболее слабой, почти совершенно бессодержательной главой; в части же, касающейся Востока представляет собою обобщение сделанных ошибок и подготовку новых.

Вступительная часть этой главы занята критикой анархизма, революционного синдикализма, конструктивного социализма, гильдейского и пр. Здесь чисто литературное подражание Манифесту Коммунистической партии, который открывал эру научно-обоснованной политики пролетариата, гениально-сжатой характеристикой важнейших разновидностей утопического социализма. Заниматься к десятилетию Коминтерна беглой худосочной критикой «теории» Корнелиссена, Артура Лабриола, Б. Шоу, или мало кому известных гильдейцев, значит не на политическую потребность отвечать, а становиться жертвой чисто-литературного педантства. Этот балласт можно смело перевести из программы в область пропагандистской литературы.

В отношении же стратегических задач в собственном смысле проект ограничивается дальше школьными прописями:
«Завоевание под (?) свое влияние большинства членов своего собственного класса…
«Завоевание под (?) свое влияние широких кругов трудящихся масс вообще…
«В особенности важное значение имеет изо дня в день идущая работа по завоеванию профессиональных союзов…
«Громадное значение имеет также (?) завоевание широких слоев беднейшего крестьянства…»

Все эти прописные истины, сами по себе бесспорные, просто перечислены подряд, то есть даны вне связи с характером исторической эпохи и потому в нынешнем своем абстрактно-школьном виде могли бы без труда войти в резолюцию Второго Интернационала. Сухо и скупо, в одном схематическом отрывке, меньшем по размерам, чем отрывок о «конструктивном» и «гильдейском» социализме, излагается центральная проблема программы, то есть стратегия революционного переворота, — условия и пути подхода к вооруженному восстанию, само восстание и завоевание власти, — абстрактно, педантично, без малейшего обращения к живому опыту нашей эпохи.

Упоминание о великих битвах пролетариата в Финляндии, Германии, Австрии и Венгерской Советской республике, о сентябрьских днях в Италии, о германских событиях 1923 г., о всеобщей стачке в Англии и пр. встречаются, в виде голого хронологического перечня, но не в IV главе, о стратегии пролетариата, а во II — о «кризисе капитализма и первой фазе мировой революции». Другими словами, великие бои пролетариата берутся лишь, как объективные события, как выражения «общего кризиса капитализма», но не как стратегические опыты пролетариата. Достаточно сказать, что обязательное само по себе отвержение революционного авантюризма («путчизма») сделано в проекте без попытки ответить на вопрос о том, были ли, скажем, восстания в Эстонии, или взрыв собора в Софии в 1924 г., или последнее восстание в Кантоне, героическими проявлениями революционного авантюризма или, наоборот, планомерными действиями революционной стратегии пролетариата? Проект, который, по вопросу о «путчизме» не отвечает на этот жгучий вопрос, есть канцелярски-дипломатическая отписка, а не документ коммунистической стратегии.

(...)

Программу революционного действия нельзя, однако, брать как собрание отвлеченных положений, независимо от того, что за эти исторические годы произошло. Программа не может, конечно, описывать происшедшее, но она должна исходить из него, на него опираться, его охватывать, на него ссылаться. Надо, чтоб программа, через свои положения, давала возможность осмыслить все крупные факты борьбы пролетариата и все крупные факты идейной борьбы внутри Коминтерна. (...) Пролетарскому авангарду нужен не каталог общих мест, а руководство к действию. Мы будем, поэтому, рассматривать проблемы «стратегической» главы в самой тесной связи с опытом послевоенной борьбы, особенно последнего пятилетия трагических ошибок руководства.

2. Основные особенности стратегии в революционную эпоху и роль партии.

Глава, посвященная стратегии и тактике не дает даже сколько-нибудь связной «стратегической» характеристики империалистской эпохи, как эпохи пролетарских революций, в ее противопоставлении с довоенной эпохой.

(...)

