понедельник, 30 июля 2012 г.

КУРГИНЯН И ЧАРЫ КОГНИТИВИЗМА - БИХЕВИОРИСТСКАЯ КРИТИКА

Трудно и досадно критиковать хорошего человека, который делает очень нужное для страны дело. Вот критиковать какую-нибудь либерастско-бздиссидентскую предательскую сволочь или тех же безмозглых бездельников-псевдокоммунистов от заплесневелой КПРФ и Удальцова до троцкистов-фанатиков - другое дело: тут надо размахиваться шире и бить не жалея, на уничтожение. Напротив, Кургиняна надо критиковать очень бережно, не задевая в нём ничего живого, ценного и здорового - как при операции удаления опухоли головного мозга.


Но тем не менее критиковать Кургиняна необходимо, причём собственно в одном лишь пункте: в его вызывающем у меня сострадание стремлении присобачить к своему движению совершенно чуждую социализму идеалистическую когнитивистско-менталистскую идеологию. (О другом прискорбном факте - почитании Кургиняном апологета капитализма Вебера я писал ранее). То, что критика необходима, мне стало ясно после того, как я терпеливо прослушал длящуюся почти целый час запись его «Школы сути 7» (см. сайт http://eot.su ). В этом выступлении Кургинян излагает «своими словами», как усердный школьник, заумную схоластику когнитивистов-менталистов - псевдонаучных шарлатанов-кабалистов типа Пинкера, Деннетта, Лакоффа, Чалмерса и Докинса (Steven Pinker, Daniel Dennett, George Lakoff, David Chalmers, Richard Dawkins)


Я надеюсь, что правильно понимаю, почему Кургинян это делает. Ведь любое политическое движение по традиции должно иметь «свою» эксклюзивную идеологию, некие «десять заповедей», которые помогают держать курс корабля к намеченной цели несмотря на вынужденное и неизбежное тактическое лавирование. А так как за Кургиняном идут ум и совесть народа - настоящая интеллигенция, отвергшая предательское бздиссидентство и верующая в патриотизм и социальную справедливость, плюс живая молодёжь, не одурманенная медиальной ложью и жаждущая лучшего, светлого будущего, то он не имел никакой возможности вернуться к марксистской идеологии истмата и диамата (которую дискредитировала сдавшая СССР на растерзание Западу КПССная горбачевская номенклатура), не подвергая риску молодое вино своего движения заливанием его в марксистские «мехи ветхие».


С другой стороны, интеллигенция очень падка на интеллектуальную моду и массами ловится на неё без размышлений, как щусёнки на блесну. Когнитивизм-ментализм (по-английски ещё совершенно безосновательно называемый “mind science” - наука о разуме) как раз и является нынешней интеллектуальной модой, маскирующейся «под науку». Однако на самом деле когнитивизм с естественными науками и близко не лежал.


Крайности, как известно, сходятся - в своей смехотворности и уродливости. Если, например, «мичуринская биология» лысенковцев, доводя до абсурда философские принципы социализма, делала ставку на «перевоспитание» генетически обусловленных свойств организмов, на «расшатывание» наследственности «соматической гибридизацией», т.е. прививками, то когнитивизм напротив, как рьяный защитник буржуйской идеологии индивидуализма и сказочки о «свободе воли», отрицает то, что и сознание (включая самосознание), и языковое общение, и нормы поведения по сути и происхождению общественны, а не индивидуальны, и приписывает им генетическую (врожденную), а не социальную природу. Когнитивисты голословно и не краснея утверждают, что якобы существуют «врожденные идеи», «врожденные языковые навыки» и даже «наследование интеллектуальных способностей»! Ну а отсюда до расистских псевдонаук социобиологии и евгеники уже рукой подать. Не случайно когнитивисты наводят ареол таинственности и мистики вокруг дебильности «детей-волков» и прочих индивидов, выросших в отрыве от общества. Их идеология запрещает им понять ту простую истину, что полноценные человеческие личности формируются только обществом, интенсивным общением с людьми, а вовсе не их мифическими «генетическими императивами».


Когнитивизм - это аналог лысенковщины на службе до мозга костей паразитического олигархического глобального капитализма, регрессирующего в неофеодализм, а потому куда более благосклонного к реакционной метафизической схоластике, чем к науке, опирающейся на опытные данные. Но если Т.Д. Лысенко приходилось выдавать практические (сфальсифицированные) «материальные доказательства» своих ламаркистских фантазий, то когнитивизм, перенявший все приёмы охмурёжа публики от фрейдизма, специализирующегося на заговаривании «ментальных» зубов легковерным пациентам-невротикам, вовсе не намерен марать свои белые холеные ручки о «грубую материальную реальность» - ведь когнитивисты просто не в состоянии дать опытные доказательства своих «сверхценных идей».


Именно поэтому когнитивизм - это вовсе не единая система взглядов, а наоборот - во избежание полного разоблачения - культивируется в «плюралистском» виде, т.е. как мельтешащая чехарда множества заумных взаимно противоречивых систем умозрительной схоластики, которые из-за их нарочитой туманности и абстрактности невозможно ни доказать, ни опровергнуть опытом. Это наукообразный культ, практикуемый изворотливыми «гениальными» жрецами-хвастунами, нахраписто втирающимися в самые модные научные направления: нейробиологию, генную инженерию, конструирование архитектуры ЭВМ (включая «искусственный разум» - AI), кибернетику, теорию систем, математическое моделирование и т.д., чтобы урвать себе кусочек чужой славы.


Именно благодаря прокапиталистической политической корректности, пронырливости и хвастливости своих главарей когнитивизм получил (например, в отличие от сайентологии) официальный статус «науки». Не зря все лживые выдумки шарлатанов-когнитивистов обычно сходят им с рук, причем от серьёзной критики их защищает фальшивая репутация «научности», раздутая до небес саморекламой.


Вот недавний пример: профессор Эдвард Герман и Дэвид Питерсон публично уличили хвалёного когнитивистского «корифея» Стивена Пинкера в подтасовке и фальсификации статистических данных, на основании которых было состряпано «великое открытие» последней «научной» книги этого Пинкера - Steven Pinker, „The Better Angels of Our Nature: Why Violence Has Declined“ (Viking, 2011) - что, дескать, в эпоху капитализма и империализма насилие якобы «уменьшается».


Так вот, проанализировав источники самого Пинкера, Герман и Питерсон наглядно показали, что статистика-то на самом деле свидетельствует как раз об обратном, о громадном увеличении насилия при капитализме - как в международных (войны), так и межличностных (уголовщина) отношениях!!! Но статья Германа и Питерсона, которую я очень советую прочесть всем, читающим по-английски: („Reality Denial: Apologetics for Western-Imperial Violence - Review of Steven Pinker's Book“ by Prof. Edward S. Herman and David Peterson) опубликована лишь сайтами Zmagazine и Globalresearch ( http://www.zcommunications.org/zspace/davidpeterson и http://www.globalresearch.ca/index.php?context=va&aid=32066 ), а вот в таких массовых медиях, как например обзоре книг «Нью-Йорк Таймс», конечно, не будет упомянута ни одним словом. Так что же остаётся после разгромной рецензии Германа и Питерсона от мнимой «научности» этого Пинкера конкретно для нас? - Да ровным счётом ничего, ведь вся его писанина - это бессовестная лживая апологетика западного империализма!


Надеюсь, теперь вы понимаете моё отчаяние от того, что Кургинян опрометчиво решил построить своему движению идеологическую базу не из чего-нибудь, а именно из «научных трудов» Пинкера & Co! Но, может быть, мухлевальщик Пинкер «извратил» когнитивизм, а вот остальные когнитивисты были настоящими честными учёными? Обратимся к истории.


Предтечами нынешнего когнитивизма были философы-идеалисты, в первую очередь Платон и позже Лейбниц с его «монадологией» и Гегель с его заумной «феноменологией духа», из которых вырос весь дурман кабалистской псевдонаучной болтовни «ученых-психологов» - Пиаже и Выгоцкого (Jean Piaget и Lew Wygotski). Оба они прославились своими высосанными из пальца схоластическими натурфилософскими системами (Пиаже - «теорией» обучения согласно выдуманной им фантастической схеме индивидуального «ментального развития», а Выгоцкий - «теорией» индивидуального развития «ментальных процессов» и языковых навыков, разумеется, умозрительной на 100 %). Обе эти «теории» (а на самом деле - бездоказательные гипотезы) были сметены прочь в 1950-60х годах развитием истинной науки о поведении - радикального бихевиоризма Б.Ф. Скиннера, все теоретические положения которой строго доказаны систематическими экспериментами как на людях, так и на животных (крысах, голубях и обезьянах).


Однако наступление империалистической реакции в 1970-х годах «закрыло» бихевиоризм при помощи наглой клеветнической кампании как в массовых медиях, так и в научной литературе. В массовых медиях Запада бихевиоризм клеймился как «антигуманное материалистическое учение», которому противопоставлялся якобы «одухотворяющий» мистицизм - фрейдизм, йога, дзен-буддизм, нью-эйдж и прочая оккультистская хреновина. А в науке интересно отметить, что все те, кто сделал карьеру в западной «психологии» в 1970-х годах - например Зелигман, Гоффман, Бейтсон и другие (Martin Seligman, Erving Goffman, Gregory Bateson) - без единого исключения правоверные когнитивисты, которые публично проклинали бихевиоризм и даже пытались «опровергнуть» его в своих книгах.


Сигнал травле бихевиоризма уже в 1959 году дал тоже еврей - Хомский-Чомский (Noam Chomsky) своим скандальным и глупым пасквилем на Скиннера. Скиннер, не имевший обычая спорить с хамоватыми некомпетентными субъектами, дал когнитивистам сокрушительный ответ лишь перед самой своей смертью - B. F. Skinner, "Can Psychology be a Science of Mind?", American Psychologist, November 1990, page 1209 (см. сайт: http://psycnet.apa.org/journals/amp/45/11/1206.html ) Такова в общих чертах вся карьера нынешней когнитивистско-структуралистской моды в обществоведении.


Характерной чертой когнитивизма как псевдонауки является жонглирование высосанными из пальца абстракциями, которое я с громадной душевной болью наблюдал в выступлении Кургиняна «Школа 7» (school7). Ну скажите на милость, разве дают ясность мышления, а не затуманивают его, такие вот заумные выкрутасы (цитирую из Кургиняна): «Когнитивные, ментальные, душевные, духовные и интеллектуальные точки» (???), из которых якобы «создаётся поле смысла» (???), а затем якобы производится «оконтуривание когнитивного тела», а потом и «уплотнение когнитивного тела, которое вы лицезреете» (???)... Затем якобы «ментальные конструкции вне вас приближаются к вам, чтобы наложить на мозге отпечаток - матрицу» (???) и происходит «внутреннее конструирование ментально-интеллектуального объекта»... И вот «оно разместилось и начинает строить отношения с некими зонами, комплексами (???) вашего ума», «оно вторгается в ваше ментальное естество, разрушает паттерны (???) и строит новые, ... перестраивает бытие и личность в целом» (???) ... Ух ты, ни фига себе как круто!!!


Дорогой Кургинян, пожалуйста, плюньте на эту когнитивистскую оккультную абракадабру. Вам не к лицу подражать мадам Блаватской. Я согласен, что слова «сознание» и «разум» звучат гордо, но ведь нельзя давать мошенникам-когнитивистам загипнотизировать себя выспренными словесами! Механизмы поведения в действительности горазде проще, ведь любое животное, любое человеческое существо, которое вместо отработки возникшей на заре эволюции животных схемы операнта: 1) сигнал, 2) реакция и 3) подкрепление, стало бы морочить себя этакой шизоидной головоломкой, нафантазированной схоластами-когнитивистами, в первый же день своей драгоценной жизни неизбежно бы скапустилось или, выражаясь чинно-важно-благородно, переселилось в «лучший мир»!!!


На самом деле 99 % поведения человека (не говоря уже о животных) осуществляется без участия сознания, бессознательно. Человек шагает, ведет автомобиль, ест, напевает песню, дышит и т.д. большей частью «на автопилоте», т.е. не осознавая этих действий. Сознание включается лишь в критических, тупиковых ситуациях, в которых имеющийся у человека набор оперантов не даёт положительного подкрепления.


И тогда сознание начинает действовать, причём, как доказал Скиннер, примитивнейшим образом - или пытаясь подобрать к ситуации, как отмычки, уже имеющиеся оперантные реакции, или даже наугад, методом «тыка». И когда, наконец, человек получает «решение», т.е. положительное подкрепление, он запоминает эту ситуацию как новый оперант - и при повторном возникновении уже решает её с лёту, бессознательно. Вообще, любое дело - от мойки посуды до программирования - можно делать хорошо, лишь доведя соответствующие рабочие навыки до бессознательного автоматизма.


Более того. Даже мышление работает намного эффективнее в бессознательном состоянии, например, в сне. Когда мне надо писать заметку, я вечером немного размышляю о ней, а потом ложусь спать. Утром (часто проснувшись намного раньше обычного) я сажусь за компьютер и пишу «из головы» практически готовый текст. Конечно, его можно улучшить - переспав ещё одну ночь или две и внося по пробуждении дополнения и изменения.


Напротив, в «высокосознательном», взвинченном состоянии человек мыслит весьма плохо. Это знает каждый, кто сдавал в школе или ВУЗе экзамены, сидел, лихорадочно «мысля» над билетом, а ни одна нужная мысль не приходила в голову. Тут, конечно, помогает лишь одно: расслабиться, позевать, вспомнить чего-нибудь приятное.


Короче, «сознание» или «разум» - это, образно говоря, верховный суд организма. Когнитивисты, естественно, окружают его мистическим поклонением и благоговением. Но ведь мы не тащим в верховный суд любого, кто нас, скажем, толкнет в автобусе или обсчитает в магазине! А когнитивисты, как коварные адвокаты-крючкотворы, постоянно твердят, что без суда (т.е. «сознания») нельзя обойтись ни минуты, ибо на раздувании «сознания» и «самосознания» держится вся их уродливая солипсистская идеология буржуйского индивидуализма и субъективизма. Отвергнув открытую экспериментальным путём единицу поведения - оперант, они взамен ему плодят уйму мистических «ментальных сущностей» - «квалий» (qualia), которые посредством каких-то оккультных «ментальных актов» и «нейрональных актов» якобы «взаимодействуют» с «физическим мозгом». Но ведь это же всё фикции, плоды болезненной фантазии! Бога ради, будьте проще, дорогой Сергей Ервандович!


Этой критикой я вовсе не хочу сказать, что вот мол, какой я умный. Наоборот, я в жизни наделал массу ошибок и до сих пор, конечно, имею недостатки и делаю ошибки. Например, в последнее время я слишком увлёкся писанием поверхностных чисто полемических политических заметок, а действительно важное дело - бихевиоризм - запустил. Обещаю выправить положение и в ближайшее время написать толковый словарик бихевиористских терминов, который позарез необходим для русскоязычной публики, а также перевести и выложить пару важных текстов Скиннера.


Искренне Ваш,

behaviorist-socialist

пятница, 27 июля 2012 г.

"ПОДДАЛАСЬ ЛИХОМУ ПОДГОВОРУ, ОТДАЛАСЬ РАЗБОЙНИКУ И ВОРУ" - В ВТО

(Отклик на статью В. Напреева «Почем ВТО?» на сайте БелТА - http://www.belta.by/ru/blogs?auth_ID=24&art_ID=216 )


Уважаемый Владимир Георгиевич!


........... Хорошо, что в Вашей статье высказана явная озабоченность судьбой Беларуси вследствие преступного, предательского решения ЕдРосской олигархической мафии, правящей Россией, затащить Россию на убой в ВТО. Однако эта озабоченность не чувствуется в откликах читателей сайта «БелТА» на Вашу статью. До них так и не дошло, что это не «вступление», а страшное преступление. Ужасно при этом не то, что одни из них (всяческие Teddi & Co) опять пишут всё ту же жеванную-пережеванную клевету на правительство Лукашенко, заказанную западными агентствами пропаганды и подрывной деятельности, а то, что остальные совершенно не понимают всей жути ситуации, в которую «вступление» России в ВТО ставит не только Россию, но и Беларусь.


...... ..... В аспекте отношений между Беларусью и Россией «вступление» последней в ВТО наносит жесточайший удар не только по планам экономической и политической интеграции Союзного государства, но и по сотрудничеству в рамках Шанхайской организации.


...... ..... Суть в том, что товары Запада и Китая «конкурентоспособны» на мировом рынке только потому, что они СУБСИДИРУЮТСЯ самым беспардонным образом. ВТО - это инструмент экономической агрессии Запада и больше ничего! Все западные рассусоливания о «свободе рынка» - лишь лживая демагогия. На тему ВТО я много раз писал сам на моем блоге, а также выкладывал там статьи действительно знающих и честных экономистов. Например:


..... ..... ВТО = ФАШИСТСКИЙ КОНЦЛАГЕРЬ ГЛОБАЛИСТОВ http://behaviorist-socialist-ru.blogspot.de/2012/07/blog-post_19.html


..... ..... ВТО: "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ГРАБЁЖ КАЗНЫ И ШОКОВУЮ ТЕРАПИЮ" http://behaviorist-socialist-ru.blogspot.de/2012/07/blog-post_8199.html


...... ....... В.Т.О. = ВСТУПАЮТ ТОЛЬКО ОСЛЫ! http://behaviorist-socialist-ru.blogspot.de/2012/06/blog-post_29.html Валентина Катасонова


...... ..... ЛУЧШЕ ВСТУПИТЬ МИЛЛИОН РАЗ В Г...О, ЧЕМ ОДИН РАЗ В ВТО http://behaviorist-socialist-ru.blogspot.de/2012/06/blog-post_2510.html Катасонова


..... ..... ОТ РОССИИ В ВТО ОСТАНУТСЯ ЛИШЬ РОЖКИ ДА НОЖКИ http://behaviorist-socialist-ru.blogspot.de/2012/06/blog-post_19.html


...... ...... Разумеется, все оплачиваемые Западом либерастско-дерьмократические пресститутки в России восторгаются этим самоубийственным для России и её народа «вступлением» в ВТО. Но это просто лишний раз доказывает, что навязываемые Западом России и Беларуси «демократия» и «либерализм» настоящей демократией (то есть государственной властью, защищающей политические, экономические и культурные интересы и ценности массы простого народа от капиталистических хищников) и не пахнут.


...... ..... А в действительности запихивание России в ВТО - это не что иное, как экономическое удушение страны и народа. Оно свидетельствует о прогрессирующих коррупции, косности и маразме прозападной московской олигархо-чиновничьей мафии, паразитирующей на России. Те, кто коварно навязали России это «вступление» в экономическую западню, руководствовались интересами не народа России (и, конечно, уж вовсе не народа Беларуси), а своими близорукими и во многом иллюзорными интересами олигархической компрадорской мафии олигархов-паразитов, грабящей Россию на паях с западной шайкой капиталистов-кровопийц.


...... ...... Все независимые от фашистской кровавой империи США-НАТО страны - например, Беларусь - должны в своих отношениях с террористической бестией Запада постоянно иметь перед глазами то, как Запад варварски растерзал Югославию, Ирак и Ливию, и теперь пытается изничтожить Сирию. «Оранжевые революции», террористические акты, военная агрессия, дьявольский геноцид мирного населения в целях дестабилизации страны и погружения её в хаос анархии и разгул преступности - т.е. “creative chaos” («творческий хаос») - вот что несет человечеству озверевшая преступная банда западных империалистов, отчаянно цепляющихся за свою глобальную власть, основанную на агрессивной военной силе, подрывной деятельности (включая терроризм) и ростовщическом паразитизме мультинациональных концернов, наводняющих мир долларовой туалетной бумагой.


.... ........ Тот давно известный непредвзятым наблюдателям факт, что западная буржуйская «цивилизация» - это вовсе не разрекламированный миф «общества свободы и равных возможностей», а самое хищное людоедское паразитическое антиобщество во всей истории человечества, затопившее всю Землю морями крови и слез от своих постоянных захватнических войн и фашистских и «демократизаторских» геноцидов, а также систематически ведущее экономические и финансовые войны и диверсии против «нецивилизованных» жертв своих мошенничеств во всем мире, делает необходимым поставить вопрос о необходимости судебного преследования как продавшихся Западу выродков, так и их хозяина - миллиардерской олигархии Запада - по примеру Нюрнбергского процесса против германского фашизма.


...... ........ То, что Путин подписал этот чудовищный документ, отправляющий Россию в мясорубку ВТО, свидетельствует о печальной слабости его положения в правящих кругах России, о том, что на каждом шагу он по-прежнему должен заключать позорные компромиссы с тёмной закулисной силой олигархическо-воровской мрази, которая, как тлетворная раковая опухоль, была привита России и прочим (за исключением Беларуси) осколкам СССР диктаторским антинародным режимом Ельцина - вечно пьяного лакея Запада, российского Пиночета и Мобуту.