Политика, взятая, как массовая историческая сила, всегда отстает от экономики. Если царство финансового капитала и трестовских монополий начинается уже к концу 19-го столетия, то отражающая этот факт новая эпоха в мировой политике начинается с империалистской войны, с Октябрьской революции и с основания III Интернационала.

В основе взрывчатого характера новой эпохи, с ее крутой сменой политических приливов и отливов, с постоянными спазмами классовой борьбы между фашизмом и коммунизмом, — заложен тот факт, что мировая капиталистическая система исторически исчерпала себя и не способна, как целое, расти. Это не значит, что не растут и не будут еще, притом в небывалом ранее темпе, отдельные отрасли промышленности и отдельные страны. Но это развитие совершается и будет совершаться за счет задержки роста других отраслей и стран. Издержки производства мировой капиталистической системы все больше пожирают приносимый ею мировой доход. И так как привыкшая к мировому господству Европа, со своей инерцией быстрого и почти непрерывного довоенного роста, резче всех других частей света уперлась в новое соотношение сил, в новое распределение мирового рынка, в углубленные войною противоречия, то именно для нее наступил наиболее крутой переход от довоенной «органической» эпохи к эпохе революционной.

(...) Теоретическая возможность меньше всего похожа на политическую вероятность. Конечно, очень многое тут зависит от нас, то есть от революционной стратегии Коминтерна. В последнем счете этот вопрос разрешит мировая борьба сил. Но в нынешнюю эпоху, для которой и строится программа, общее капиталистическое развитие стоит перед непреодолимыми барьерами противоречий и бешено бьется в них. Это и придает эпохе ее революционный, а революции — ее перманентный характер.

Революционный характер эпохи состоит не в том, что она позволяет в каждый данный момент совершить революцию, то есть захватить власть. Революционный характер эпохи состоит в глубоких и резких колебаниях, в крутых и частых переходах от непосредственно-революционной обстановки, то есть такой, когда коммунистическая партия может претендовать на власть, к победе фашистской или полуфашистской контр-революции, от этой последней — к временному режиму золотой середины («левый блок», включение социал-демократии в коалицию, приход к власти (лейбористской) партии Макдональда и пр.), чтобы затем опять довести противоречия до острия бритвы и поставить ребром вопрос о власти.

Что мы имели в Европе в течение последних десятилетий, перед войной? В экономике: через «нормальные» конъюнктурные колебания — могучий подъем производительных сил. В политике: через второстепенные зигзаги — рост социал-демократии, за счет либерализма и «демократии». Другими словами: планомерный процесс обострения экономических и политических противоречий, и в этом смысле — создание предпосылок пролетарской революции.

Что мы имеем в Европе после войны? В экономике: неправильные, судорожные сжатия и расширения производства, в общем — несмотря на большие технические успехи отдельных отраслей — вокруг довоенного уровня. В политике: бешеные колебания политической ситуации, влево и вправо. Совершенно очевидно, что крутые повороты в политической обстановке, в течение одного—двух—трех лет определяются не переменами в основных факторах хозяйства, а причинами и толчками чисто надстроечного порядка, знаменуя тем самым крайнюю неустойчивость всей системы, фундамент которой разъедается непримиримыми противоречиями.

Отсюда только и вытекает в полной мере значение революционной стратегии в противовес тактике. Отсюда же вытекает и новое значение партии и партийного руководства.

(...)

В условиях растущего капитализма, даже и самое лучшее партийное руководство могло лишь ускорять формирование рабочей партии. Ошибки руководства могли, наоборот, замедлять это формирование. Объективные предпосылки пролетарской революции вызревали медленно, и работа партии сохраняла свой подготовительный характер.