.... ..... Очевидно, что прозападная предательская олигархия в Москве оправилась после недавней неудачной попытки предотвратить избрание Путина президентом и нанесла теперь России «вступлением» в ВТО опаснейший удар ножом в спину.


-----------

В заглавии - цитата из стихотворения М. Волошина «Святая Русь»

четверг, 26 июля 2012 г.

САМОЗВАНЕЦ ЛЖЕДМИТРИЙ - ПРЕДТЕЧА ВСЕХ НЫНЕШНИХ ЛИБЕРАСТОВ





Картина ясная с первого взгляда.


Остаётся лишь добавить, что уже давным-давно всем пора понять, что капитализма с человеческим лицом не было, нет и не будет никогда и нигде в мире.


четверг, 19 июля 2012 г.

ВТО = ФАШИСТСКИЙ КОНЦЛАГЕРЬ ГЛОБАЛИСТОВ

За исключением термоядерной войны с США самое страшное, что грозит России и народу - это «вступление» в людоедскую мясорубку ВТО. Заигрывания с хищной бестией Запада - как показывает опыт последних двадцати лет - несут России не «процветание», а разруху и вымирание. ВТО - это дьявольский ускоритель этого страшного процесса.


Я уже достаточно написал на эту тему, чтобы этот факт стал ясен нормальному человеку. К несчастью, Россией правят не люди, а преступники и предатели, причем целыми мафиозными «партиями». Это - партия «ЕдРо», которая едина в одном: своей разрушительной подрывной деятельности против России и народа. Это - шайка русофобов и предателей - либерастов и бздиссидентов, заполонившая масс-медии и отравляющая лживой ЦРУшной пропагандой мозги публики.


Эту нечисть не остановишь словами, эту нечисть народ сможет обезвредить, лишь развешав по уличным фонарям без суда и следствия, ведь её вина, бесспорно заслуживающая такого наказания, очевидна любому нормальному человеку. Иного конца вся эта мразь, терзающая Россию и народ уже два десятилетия, все эти ублюдки, продавшиеся Западу, просто не заслуживают.


Россия переживает теперь столь же страшное Смутное время, как и в 1598-1613 годах. Гляньте, какие неслыханно одиозные субъекты выскочили на верх власти - Мишка-меченый, алкаш Бориска! А нынешний придурок-либераст Димка - это тип вроде Лжедмитрия, которого москвичи повесили, потом сожгли, а пепел зарядили в пушку и выпалили в сторону Запада. Люди, посмотрите на исторические аналогии - и увидите нынешнюю общую картину, которую от вас скрывают за завесой либерастской масс-медиальной лжи!


О «вступлении» в ВТО как о вопиющем, неслыханном преступлении против России и народа, абсолютно правильно и совершенно обоснованно говорит Кургинян в новом выступлении «Смысл ВТО» (smysl_wto). Прослушав (скачать: http://eot.su/node/12600 ) это длящееся 2 часа 20 минут выступление Кургиняна, даже самый тупой и аполитичный индивид в России поймёт, что «вступление» в ВТО принесёт лично ему (ей) очень скоро неминуемую нищету и очень вероятную гибель. Если Россия не погибнет, то она должна будет поставить на Красной площади памятник Кургиняну - рядом с памятником Минину и Пожарскому.


Что делать? - Немедленно и неустанно собирать подписи (миллионы подписей) под петицией Президенту Путину, требующей от него наложить вето на вступление России в ВТО!


Искренне Ваш,

behaviorist-socialist

четверг, 12 июля 2012 г.

О ВЫДУМАННОЙ БОМБЁЖКЕ МИШКАМИ И НЕВЫДУМАННЫХ "ГУМАНИТАРНЫХ БОМБЁЖКАХ"

(Отклик на заметку Вадима Гигина «Полеты во сне и наяву» на сайте БелТА - http://www.belta.by/ru/blogs?auth_ID=16&art_ID=209 )



Дорогой Вадим, ...... .......

Как знакомы мне эти лицемерные рекламные шоу о якобы «добреньких капиталистах»! Это были и демонстративные полёты американских «изюмных бомбардировщиков» в якобы «заблокированный» Западный Берлин (снабжение которого по железной дороге, да электричеством, да топливом, да водой из ГДР ни на один день не прекращалось), да раздача бананов на границе гражданам ГДР - которым западные концерны подарили по полкило бананов, но у которых потом украли всю страну! ...... .. .... ......

А теперь вот «добренькие» шведские пиарщики якобы сбросили сотни мишек беларусам, но их... и следа нет. Ну, ясно, это злой «батька» всё себе забрал, ни одному ребёнку не хочет дать поиграться с мишками! Вот он какой - тиран и диктатор, которого надо немедленно свергнуть, а у власти поставить лакея Запада, чтобы он Западу всю страну по дешёвке спустил, а беларусов засадил по уши в долги западным банкам, как засадили литовцев и латышей их «демократы» - политические проститутки Запада! ........ ..... .....

И конечно, НАТО не бомбит детей (и взрослых) ни в Ираке, ни в Афганистане, ни в Пакистане, ни в Йемене, ни в Сомали. А Югославию и Ливию они тоже не бомбили, только следили за тем, чтобы негодяи Милошевич и Каддафи не летали! А то, что по официальным данным США они сбросили на Вьетнам примерно 1 миллион тонн бомб и отравили весь юг страны диоксинсодержащим дефолиантом «Агент оранж», от которого не только гибнут взрослые, но и до сих пор рождаются уродцы, об этом не надо и вспоминать, дело давнишнее, да и захватить (пардон, «демократизовать») Вьетнам так и не удалось! Поэтому, милые сябры, когда на вас налетит НАТО, не прячьтесь в подвалы, а выходите на улицу и наслаждайтесь грандиозным фейерверком, который Запад устроит для вашего освобождения! Не беда, если кому при этом оторвёт голову - любить Запад надо сердцем, а не головой! ..... ...... ......

Берите пример с «демократизованных» россиян. Они верят Западу и не сомневаются ни в чем. Не важно, что их грабят олигархи, вывозящие богатства страны на Запад (а «батьке», когда сябрам нужны нефть и газ, галантно показывающие кукиш), важно то, что им буржуйско-либерастские медии денно и нощно далдонят, что «батька» злой, а Запад хороший и желает всем только добра - и они поддакивают! ..... ....... ....

Вот, например, даже не очень-то прозападный российский сайт «Фонда стратегической культуры» свято верит не вам, сябрам, а «информации» западных добродеев и повторяет её как образцово-показательный ученый попугай - в статье некоего Юрия Павловца «Интеграция как неизбежность» - http://www.fondsk.ru/news/2012/07/11/integracia-kak-neizbezhnost.html

(Цитирую:) ........ ...... .....

«Нынешний уровень военного оснащения и подготовки у большинства постсоветских республик оставляет желать лучшего. Даже в Белоруссии, которая всегда заявляла себя надежным защитником западных рубежей Русского мира, оказывается, не все в порядке с главной гордостью ее вооруженных сил – ПВО. За примерами далеко ходить не надо. 4 июля 2012 года, на следующий день после парада в честь Дня независимости в Минске, самолет, пилотируемый гражданами Швеции, сбросил возле расположенного в 120 км от литовской границы белорусского города Ивенец на парашютах 800 плюшевых мишек. Шведы на частном самолете совершенно беспрепятственно, без всякого разрешения попали в воздушное пространство Белоруссии с территории соседней Литвы, а затем свободно его покинули. Несмотря на то, что Министерство обороны Республики Беларусь официально заявило, что «случаев нарушения воздушной границы Белоруссии зафиксировано не было», в это верится с трудом, особенно после того, как в Интернете стали демонстрировать видеоролик о проведенной акции. В произошедшем еще только разбираются, но уже и так ясно – в случае если страны-участницы ОДКБ не предпримут кардинальных мер по реорганизации её структур в серьёзный военно-политический блок, избежать глубокого кризиса Организации не удастся.» (Конец цитирования) ..... ...... ....

А если говорить серьезно, то в чем же причина этой провокации шведских буржуев и их пресституток? Да очень простая: шведские банки уже подчистую ограбили Литву и Латвию и в значительной мере прикарманили Эстонию и Польшу. И теперь точат зубы на Беларусь. Ведь всё великолепие и богатство Запада основано на грабеже остального мира, длящемся уже полтысячелетия - с «великих» открытий Колумба и Магеллана. Именно жажда разбойничьей наживы послала скитаться эти гнусные пиратские банды по всем морям и океанам. ..... .....

И что происходит, когда эта проклятая западная шайка глобальных грабителей и массовых убийц получает отпор? Она начинает пожирать сама себя, и на сегодня в числе жертв поедания самого Запада бандой мошеннических глобальных банковских корпораций Греция, Ирландия и Исландия. На очереди - Испания, Португалия и Италия... Этот процесс как минимум однажды в истории был доведен до конца, когда Римская империя (то есть её элита миллиардеров), ограбив всех вокруг, кого могла, сожрала сама себя. ..... ...... ....

Вывод очевиден: никакой веры и ни малейшей уступки ни в чем поганой западной империалистической нечисти НАТО, которая, если ей протянешь палец, откусит всю руку. Кроме того, Беларусь должна активизировать свою информационную политику, разоблачающую агрессивные происки и провокации Запада, и прежде всего в направлении России, чтобы там перестали слепо верить западным медиальным «уткам». .... ...... ....


Искренне Ваш,

behaviorist-socialist


среда, 11 июля 2012 г.

КОРОЧЕ, КУРГИНЯН! РАДИ БОГА, КОРОЧЕ!!!

(Дополнение к моей предыдущей заметке «Толстой, Достоевский и глобальная тирания закулисы миллиардеров»)


Вчера вечером и уже сегодня ночью я слушал выступление Кургиняна «Смысл-24». Оно дополняет мою позавчерашнюю заметку детальным разбором происходящего внутри России, что я, конечно, не в состоянии сделать. Очень советую его послушать (сайт http://eot.su ). Конечно, его взгляды несколько отличаются от моих, но я очень рад, что о самом важном он говорит - на мой взгляд - абсолютно правильно. Я настоятельно рекомендую каждому, кому дороги Россия и своё собственное благополучие, активно участвовать в движении Кургиняна. Повторяю, если бы я жил в России, я бы сам уже давно это сделал.


Пользуясь случаем, хочу ему высказать следующее:


Дорогой Сергей Ервандович!


-- Во-первых, просьбу относительно ратификации гнусной предательской затеи «вступления» России в ВТО (Вступают Только Ослы) Думой. Пожалуйста, начните собирать в Интернете подписи под петицией против этого вступления. В петиции должно содержаться прошение к Президенту Путину наложить свое вето. Позор думской нечисти, продавшей Россию западным людоедам!


-- Во-вторых, о длительности Ваших выступлений. Неужели Вы хотите, чтобы все, кто Вам симпатизирует, ходили невыспавшимися? Аудиозапись Вашего «Смысл-24» длится аж 3 часа 5 мин 37 сек!!! Хорошо тому, у кого масса свободного времени, а если его нет? Ведь приходится отрывать ото сна! Я сегодня чувствую себя совершенно разбитым. Поэтому я очень Вас прошу - как Ваш «сочувствующий», снова и снова: поимейте и Вы взаимное сочувствие и говорите короче, или (что лучше всего) выкладывайте на сайте текстом сжатое содержание своих выступлений. Этим Вы завоюете куда больше сторонников.


-- В-третьих, об упоминаемом Вами Поле К. Робертсе. Да, он часто публикует нечто «критическое» об американском империализме и неолиберализме на сайтах «Каунтерпанч» и «Глобалрисерч». Ведь он пенсионер и хочет теперь войти в память потомства этаким гуманным «божьим одуванчиком». Однако время его деятельности в администрации Рейгана как раз было началом развертывания мирового наступления империализма под лозунгами глобализма и неолиберализма! Тогда-то он, полный сил и энергии, был послушным и ретивым исполнителем воли закулисы миллиардеров. А теперь он по-старчески брюзжит на нынешних продолжателей своего дела. Такое «позднее раскаяние» типично для многих высокопоставленных марионеток Уолл-Стрита.


-- В-четвертых, не надо бы Вам все выступления кончать фразой «До встречи в СССР». Вы, наверно, лучше меня знаете всю гнусность советской номенклатуры, продавшей СССР Западу. Номенклатура была советской олигархией, имевшей свои привилегии и особые интересы. Этот факт уже сам по себе меня абсолютно не тянет обратно в СССР (где я прожил первые 27 лет моей жизни). Да, нам нужен социализм, мы должны уничтожить капитализм, но при этом мы обязательно должны предотвратить возникновение номенклатурно-олигархического советского псевдосоциализма.

О возникновении господства олигархии «вождей» над рабочим и социалистическим движением очень толково написал Роберто Михельс ещё до 1-й мировой войны в книге «О социологии партий в современной демократии» - Roberto Michels, “Zur Soziologie des Parteiwesens in der modernen Demokratie” (2-е издание Leipzig 1925). Особенно интересна в ней глава (часть VI, глава 2) о демократии и железном (буквально - бронзовом) законе олигархии - Die Demokratie und das eherne Gesetz der Oligarchie. По моему мнению, именно бихевиористская социальная инженерия является эффективным средством против олигархического захвата власти (конечно, опять втихаря, замаскированно и под благовидными предлогами) над социалистическим обществом.


Искренне Ваш,

behaviorist-socialist

понедельник, 9 июля 2012 г.

ТОЛСТОЙ, ДОСТОЕВСКИЙ И ГЛОБАЛЬНАЯ ТИРАНИЯ ЗАКУЛИСЫ МИЛЛИАРДЕРОВ

Интересующимся советую на всякий случай сразу скопировать себе эту заметку!


Я недавно опять взялся было за чтение книги, которую уже несколько раз откладывал, лишь пролистав - “The Cash Nexus” by Niall Ferguson (Фергюсон). И я снова отложил её - это одна из тех широко разрекламированных толстенных книг, в которых масса собранных данных служит лишь оправданию лживой буржуйской идеологии. Но на этот раз я наткнулся в этой книге (помимо довольно интересных фактов из истории и экономики) на частый предмет моих споров с западными людьми. Среди них были англичане, голландцы и американцы, включая самых проамериканистых из них - двух американских евреев (не советского происхождения).


Споры были о двух русских писателях - Достоевском и Толстом. Сами понимаете, что мои оппоненты были люди умные и интеллигентные - ведь на Западе ни Достоевского, ни Толстого в обязательной школьной программе нет. Тем, чей культурный кругозор простирается от Микки-Мауса до «Далласа», начхать и на Толстого, и на Достоевского. Но самое примечательное было то, что споры неизменно заканчивались согласием НЕ соглашаться.


Моё мнение, что Толстой - великий знаток людей и жизни, и при том образец интеллектуальной честности, что его гуманное отношение к своим персонажам неизбежно эмоционально вовлекает в сюжет и заставляет сопереживать, тогда как у Достоевского - лишь мешанина невротических монологов и халтурно слепленного повествования, а очевидные ненависть и презрение Достоевского к своим персонажам просто отталкивают от его книг, причиняя душевную боль, - неизменно наталкивалось на столь же твёрдое мнение западных людей, что наоборот, Достоевский - великий знаток жизни и людей, а вот Толстой, хоть безусловно писал хорошо, но и в подметки не годится Достоевскому, особенно из-за своей «наивной философии, которая портит всё». И сколько мы ни спорили, ни я их, ни они меня не могли убедить в своей правоте.


И вот представьте себе - у этого самого Фергюсона я опять обнаружил всё ту же западную позицию! Её стоит довести до сведения русского читателя. Цитирую:


Стр. 13 (о Достоевском): “Nothing can be said against the method which constructs formal hypotheses and then tests them against empirical evidence. It is the best way of debunking would-be “laws” of human behaviour. But we must be deeply suspicious of any equation that seems to pass the empirical test. For human beings are not atoms. They have consciousness, and that consciousness is not always rational. In his Notes from Underground, Dostoevsky derides the economists’ assumption that man acts out of self-interest, and satirizes the notion of a deterministic theory of human behaviour:


«You seem certain that man himself will give up erring of his own free will ... that ... there are natural laws in the universe, and whatever happens to him happens outside his will ... All human acts will be listed in something like logarithm tables, say up to the number 108,000, and transferred to a timetable ... They will carry detailed calculations and exact forecasts of everything to come ... But then, one might do anything out of boredom ... because man ... prefers to act in the way he feels like acting and not in the way his reason and interest tell him ... One’s own free will, unrestrained choice, one’s own whim, be it the wildest, one’s own fancy, sometimes worked up to a frenzy - that is the most advantageous advantage that cannot be fitted into any table ... A man can wish upon himself, in full awareness, something harmful, stupid and even completely idiotic ... in order to establish his right to wish for the most idiotic things.»


History may be “grand” and “colourful”, but for Dostoevsky its defining characteristic is irrational violence: «They fight and fight and fight; they are fighting now, they fought before, and they’ll fight in the future ... So you see, you can say anything about world history ... Except one thing, that is. It cannot be said that world history is reasonable.»


Перевод стр. 13 о Достоевском (большей частью с английского текста в книге Фергюсона, так как цитируемое там сильно отличается от оригинала - произведения Достоевского):


«Нельзя сказать что-либо против метода, который создает формальные гипотезы и затем проверяет их сравнением с эмпирическими данными. Это лучший способ разоблачения всего, что претендует быть "законами" человеческого поведения. Но мы должны быть крайне подозрительны в отношении любой формулы, которая, как кажется, выдержала эмпирическую проверку. Потому что человеческие существа - это не атомы. У них есть сознание, и это сознание не всегда рационально. В «Записках из подполья» Достоевский высмеивает предположение экономистов, что человек якобы действует соответственно своим собственным интересам, и высмеивает само понятие детерминистской теории человеческого поведения:


«Вы, кажется, уверены, что человек сам по своей собственной воле откажется от заблуждений, что есть законы природы во Вселенной, и всё, что бы с ним ни случилось, происходит помимо его воли ... Все поступки человеческие, само собою, будут расчислены тогда по этим законам, математически, вроде таблицы логарифмов, до 108 000, и занесены в календарь ... Они будут содержать детальные расчеты и точные прогнозы всего, что произойдёт ... Но тогда человек может вытворить все что угодно от скуки, потому что человек предпочитает действовать так, как ему нравится, а не так, как ему диктуют разум и выгода ... Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, – вот это то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту. ... Человек может нарочно, сознательно пожелать себе даже вредного, глупого, даже глупейшего, а именно: чтоб иметь свое право желать самых идиотских вещей ».


История может быть «величественной» и «колоритной», но для Достоевского её отличительной чертой является иррациональное насилие: «Они дерутся и дерутся и дерутся, они дерутся сейчас, они дрались и прежде, и они будут драться в будущем ... Таким образом, все можно сказать о всемирной истории ... Одного только нельзя сказать, – что всемирная история благоразумна».


Стр. 419 и 423-424 (о Толстом): “In the majestic concluding chapter of War and Peace, Tolstoy scorned the attempts not only of popular historians, memoir-writers an dbiographers, but also of Hegelian idealists, to explain the world-shaking events of 1812. The role of divine providence, the role of chance, the role of great men, the role of ideas - all these he dismisses as insufficient to explain the Napoleonic invasion of Russia and its ultimate failure. Historians, he argued, «ought to be studying not the manifestations of power but the causes which create power ... If the purpose of history is the description of the flux of humanity and of peoples, the first question to be answered ... will be: What is the power that moves nations? »

(...)

Every day, men and women subordinate their economic self-interest to some other motive, be it the urge to play, to idle, to copulate or to wreck.

In that sense, the cash nexus is no more than one link in the long and tangled chain of human motivation. The true end of War and Peace, after all, is not the Second Epilogue, but the First. In the second, Tolstoy philosophizes around in circles, and ultimately fails to answer his own question about power, drifting off instead into a labored argument about the illusory nature of free will. In the First Epilogue, however, we see Pierre and Natasha, anti-hero and heroine, united at last in domestic happiness. True, Pierre still has his dreams. But the striking thing about his latest idea - “to give a new direction to the whole of Russian society and to the whole world” - is its naivety:


«You see, I don’t say that we ought to oppose this and that. We may be mistaken. What I say is: “Join hands, you who love the right, and let there be but one banner - that of active virtue.” ... My whole idea is that if vicious people are united and constitute a power, then honest folk must do the same. Now that’s simple enough.”»


A higher reality is symbolized by Natasha, hurrying off to feed their son; and by his nephew’s dream about his lost but idolized father, Prince Andrei. “Oh, Father, Father! Yes, I will do something with which even he would be satisfied ...” Of such stuff is composed the inner power that moves men. ”


Перевод стр. 419 и 423-424 о Толстом (цитаты из Толстого тут тоже частью переведены с английского текста в книге Фергюсона):


«В величественной заключительной главе «Войны и Мира», Толстой презрительно отверг попытки не только популярных историков, мемуаристов и авторов биографий, но и идеалистов-гегельянцев объяснить потрясшие весь мир события 1812 года. Роль божественного провидения, роль случайности, роль великих людей, роль идей - все это он отвергает как недостаточное для объяснения наполеоновского нашествия на Россию, закончившегося крахом. Историки, по его мнению, «должны изучать не проявления власти, а причины, которые создают власть ... Если цель истории есть описание движения человечества и народов, то первый вопрос, без ответа на который все остальное непонятно, — следующий: какая сила движет народами? »

(...)