Сейчас каждое новое резкое изменение политической обстановки влево передает решение в руки революционной партии. Если последняя упускает критический перелом ситуации, эта последняя переходит в свою противоположность (торжество реакции и фашизма). В этих условиях роль партийного руководства получает исключительное значение. Ленинские слова насчет того, что два—три дня могут решить судьбу международной революции были бы почти непонятны в эпоху II Интернационала. В нашу эпоху, наоборот, дано было слишком много подтверждений этих слов, — за вычетом Октября, подтверждений отрицательных. Только из этих общих условий становится понятно совершенно исключительное место, занимаемое Коммунистическим Интернационалом и его руководством в общей механике нынешней исторической эпохи.

Нужно уяснить себе, что исходной и основной причиной так называемой «стабилизации», является противоречие между общей расшатанностью все экономической и социальной обстановки капиталистической Европы и колониального Востока, с одной стороны, и слабостью, неподготовленностью, нерешительностью коммунистических партий, жестокими ошибками их руководства, с другой.

Не так называемая стабилизация, неизвестно откуда надвинувшаяся, приостанавливала развитие революционной ситуации [19]18—19 или позднейших годов, а наоборот, неиспользованная революционная ситуация переходила в свою противоположность и обеспечивала буржуазии возможность сравнительно успешной борьбы за стабилизацию. Обострившиеся противоречия этой «стабилизационной» борьбы, лучше сказать, борьбы капитализма за дальнейшее существование и развитие, подготовляют на каждом новом этапе предпосылки новых классовых и международных потрясений, то есть новых революционных ситуаций, развертывание которых целиком зависит от пролетарской партии.

Роль субъективного фактора может оставаться вполне подчиненной в эпоху медленного органического развития, когда и складываются различные постепенновские поговорки: «Тише едешь, дальше будешь», «против рожна не попрешь», и проч., которые выражают собою тактическую мудрость органической эпохи, не выносящей «перепрыгивания через этапы». Когда же объективные предпосылки созрели, тогда ключ ко всему историческому процессу передается в руки субъективного фактора, то есть партии.* Оппортунизм, сознательно или бессознательно живущий внушениями прошлой эпохи, всегда склонен к недооценке роли субъективного фактора, то есть значения партии и революционного руководства. (...)

Октябрьская революция явилась результатом особого соотношения классовых сил в России и во всем мире и особого их развития в процессе империалистской войны. Это общее положение азбучно для марксиста. Тем не менее, нет никакого противоречия с марксизмом в постановке такого, например, вопроса: взяли ли бы мы власть в Октябре, если бы Ленину не удалось приехать своевременно в Россию? Многое говорит за то, что могли бы и не взять. Сопротивление на верхах партии — в значительной мере тех самых, кстати сказать, которые определяют нынешнюю политику (сталин, Зиновьев, Каменев и Бухарин) — было очень значительно и при Ленине. Оно было бы неизмеримо сильнее без Ленина. Партия могла бы не успеть взять своевременно необходимый курс, а времени было отпущено мало. В такие периоды решают, иногда, несколько дней. Рабочие массы напирали бы снизу с большим героизмом, но без уверенности и сознательно идущего к цели руководства победа была бы маловероятной. Тем временем, сдав немцам Питер и разбив разрозненные пролетарские восстания, буржуазия могла бы упрочить свою власть, вернее всего, в бонапартистской форме, при помощи сепаратного мира с Германией и других мер. Весь ход событий мог бы направиться по другому пути на ряд лет.

В германской революции 1918 года, в венгерской революции 1919 года, в сентябрьском движении итальянского пролетариата в 1920 году, в английской всеобщей стачке 1926 года, в венском восстании 1927 года, в китайской революции 1925—27 годов — на разных ступенях, в разной форме — сказывается одно и то же политическое противоречие всего истекшего десятилетия: объективно зрелой революционной обстановке, зрелой не только в своих социальных основах, но нередко и в боевых настроениях масс, не хватает субъективного фактора, то есть массовой революционной партии, либо же этой партии не хватает дальнозоркого и мужественного руководства.