Каждый день мужчины и женщины подчиняют свои экономические интересы совсем иным мотивам - будь то желание играть, бездельничать, совокупляться или разрушать.

В этом смысле денежные отношения - это не больше, чем одно звено в длинной и запутанной цепи человеческой мотивации. И настоящий конец «Войны и Мира» - это в конечном счете не второй эпилог, а первый. Во втором эпилоге Толстой философствует, блуждая в порочном круге, и в конечном итоге не дает ответа на свой вопрос о власти и ускользает в вымученнную аргументацию об иллюзорности свободы воли. А вот в первом эпилоге мы видим Пьера и Наташу - анти-героя (??? - behaviorist-socialist) и героиню, соединенных наконец-то семейным счастьем. Правда, у Пьера всё ещё есть фантазии. И поразительная черта его последней идеи - "дать новое направление всему русскому обществу и всему миру" - это её наивность:


«Ведь я не говорю, что мы должны противодействовать тому-то и тому-то. Мы можем ошибаться. А я говорю: "возьмемтесь рука с рукою те, которые любят добро, и пусть будет одно знамя — деятельная добродетель ... Вся моя мысль в том, что ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое. Ведь так просто"»


Высшую реальность символизирует Наташа, спешащая кормить сына, и сон его (Пьера) племянника об утраченном, но боготворимом отце, князе Андрее. "О отец! Отец! Да, я сделаю то, чем бы даже он был доволен... " Вот из такой материи состоит та внутренняя сила, которая движет людьми.» (Конец цитирования)


Итак, очевидно, что Фергюсон и вообще западные люди добровольно и без малейших колебаний идентифицируют себя с омерзительнейшим невротиком - героем «Записок из подполья», который был для Достоевского анти-героем, собирательным образом тех, кого он неистово ненавидел и презирал - отчужденных от общества «лишних человеков» с их (используя меткую фразу Пушкина) «озлобленным умом, кипящим в действии пустом» - индивидов, искусственно созданных - как сшитое из кусков трупов чудовище Франкенштейна - растляющим и отчуждающим влиянием «западной цивилизации».


Достоевский часто забывается и делает этого в полном смысле анти-героя рупором идей автора, исторгающим из себя обличительные тирады против науки и социализма («логарифмы» и «хрустальный дворец») именно потому, что они для Достоевского были исчадием Запада. Анти-герои Достоевского с их болезненным индивидуализмом и комплексом неполноценности - предтечи нынешних ублюдков-космополитов: либерастов, дерьмократов и бздиссидентов - продажных лакеев Запада и ненавистников всего русского - имеют по мнению Достоевского лишь одну возможность стать из скотообразных психопатов людьми - через религиозное покаяние (как Раскольников в «Преступлении и наказании»).


Но этого западные мудрецы, представьте себе, в упор не видят! Все анти-герои Достоевского для них - «нормальные герои» мира, в котором “dog-eat-dog”, т.е. человек человеку - волк, мира Запада, мира капитала и империализма со всеми гнусными злодеяниями его заправил! Этому не стоит удивляться, ведь «серьезная» литература Запада переиначила жалких выродков - анти-героев Достоевского - руками Кафки, Селина и экзистенциалистов в «настоящих героев» и... околела, задушенная штампованным голливудским ширпотребом.


Если же обратиться к Толстому, то отрицательное отношение западной публики к нему можно легко вычислить хотя бы на основании того факта, что единственным серьезным западным писателем, постоянно возвращавшимся к теме варварства и даже зверства хваленой «западной цивилизации», был Герберт Уэллс - например, в «Острове доктора Моро», «Мистере Блэтсуорси на острове Рэмполь», «Игроке в крокет»... Однако Уэллс приписывал (вероятно, из-за цензурных соображений) источник этого варварства не капитализму, систематически разрушающему те нормы общественного и межличностного поведения, которые делают человека - человеком и жизнь - стоящей того, чтобы её жить, а нафантазированной мальтузианцами и прочими фашистами «исконно зверской природе человека».


Соответственно, для Фергюсона и прочих западных интеллектуалов, обожествляющих «свободу», то есть асоциальный произвол буржуйской «личности», Толстой - это блажной барин, наивно желающий сделать этот мир гуманнее. То же самое отношение у них и к Пьеру Безухову: он с его долгим путем ошибок и поисков истины, виртуозно описанным Толстым - якобы «анти-герой», наивный мечтатель и олух!


Толстой уникален не только как художник слова, но и как интеллектуально честный мыслитель. Он вполне мог бы слепить из каких-нибудь благозвучных абстракций «свою» пустозвонную философскую системку, некую «общую теорию всего» наподобие модных нынче когнитивизма и структурализма, в которых, как говорится, «без пол-литры не разберешься». Но нет, Толстой так прямо и говорит (во втором эпилоге «Войны и Мира»):


«Если мы рассматриваем человека одного, без отношения его ко всему окружающему, то каждое действие его представляется нам свободным. Но если мы видим хоть какое-нибудь отношение его к тому, что окружает его, если мы видим связь его с чем бы то ни было — с человеком, который говорит с ним, с книгой, которую он читает, с трудом, которым он занят, даже с воздухом, который его окружает, с светом даже, который падает на окружающие его предметы, — мы видим, что каждое из этих условий имеет на него влияние и руководит хотя одной стороной его деятельности. И настолько, насколько мы видим этих влияний, — настолько уменьшается наше представление о его свободе и увеличивается представление о необходимости, которой он подлежит.»


Это - разоблачение льстивой лжи буржуйского индивидуализма, порождаемого невежеством (истинным или притворным) в отношении общественной природы человека и законов его поведения, свойственного, например, «железной леди» Тэтчер, нагло кричавшей: «И не заикайтесь мне об обществе. Общество - это чушь (Society is a bunkum)».


Конечно, во время написания Толстым «Войны и Мира» (1863-1869) бихевиоризма и в помине не было, Скиннер родился в 1904 г. лишь незадолго до смерти Толстого. Но Толстой чувствовал необходимость научного объяснения поведения, для того чтобы приструнить гнусную свистопляску лицемерной и мошеннической буржуйской идеалистической идеологии индивидуализма. Именно пророческим предчувствием необходимости и неизбежности появления науки о поведении (бихевиоризма) пронизаны клеветнически охаиваемые типичным западным интеллектуалом Фергюсоном - как якобы «блуждание в порочном круге» - последние строки романа «Война и Мир»:


«Как в вопросе астрономии тогда, как и теперь в вопросе истории, все различие воззрения основано на признании или непризнании абсолютной единицы, служащей мерилом видимых явлений. В астрономии это была неподвижность земли; в истории — это независимость личности — свобода.

Как для астрономии трудность признания движения земли состояла в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства неподвижности земли и такого же чувства движения планет, так и для истории трудность признания подчиненности личности законам пространства, времени и причин состоит в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства независимости своей личности. Но, как в астрономии новое воззрение говорило: «Правда, мы не чувствуем движения земли, но, допустив ее неподвижность, мы приходим к бессмыслице; допустив же движение, которого мы не чувствуем, мы приходим к законам», — так и в истории новое воззрение говорит: «И правда, мы не чувствуем нашей зависимости, но, допустив нашу свободу, мы приходим к бессмыслице; допустив же свою зависимость от внешнего мира, времени и причин, приходим к законам».

В первом случае надо было отказаться от сознания несуществующей неподвижности в пространстве и признать неощущаемое нами движение; в настоящем случае — точно так же необходимо отказаться от несуществующей свободы и признать неощущаемую нами зависимость.»


Это - на 100 % бихевиористская точка зрения.


Итак, подводя промежуточный итог, можно сказать, что на Западе насаждается взгляд на политику и историю как хаотическое нагромождение нелепых случайностей и капризов «свободы воли». И этот наивный и даже невротический взгляд антигероев Достоевского разделяют даже многие интеллигентные люди. Разумеется, это не случайно.


Конечно, мир современности радикально отличается от мира, в котором жил Толстой, и тем более от мира наполеоновских войн. Он отличается от них несравненно более высокой интенсивностью и эффективностью манипуляции общественных отношений и фальсификации реальности. Ги Деборд был совершенно прав, говоря, что мы живем в иллюзорном «мире спектакля». И эффективно бороться с этим спектаклем можно только на основе знания хотя бы азов науки о поведении - радикального бихевиоризма.


Самое страшное в нашем мире то, что Запад, и особенно его гегемон - США - демократией и не пахнут. Западная «демократия» полностью иллюзорна. Действительная власть на Западе принадлежит закулисе миллиардеров, для которой официальные политические власти Запада - ни более чем бутафория и марионетки. И естественно, закулиса более всего опасается того, что официальная власть из бутафорской, мнимой станет действительной, активной, живой. Тогда закулисной власти миллиардеров, управляющей государствами при помощи подкупа и шантажа политиканов, тщательно подбираемых на максимальную вшивость, наступил бы конец.


Закулиса постоянно стремится повсюду в мире обессилить и дискредитировать официальную государственную власть - в этом причина убийства президента Кеннеди и «избрание» президентом такого скользкого подлого ничтожества, как Обама. В этом - причина ненависти Запада к Путину и тем более - к Лукашенко, Чавесу и им подобным истинно народным лидерам. Везде, куда достигает реальная власть глобальной закулисы миллиардеров, мы видим правительства, состоящие из подонков и ничтожеств, действующие неперекор очевидным интересам своей страны.


Это и правители стран Запада вроде греческого «социалиста» Папандреу, всё глубже засаживающие свои народы в трясину экономического кризиса, и прибалтийские и украинские фашисты, губящие свои страны диктуемой им Западом русофобией, и «исламские фундаменталисты»-террористы, изничтожающие население и экономику «своих» стран по указке западного империализма - в Ливии, Египте и теперь в Сирии; это якобы «националисты-сионисты» Израиля, не дающие своей стране ни минуты передышки, затевая всё новые провокации против арабских соседей Израиля. Давно пора называть вещи своими именами: либерастскую «оппозицию» в России и Беларуси, а также ультранационалистов на Украине и в Прибалтике - агентами закулисы миллиардеров, а «оппозиционных» террористов-«исламских фундаменталистов» в мусульманском мире - наёмниками закулисы миллиардеров, такими же эскадронами смерти, которыми ЦРУ терроризирует народы Латинской Америки


Интересно, что стоило Путину убедить Натаньяху в том, что для Израиля было бы выгоднее прекратить участие в террористической агрессии Запада против Сирии, как мгновенно в медиях появилась история об отравлении Ясира Арафата агентами Израиля. Этим глобальная закулиса дает Израилю чёткий сигнал, что он ей нужен лишь как кровавый пёс Ближнего Востока, что он не имеет права ни на один шаг в сторону мирного урегулирования своих конфликтов с арабами. А Израилю и двух месяцев не протянуть без очередной инъекции свеженапечатанных долларов в свою неизменно дефицитарную экономику. Израиль - это страна-заложник закулисы, причем самый беспомощный и несамостоятельный, что бы большинство американцев ни говорило о засилии израильского лобби в политике США. Это израильское лобби - верный лакей закулисы миллиардеров, но вовсе не населения Израиля, постоянно трясущегося от страха перед очередным спровоцированным закулисой конфликтом с арабами.


И так - везде. Именно для ослабления государств внутренними смутами и раздорами Запад во всем мире пестует националистический и религиозный экстремизм, ведь ничто так не губит страну, как привитые группам населения настроения взаимной ненависти и нетерпимости. Ведь и украинские «западэньцы» вроде бесноватого бендеровца Тягнибока, и прибалтийские фашисты, лишившие русское население отторгнутых от СССР «республик» всех политических прав, и тифлисский микрофюрер ССакашвили - все они действуют как АНТИ-националисты, потому что не укрепляют свои дышащие на ладан «державы»-недоноски, а ослабляют их антирусской истерией, сеют в них раздоры, вместо того, чтобы сплотить их. А ведь так поступают только враги страны, желающие её погубить. Почему же они это делают? - Да просто потому, что они - марионетки Запада, которым наплевать на свой народ, которые живут подачками печатающей доллары глобалистской закулисы, и в случае, если дело запахнет керосином, первыми смотаются за океан, бросив «свои» народы на произвол судьбы.


Закулисе нужна политическая элита подвластных стран, состоящая из подонков, психов, извращенцев, уголовников и просто болванов. Именно поэтому её террористы-наёмники зверски убили Муаммара Каддафи и теперь пытаются «убрать» Башара Асада. И Каддафи, и Асад шли на значительные уступки воле закулисы, которую диктовал им Запад. Но этого закулисе мало, ведь при существовании лидера, который пользуется бесспорным авторитетом и уважением народа, закулиса не имеет власти над страной! Ей нужно, чтобы всеми странами (предпочтительно нарезанными на мелкие кусочки) правили по её милости бездарные погрязшие в коррупции и преступлениях марионеточные режимы, исполняющие малейшую прихоть глобальной мафии миллиардеров. Марионетки должны быть не мудрыми и квалифицированными политиками, а уголовниками с актерскими талантами, на которых у закулисы собрана компра, и которые абсолютно послушны глобальной мафии миллиардеров.


Именно поэтому ЦРУ и его «цивильные» филиалы нянчатся с шизанутыми ублюдками - «расейскими» либерастами-бздиссидентами, люто ненавидящими Россию и народ (которым народ, естественно, платит взаимной ненавистью). Именно поэтому США руками ЦРУшника Макфола хотят привести к власти в России трехглавого либерастско-левацкого Змея Горыныча - Немцова-Удальцова-Навального, ибо правление режима, который народ ненавидит и презирает - это вернейший способ окончательно обессилить и растлить страну, ввергнуть её в хаос, криминал и коррупцию. Именно для этого ЦРУ провоцирует коррупционные скандалы руками своего подручного «правозащитника» Навального и ему подобных негодяев.


Например, то, что высосанная из пальца «нью-интеллигенция» - рекламная фикция, доказывает уже сама визгливая шумиха либерастских медий. Эта фальшивая сенсация, а вернее: охмурёж - лишь новейшая попытка ЦРУшной шайки Макфола наскрести по сусекам массовку для трехглавого либерастско-левацкого Змея Горыныча - Немцова-Удальцова-Навального. Эта сенсация рассчитана на любопытных молодых дурачков: «А? Что? НЬЮ-интеллигенция? Это же... гениально!!! Ну так я бегом бегу записаться, ведь там на доску почета в «МН» на халяву вывешивают. Такой шанс нельзя упустить. Всю жизнь за печкой сидел, а теперь, бог даст, из грязи в князи...» (Вот вам, кстати, бихевиористская иллюстрация того, как манипулируют поведением якобы «интеллигентов» с помощью дешевого положительного подкрепления, а вовсе не «идей»! Это тот же примитивный трюк, который используют растлители малолетних, заманивая детей в кусты конфетой.) А истинная цель медиального охмурёжа всё та же: скличут твиттером всех завербованных в «нью-интеллигенты», захомутают, прилепят им на пузо по гандону и погонят всё это свиное стадо опять топтаться на Болотную...


Именно по приказу закулисы ЦРУ наводняет весь мир (включая Россию) наркотой, став глобальным наркодилером № 1. Именно закулиса миллиардеров прививает не только народам, но и политическим элитам зависимых стран (включая Россию, Европу, США и саудовско-эмиратские монархические тирании) вкусы и привычки к потреблению наркоты, к разнузданным оргиям и скандальным «историям», к коррупции и мафиозным замашкам - ведь только компрометированные политиканы становятся безотказными исполнителями воли глобальной мафии миллиардеров. Вся политика подвластного закулисе Запада стоит на двух опорах, взаимно укрепляющих друг друга: шантаже и подкупе. Вся деятельность закулисной мафии миллиардеров направлена вовсе не на создание «цивильного общества», а на его разрушение, разграбление, компрометацию и растление. Мафиозная закулиса миллиардеров - самый страшный враг не только социализма, но и демократии.


Надеюсь, что изложенная выше логичная картина действительных сил и механизмов глобальной политики Запада ясна читателю. Следует лишь добавить, что понимание действительности можно достичь (как по мнению Толстого, так и с точки зрения бихевиоризма), лишь наблюдая и анализируя факты и их взаимосвязи, а НЕ давая себя охмурить официально декларируемым «целям». Те, кто верят пропаганде капиталистических масс-медий, неизбежно запутываются в паутине хаотического нагромождения «мнений» о мнимых и лживых «целях» Запада, ни одно из которых не соответствует действительности. Они «естественно» приходят к выводу о том, что никаких закономерностей в истории и политике нет, а есть лишь хаос преступных и глупых событий - как это задолго до них считал антигерой «Записок из подполья» Достоевского.


Но если по-бихевиористски придавать значение только фактам, поведению, действиям и их последствиям, игнорируя всю идеологическую, декларативную и пропагандистскую брехню, то оказывается, что в современном мире очень многое загримировано под свою полную противоположность: марксисты, анархисты и прочие леваки оказываются на деле наёмными провокаторами органов безопасности, фундаменталисты-террористы «Аль-Кайды» - врагами ислама и наёмниками «американского шайтана», крикливые националисты - анти-националистами, губящими свои страны по наущению Запада, а якобы демократы и либералы - предателями-грантоедами и злейшими врагами демократии и свободы народа.


Поэтому столь важно очистить масс-медии России от либерастов, русофобов и прочей мрази, сеющей не знания и понимание действительности, а лживую западную пропаганду и низкопробные, растляющие «увеселения». Я не могу понять, почему Владимир Путин этого ещё не сделал, ведь либерастские масс-медии клевещут на его политику и совершенно незаслуженно поливают его дерьмом.


Володя, весь народ хочет правдивых, патриотических медий, которые не повторяли бы, как попугаи, пропагандистскую и рекламную брехню Запада. Если Вы президент, то Вы должны прислушаться к негодованию народа, которого давно тошнит от гнусного балагана нынешних «расейских» либерастских медий, битком набитых предателями, пошляками, извращенцами, шлюхами и прочей нечистью. Государство должно финансировать и поддерживать лишь те медии, которые служат интересам страны и народа, которые борются против наглой ядовитой лжи западной пропаганды, а не повторяют её!


И в заключение - пару слов о том, чего мы можем ожидать от будущего. Самое главное последствие глобального финансового кризиса (GFC), насколько могу судить, состоит в том, что Дяде Сэму придётся поневоле закончить безудержное печатание (конечно, не бумажных, а электронных) долларов - своих долговых расписок. Они уже не нужны ни Китаю, ни России, ни кому бы то ни было ещё. А это значит, что неизбежен дефолт доллара, т.е. государственное банкротство США. В результате этого мафиозная закулиса миллиардеров, уже более полувека вилявшая с помощью наводнения мировой экономики долларами всем миром, как хвост собакой, увидит неизбежный конец своего манипулятивного закулисного господства. Именно поэтому она старается как можно быстрее дестабилизировать как можно больше стран, превратить их в “failed states” - руины государств, пока еще за доллары можно купить необходимых для этого «оранжевых» хулиганов, головорезов-террористов и оружие.


В этой ситуации, критической для тиранического глобального господства закулисы миллиардеров, закулиса вполне может пойти на самые гнусные провокационные злодеяния, чтобы ввергнуть мир в хаос новой мировой войны, по принципу: мир будет существовать только под нашим господством, или мы его погубим. И самым опасным слепым орудием закулисы по-прежнему остается политическая система Запада, в особенности - США и их кровавый пёс НАТО. Именно поэтому мнимые «демократии» Запада ведут теперь многочисленные агрессивные войны вопреки своим собственным государственным интересам. Они действуют по метко сформулированному Достоевским принципу поведения антисоциальных индивидуалистов (которыми поголовно являются закулиса и её лакеи-политиканы): «Если придется выбирать: чтобы завтра мир рухнул, или чтобы мне чай пить? - Я выберу: пускай рухнет мир, лишь бы мне завтра пить чай!»


Политический вывод из вышеизложенного таков: «западная цивилизация» под диктатурой закулисы миллиардеров несет всему миру (в том числе и России) не процветание, а хаос и гибель, а народам - растление и вымирание. В своём ненасытном империалистском «глобализаторском» хищничестве она органически неспособна остановиться, и поэтому все, кто желает выжить и сохранить свою культурную идентичность - Россия, Китай, Иран, Индия и прочие азиатские, а также арабские, латиноамериканские и африканские страны - должны приложить максимум усилий для того, чтобы преодолеть провоцируемые закулисой конфликты между собой и объединенными усилиями очистить Землю от этой людоедской паразитической нечисти - мафиозной закулисы миллиардеров, от всех этих «бильдерберговцев» и «трилатералов» и вообще от западного империализма.