Разумеется, слабость коммунистических партий и их руководства не с неба свалилась, а является продуктом всего прошлого Европы. Но при нынешней зрелости объективно-революционных противоречий коммунистические партии могли бы развиваться быстрым темпом — разумеется, при наличии правильного руководства Коминтерна, которое ускоряло бы, а не замедляло процесс их созревания. Если противоречие вообще является важнейшей пружиной движения вперед, то сейчас для Коминтерна, по крайней мере его европейской части, главной пружиной исторического движения вперед должно быть ясное понимание противоречия между общей революционной зрелостью (несмотря на приливы и отливы) объективной обстановки и недозрелостью международной партии пролетариата.

Без широкого, обобщенного, диалектического понимания нынешней эпохи, как эпохи крутых поворотов, невозможно действительное воспитание молодых партий, правильное стратегическое руководство классовой борьбой, правильное комбинирование ее тактических приемов и, прежде всего, резкое, смелое, решительное вооруженное восстание при очередном переломе ситуации. А именно два—три дня крутого перелома и решают иногда судьбу международной революции на годы.

Посвященная стратегии и тактике глава проекта говорит о борьбе партии за пролетариат — вообще, о всеобщей стачке и вооруженном восстании — вообще, но совершенно не вскрывает своеобразного характера и внутреннего ритма современной эпохи, без теоретического понимания и политического «ощущения» которого немыслимо действительно революционное руководство.

Вот почему эта глава так педантична, так худосочна, так несостоятельна с начала до конца.

3. Третий Конгресс и вопрос о перманентности революционного процесса — по Ленину и по Бухарину.

В политическом развитии Европы после войны можно наметить три периода: первый — от 1917 по 1921 гг., второй — с марта 1921 г. по октябрь 1923 г., третий — с октября 1923 года до английской всеобщей стачки и, пожалуй, до настоящего момента.

Послевоенное революционное движение масс было совершенно достаточно для того, чтобы опрокинуть буржуазию. Но некому было это сделать. Социал-демократия, возглавлявшая старые организации рабочего класса, приложила все силы к тому, чтоб спасти буржуазный режим. Ожидая в тот период непосредственного завоевания пролетариатом власти, мы рассчитывали на то, что революционная партия быстро созреет в огне гражданской войны. Но сроки не слились. Послевоенная волна схлынула, прежде чем в борьбе с социал-демократией, коммунистические партии выросли и возмужали для руководства восстанием.

В марте 1921 года германская компартия делает попытку использовать падающую волну, чтоб одним ударом опрокинуть буржуазное государство. Руководящей мыслью германского Центрального комитета было: спасти советскую республику (теория социализма в отдельной стране еще не была провозглашена). Оказалось, однако, что для победы недостаточно решимости руководства и недовольства масс; нужен ряд других условий и прежде всего тесная связь руководства с массами и доверие масс к руководству. Этого условия еще не было налицо.

Вехой между первым и вторым периодом был третий конгресс Коминтерна, который установил недостаточность у коммунистических партий политических и организационных ресурсов для завоевания власти и выдвинул лозунг «к массам», то есть к завоеванию власти через предварительное завоевание масс, на основе их повседневной жизни и борьбы. Ибо в условиях революционной эпохи массы, хоть и по иному, но живут повседневной жизнью.

Эта установка встретила на конгрессе ярое сопротивление, теоретическим вдохновителем которого был Бухарин. Он стоял тогда на точке зрения своей, не марксовой, перманентной революции: так как капитализм исчерпал себя, то нужно непрерывное революционное наступление, чтобы добиться победы. Позиция Бухарина всегда исчерпывается такого рода силлогизмами.

Бухаринской теории «перманентной» революции, согласно которой в революционном процессе немыслимы никакие перерывы, застойные периоды, отступления, переходные требования и пр., — я, разумеется, никогда не разделял. Наоборот, я боролся против этой карикатуры на перманентную революцию с первых же дней Октября.