Ну а что можно сказать конкретно о России? Во-первых, России повезло (после страшных бедствий, которые отчасти сами себе устроили русские) в том, что её президент - Путин. Он - замечательно крепкая личность и трезвомыслящий государственник. Путин прежде всего борец. А это как раз тот человеческий тип, который позарез нужен России в надвигающуюся полосу глобальных кризисов и конфликтов. И России нужен не один Путин, а много Путиных, и Володя должен их найти и сделать себе из них помощников, а всю либерастскую падаль вышвырнуть к чертовой матери.


Под либерастами я понимаю не только явных предателей, но и всю типично расейскую размазню, которая панически боится конфликтов с Западом и хочет «договориться» с этими бандитами - а ведь решающий конфликт с Западом предстоит в ближайшее время, он просто неизбежен.


Для победы в этом конфликте нужно прежде всего мастерство стратегической и тактической политической игры, а много ли первоклассных игроков в команде России? А вот всяческая идеология - либеральная или марксистская, капиталистическая или социалистическая, националистическая или прозападная, рационалистическая или религиозная - это абсолютно вредное архитектурное излишество, которое не только обуза, но и может принудить руководство России к проигрышным ходам в политической игре.


Единственную помощь в этой игре может оказать только наука, а конкретно - наука о поведении: радикальный бихевиоризм и прикладная технология бихевиористской социальной инженерии. Полученное естественнонаучными опытами и анализом общественной практики понимание сил, которые направляют поведение индивидов и масс - вот какой инструмент дает бихевиоризм политикам, готовым самостоятельно действовать, без оглядки на то, что об этом скажет Дядя Сэм или кто-то ещё.


Мышца может быть живой или мертвой. Россия как государство должна наконец-то превратиться из мертвой мышцы, которую Запад режет на куски, жарит и ест как мясо, в живую мышцу, которая сама режет своих врагов на куски, поджаривает и ест. Запад своим лакейством перед закулисой миллиардеров, безоговорочным принесением ей в жертву не только «третьего мира», но и «своих» народов (включая народ США) окончательно потерял возможность корчить из себя якобы демократическую, справедливую и гуманную политическую силу. По мере того, как оболваненных Западом становится все меньше и меньше, увеличиваются шансы России избавиться от этого исчадия ада раз и навсегда.


Правители России должны ставить в первую очередь интересы тех в народе, кто готов биться и трудиться для победы страны над врагом - глобальной империей миллиардеров, а во вторую очередь - интересы своих союзников, ибо без них, и прежде всего Китая, у России шансов на победу просто нет. Китай - это высококультурная и воистину миролюбивая страна, которая уже три тысячелетия живёт в практически неизменных внешних границах. Об этом необходимо напомнить всем тем, кто безмозгло повторяет западные мифы об «агрессивности» Китая.


Какое будущее может в этой борьбе выиграть и построить Россия? Это, конечно, не знает никто. Единственно ясно то, что «Российская империя 2.0», «СССР 2.0» и т.д. - это смехотворные и очень вредные иллюзии, которые только вредят трезвой прагматической политике и никогда и ни при каких условиях не станут реальностью. История не повторяется!


Искренне Ваш,

behaviorist-socialist


пятница, 6 июля 2012 г.

А ВСПОМНИТ ЛИ РОССИЯ ПРО ДЕНЬ БОРОДИНА?

(Выкладываю начало 1-й части и целиком 2-ю часть Эпилога «Войны и Мира» Л.Н. Толстого. Этот текст актуален не только потому, что он напоминает нам о вполне очевидной необходимости остановить и повернуть вспять нынешнюю волну порабощения России Западом, надвигающуюся тихой сапой либерастской подрывной деятельности, которая может при обострении превратиться в открытую военную интервенцию Запада, но и потому, что он посвящен ещё более серьезным, но менее очевидным проблемам, о которых я пишу в следующей заметке, которая будет выложена выше )


"Эпилог

Часть первая

I

Прошло семь лет после 12-го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.

Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.

Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами...

Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.

Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m-me Staël, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.

В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I — тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.

В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.

«Он должен был поступить так-то и так-то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12-го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».

Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.

Что значат эти упреки?

Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, — как-то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12-м году, и поход 13-го года, не вытекают ли из одних и тех же источников — условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, — из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как-то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20-х годов?

В чем же состоит сущность этих упреков?

В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, — что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанием книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.

Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.

Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому-нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12-м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение — прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, еще другие, более общие и недоступные мне цели.

Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.

Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, — с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.

Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, — то уничтожится возможность жизни.


II

Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.

Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель — величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель — распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель — прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие, более целесообразные пути для распространения цивилизации.

Почему же это случилось так, а не иначе?

Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», — говорит история.

Но что такое случай? Что такое гений?

Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое-то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.

Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.

Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, — и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.

Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.

Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.

Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.


III

Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.

И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.

Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.

Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.

По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.

Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, — этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.

Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.

Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, — он один может оправдать то, что имеет совершиться.

Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.

Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.

Случайность, миллионы случайностей дают ему власть и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем-то прекрасным и разумным.

Как бы примериваясь и приготовляясь к предстоящему движению, силы запада несколько раз в 1805-м, 6-м, 7-м, 9-м году стремятся на восток, крепчая и нарастая. В 1811-м году группа людей, сложившаяся во Франции, сливается в одну огромную группу с серединными народами. Вместе с увеличивающейся группой людей дальше развивается сила оправдания человека, стоящего во главе движения. В десятилетний приготовительный период времени, предшествующий большому движению, человек этот сводится со всеми коронованными лицами Европы. Разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющего смысла, никакого разумного идеала. Один перед другим, они стремятся показать ему свое ничтожество. Король прусский посылает свою жену заискивать милости великого человека; император Австрии считает за милость то, что человек этот принимает в свое ложе дочь кесарей; папа, блюститель святыни народов, служит своей религией возвышению великого человека. Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния. Лучший праздник, который могут придумать для него германцы, — это празднование Иены и Ауерштета. Не только он велик, но велики его предки, его братья, его пасынки, зятья. Все совершается для того, чтобы лишить его последней силы разума и приготовить к его страшной роли. И когда он готов, готовы и силы.

Нашествие стремится на восток, достигает конечной цели — Москвы. Столица взята; русское войско более уничтожено, чем когда-нибудь были уничтожены неприятельские войска в прежних войнах от Аустерлица до Ваграма. Но вдруг вместо тех случайностей и гениальности, которые так последовательно вели его до сих пор непрерывным рядом успехов к предназначенной цели, является бесчисленное количество обратных случайностей, от насморка в Бородине до морозов и искры, зажегшей Москву; и вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров.

Нашествие бежит, возвращается назад, опять бежит, и все случайности постоянно теперь уже не за, а против него.

Совершается противодвижение с востока на запад с замечательным сходством с предшествовавшим движением с запада на восток. Те же попытки движения с востока на запад в 1805—1807—1809 годах предшествуют большому движению; то же сцепление в группу огромных размеров; то же приставание серединных народов к движению; то же колебание в середине пути и та же быстрота по мере приближения к цели.

Париж — крайняя цель достигнута. Наполеоновское правительство и войска разрушены. Сам Наполеон не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки; но опять совершается необъяснимая случайность; союзники ненавидят Наполеона, в котором они видят причину своих бедствий; лишенный силы и власти, изобличенный в злодействах и коварствах, он бы должен был представляться им таким, каким он представлялся им десять лет тому назад и год после, — разбойником вне закона. Но по какой-то странной случайности никто не видит этого. Роль его еще не кончена. Человека, которого десять лет тому назад и год после считали разбойником вне закона, посылают в два дня переезда от Франции на остров, отдаваемый ему во владение с гвардией и миллионами, которые платят ему за что-то.


IV

Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения.

Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения — Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода.

Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц.

Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия.

Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.

И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.

Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.

— Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а я двигал вас?

Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого.

Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.

Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?

Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами — государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.

Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.

Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?

Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр 1, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку Божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:

— «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о Боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, — так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим. (оперантная суть поведения)

Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль и приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытиях этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.

Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.

(ЧТОБЫ ПОНЯТЬ СУТЬ ПРОИСХОДЯЩЕГО В ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ (ОСНОВАННОЙ НА ОПЕРАНТНОМ ПОВЕДЕНИИ), НАДО ОТВЛЕЧЬСЯ ОТ "ЦЕЛЕЙ" ДЕЙСТВУЮЩИХ ЛИЦ И ПРИСТАЛЬНО НАБЛЮДАТЬ ЗА ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬЮ СОБЫТИЙ - КОТОРЫЕ СКЛАДЫВАЮТСЯ СОГЛАСНО КОМПЛЕКСАМ ОПЕРАНТОВ, ДОМИНИРУЮЩИМ В ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ.

ТОЛСТОЙ ЗОВЕТ ЭТО "РУКОЙ БОЖИЕЙ" - ПО-СВОЕМУ ПОДЧЕРКИВАЯ ТО, ЧТО ПОСЛЕДСТВИЯ ДЕЙСТВИЙ ОПРЕДЕЛЯЮТСЯ ВОВСЕ НЕ РАЦИОНАЛЬНЫМИ "ЦЕЛЯМИ", А РЕЗУЛЬТИРУЮЩЕЙ ИХ КОНФЛИКТА ИЛИ СИНЕРГИИ) - behaviorist-socialist


Часть вторая

I

Предмет истории есть жизнь народов и человечества. Непосредственно уловить и обнять словом — описать жизнь не только человечества, но одного народа, — представляется невозможным.

Все древние историки употребляли один и тот же прием для того, чтобы описать и уловить кажущуюся неуловимой — жизнь народа. Они описывали деятельность единичных людей, правящих народом; и эта деятельность выражала для них деятельность всего народа.

На вопросы о том, каким образом единичные люди заставляли действовать народы по своей воле и чем управлялась сама воля этих людей, древние отвечали: на первый вопрос — признанием воли божества, подчинявшей народы воле одного избранного человека; и на второй вопрос — признанием того же божества, направлявшего эту волю избранного к предназначенной цели.

Для древних вопросы эти разрешались верою в непосредственное участие божества в делах человечества.

Новая история в теории своей отвергла оба эти положения.

Казалось бы, что, отвергнув верования древних о подчинении людей божеству и об определенной цели, к которой ведутся народы, новая история должна бы была изучать не проявления власти, а причины, образующие ее. Но новая история не сделала этого. Отвергнув в теории воззрения древних, она следует им на практике.