Когда я, как и Ленин, говорил о несовместимости Советской России с миром империализма, я имел в виду великую стратегическую кривую, а не ее тактические изгибы. Наоборот, Бухарин, до того, как он перешел в свою противоположность, неизменно развивал схоластическую карикатуру на марксово понимание непрерывной революции. Бухарин считал во всю эпоху «левого коммунизма», что революция не допускает ни отступлений, ни временных сделок с врагом. После того, как вопрос о Брестском мире, где моя позиция не имела с бухаринской ничего общего, был оставлен далеко позади, Бухарин вместе со всем тогдашним ультра-левым крылом Коминтерна вел линию мартовских дней 1921 г. в Германии, считая, что без «электризированья» пролетариата в Европе, без новых и новых революционных вспышек, советской власти грозит неминуемая гибель. Сознание несомненных опасностей, стоявших перед советской властью, не помешало мне, рука об руку с Лениным, вести на 3-м конгрессе Коминтерна непримиримую борьбу против этой путчистской пародии на марксово понимание перманентной революции. На 3-м конгрессе мы десятки раз повторяли нетерпеливым левым: не спешите нас спасать, этим вы только погубите себя, а значит и нас; идите дорогой систематической борьбы за массы, чтобы прийти к борьбе за власть; нам нужна ваша победа, а не ваша готовность драться в неблагоприятных условиях; мы в Советской Республике продержимся на основах НЭП'а и продвинемся вперед; вы еще успеете своевременно прийти нам на помощь, если подготовите свои силы и используете благоприятную обстановку.

Хотя дело и происходило после Х съезда, запретившего фракции, однако Ленин взял на себя инициативу создания головки новой фракции для борьбы против сильной тогда ультра-левизны (смотри его работу "Детская болезнь левизны"), и на наших узких совещаниях Ленин ребром ставил вопрос о том, какими путями повести дальнейшую борьбу, если III конгресс займет бухаринскую позицию. Наша тогдашняя «фракция» не развернулась только потому, что противники сильно «свернулись» уже во время конгресса.

Больше других загибал влево от марксизма, разумеется, Бухарин. На том же 3-м конгрессе и после него, он вел борьбу против развивавшейся мною мысли о неизбежности повышения экономической конъюнктуры в Европе, причем после ряда поражений пролетариата, я от этого неизбежного повышения конъюнктуры ждал не удара по революции, а наоборот, нового толчка революционной борьбы. Бухарин, стоявший на точке зрения своей схоластической перманентности как экономического кризиса, так и революции в целом, вел против меня по этой линии длительную борьбу, пока факты не заставили его, с большим, как всегда, запозданием, признать, что он ошибался.

(...) сегодняшняя (ультраправая) позиция Бухарина (и сталина), есть та же ультра-левая схоластика «перманентной революции», только вывернутая наизнанку. Если примерно до 1923 г. Бухарин считал, что без перманентного экономического кризиса и перманентной гражданской войны в Европе Советская Республика погибнет, то теперь он открыл рецепт построения социализма без международной революции вообще. Вывернутая наизнанку бухаринская перманентность не стала от этого лучше, тем более, что слишком часто нынешние руководители Коминтерна (сталин) сочетают с оппортунизмом сегодняшней позиции авантюризм вчерашней, — и наоборот.

Третий конгресс был большой вехой. Его поучения живы и плодотворны до сегодняшнего дня. Четвертый конгресс только конкретизировал их. Лозунг 3-го конгресса не просто гласил к массам, а к власти через предварительное завоевание масс. После того, как в течение всего Конгресса руководимая Лениным фракция (Ленин демонстративно называл ее «правым» крылом) несговорчиво одергивала Конгресс назад, Ленин собрал в конце конгресса частное совещание, на котором пророчески предупредил: помните, что дело идет только о хорошем разбеге для революционного прыжка; борьба за массы — для борьбы за власть.

События 1923 года показали, что эта ленинская позиция не была усвоена не только «руководимыми», но и многими из руководителей." (Продолжение следует)

.