Вместо людей, одаренных божественной властью и непосредственно руководимых волею божества, новая история поставила или героев, одаренных необыкновенными, нечеловеческими способностями, или просто людей самых разнообразных свойств, от монархов до журналистов, руководящих массами. Вместо прежних, угодных божеству, целей народов: иудейского, греческого, римского, которые древним представлялись целями движения человечества, новая история поставила свои цели — блага французского, германского, английского и, в самом своем высшем отвлечении, цели блага цивилизации всего человечества, под которым разумеются обыкновенно народы, занимающие маленький северо-западный уголок большого материка.

Новая история отвергла верования древних, не поставив на место их нового воззрения, и логика положения заставила историков, мнимо отвергших божественную власть царей и фатум древних, прийти другим путем к тому же самому: к признанию того, что: 1) народы руководятся единичными людьми и 2) что существует известная цель, к которой движутся народы и человечество.

Во всех сочинениях новейших историков от Гибона до Бокля, несмотря на их кажущееся разногласие и на кажущуюся новизну их воззрений, лежат в основе эти два старые неизбежные положения.

Во-первых, историк описывает деятельность отдельных лиц, по его мнению, руководивших человечеством (один считает таковыми одних монархов, полководцев, министров, другой — кроме монархов и ораторов — ученых, реформаторов, философов и поэтов). Во-вторых, цель, к которой ведется человечество, известна историку (для одного цель эта есть величие римского, испанского, французского государства; для другого — это свобода, равенство, известного рода цивилизация маленького уголка мира, называемого Европою).

В 1789 году поднимается брожение в Париже; оно растет, разливается и выражается движением народов с запада на восток. Несколько раз движение это направляется на восток, приходит в столкновение с противодвижением с востока на запад; в 12-м году оно доходит до своего крайнего предела — Москвы, и, с замечательной симметрией совершается противодвижение с востока на запад точно так же, как и в первом движении увлекая за собой серединные народы. Обратное движение доходит до точки исхода движения на западе — до Парижа, и затихает.

В этот двадцатилетний период времени огромное количество полей не паханы; дома сожжены; торговля переменяет направление; миллионы людей беднеют, богатеют, переселяются, и миллионы людей — христиан, исповедующих закон любви ближнего, убивают друг друга.

Что такое все это значит? Отчего произошло это? Что заставило этих людей сжигать дома и убивать себе подобных? Какие были причины этих событий? Какая сила заставила людей поступать таким образом? Вот невольные, простодушные и самые законные вопросы, которые предлагает себе человечество, натыкаясь на памятники и предания прошедшего периода движения.

За разрешением этих вопросов здравый смысл человечества обращается к науке истории, имеющей целью самопознание народов и человечества.

Ежели бы история удержала воззрение древних, она бы сказала: божество, в награду или в наказание своему народу, дало Наполеону власть и руководило его волей для достижения своих божественных целей. И ответ был бы полный и ясный. Можно было веровать или не веровать в божественное значение Наполеона; но для верующего в него, во всей истории этого времени, все бы было понятно и не могло бы быть ни одного противоречия.

Но новая история не может отвечать таким образом. Наука не признает воззрения древних на непосредственное участие божества в делах человечества, и потому она должна дать другие ответы.

Новая история, отвечая на эти вопросы, говорит: вы хотите знать, что значит это движение, отчего оно произошло и какая сила произвела эти события? Слушайте:

«Людовик XIV был очень гордый и самонадеянный человек; у него были такие-то любовницы и такие-то министры, и он дурно управлял Францией. Наследники Людовика тоже были слабые люди и тоже дурно управляли Францией. И у них были такие-то любимцы и такие-то любовницы. Притом некоторые люди писали в это время книжки. В конце 18-го столетия в Париже собралось десятка два людей, которые стали говорить о том, что все люди равны и свободны. От этого во всей Франции люди стали резать и топить друг друга. Люди эти убили короля и еще многих. В это же время во Франции был гениальный человек — Наполеон. Он везде всех побеждал, то есть убивал много людей, потому что он был очень гениален. И он поехал убивать для чего-то африканцев, и так хорошо их убивал и был такой хитрый и умный, что, приехав во Францию, велел всем себе повиноваться. И все повиновались ему. Сделавшись императором, он опять пошел убивать народ в Италии, Австрии и Пруссии. И там много убил. В России же был император Александр, который решился восстановить порядок в Европе и потому воевал с Наполеоном. Но в 7-м году он вдруг подружился с ним, а в 11-м опять поссорился, и опять они стали убивать много народа. И Наполеон привел шестьсот тысяч человек в Россию и завоевал Москву; а потом он вдруг убежал из Москвы, и тогда император Александр, с помощью советов Штейна и других, соединил Европу для ополчения против нарушителя ее спокойствия. Все союзники Наполеона сделались вдруг его врагами; и это ополчение пошло против собравшего новые силы Наполеона. Союзники победили Наполеона, вступили в Париж, заставили Наполеона отречься от престола и сослали его на остров Эльбу, не лишая его сана императора и оказывая ему всякое уважение, несмотря на то, что пять лет тому назад и год после этого все его считали разбойником вне закона. А царствовать стал Людовик XVIII, над которым до тех пор и французы и союзники только смеялись. Наполеон же, проливая слезы перед старой гвардией, отрекся от престола и поехал в изгнание. Потом искусные государственные люди и дипломаты (в особенности Талейран, успевший сесть прежде другого на известное кресло и тем увеличивший границы Франции) разговаривали в Вене и этим разговором делали народы счастливыми или несчастливыми. Вдруг дипломаты и монархи чуть было не поссорились; они уже готовы были опять велеть своим войскам убивать друг друга; но в это время Наполеон с батальоном приехал во Францию, и французы, ненавидевшие его, тотчас же все ему покорились. Но союзные монархи за это рассердились и пошли опять воевать с французами. И гениального Наполеона победили и повезли на остров Елены, вдруг признав его разбойником. И там изгнанник, разлученный с милыми сердцу и с любимой им Францией, умирал на скале медленной смертью и передал свои великие деяния потомству. А в Европе произошла реакция, и все государи стали опять обижать свои народы».

Напрасно подумали бы, что это есть насмешка, карикатура исторических описаний. Напротив, это есть самое мягкое выражение тех противоречивых и не отвечающих на вопросы ответов, которые дает вся история, от составителей мемуаров и историй отдельных государств до общих историй и нового рода историй культуры того времени.

Странность и комизм этих ответов вытекают из того, что новая история подобна глухому человеку, отвечающему на вопросы, которых никто ему не делает.

Если цель истории есть описание движения человечества и народов, то первый вопрос, без ответа на который все остальное непонятно, — следующий: какая сила движет народами? На этот вопрос новая история озабоченно рассказывает или то, что Наполеон был очень гениален, или то, что Людовик XIV был очень горд, или еще то, что такие-то писатели написали такие-то книжки.

Все это очень может быть, и человечество готово на это согласиться; но оно не об этом спрашивает. Все это могло бы быть интересно, если бы мы признавали божественную власть, основанную на самой себе и всегда одинаковую, управляющею своими народами через Наполеонов, Людовиков и писателей; но власти этой мы не признаем, и потому, прежде чем говорить о Наполеонах, Людовиках и писателях, надо показать существующую связь между этими лицами и движением народов.

Если вместо божественной власти стала другая сила, то надо объяснить, в чем состоит эта новая сила, ибо именно в этой-то силе и заключается весь интерес истории.

История как будто предполагает, что сила эта сама собой разумеется и всем известна. Но, несмотря на все желание признать эту новую силу известною, тот, кто прочтет очень много исторических сочинений, невольно усомнится в том, чтобы новая сила эта, различно понимаемая самими историками, была всем совершенно известна.


II

Какая сила движет народами?

Частные историки биографические и историки отдельных народов понимают эту силу как власть, присущую героям и владыкам. По их описаниям, события производятся исключительно волей Наполеонов, Александров или вообще тех лиц, которые описывает частный историк. Ответы, даваемые этого рода историками на вопрос о той силе, которая движет событиями, удовлетворительны, но только до тех пор, пока существует один историк по каждому событию. Но как скоро историки различных национальностей и воззрений начинают описывать одно и то же событие, то ответы, ими даваемые, тотчас же теряют весь смысл, ибо сила эта понимается каждым из них не только различно, но часто совершенно противоположно. Один историк утверждает, что событие произведено властью Наполеона; другой утверждает, что оно произведено властью Александра; третий — что властью какого-нибудь третьего лица. Кроме того, историки этого рода противоречат один другому даже и в объяснениях той силы, на которой основана власть одного и того же лица. Тьер, бонапартист, говорит, что власть Наполеона была основана на его добродетели и гениальности, Lanfrey, республиканец, говорит, что она была основана на его мошенничестве и на обмане народа. Так что историки этого рода, взаимно уничтожая положения друг друга, тем самым уничтожают понятие о силе, производящей события, и не дают никакого ответа на существенный вопрос истории.

Общие историки, имеющие дело со всеми народами, как будто признают несправедливость воззрения частных историков на силу, производящую события. Они не признают этой силы как власть, присущую героям и владыкам, а признают ее результатом разнообразно направленных многих сил. Описывая войну или покорение народа, общий историк отыскивает причину события не во власти одного лица, но во взаимодействии друг на друга многих лиц, связанных с событием.

По этому воззрению власть исторических лиц, представляясь произведением многих сил, казалось бы, не может уже быть рассматриваема как сила, сама себе производящая события. Между тем общие историки в большей части случаев употребляют понятие о власти опять как силу, саму в себе производящую события и относящуюся к ним как причина. По их изложению, то историческое лицо есть произведение своего времени, и власть его есть только произведение различных сил; то власть его есть сила, производящая события. Гервинус, Шлоссер, например, и другие то доказывают, что Наполеон есть произведение революции, идей 1789 года и т. д., то прямо говорят, что поход 12-го года и другие не нравящиеся им события суть только произведения ложно направленной воли Наполеона и что самые идеи 1789-го года были остановлены в своем развитии вследствие произвола Наполеона. Идеи революции, общее настроение произвело власть Наполеона. Власть же Наполеона подавила идеи революции и общее настроение.

Странное противоречие это не случайно. Оно не только встречается на каждом шагу, но из последовательного ряда таких противоречий составлены все описания общих историков. Противоречие это происходит оттого, что, вступив на почву анализа, общие историки останавливаются на половине дороги.

Для того, чтобы найти составляющие силы, равные Составной или равнодействующей, необходимо, чтобы сумма составляющих равнялась составной. Это-то условие никогда не соблюдено общими историками, и потому, чтобы объяснить силу равнодействующую, они необходимо должны допускать, кроме недостаточных составляющих, еще необъяснимую силу, действующую по составной.

Частный историк, описывая поход ли 13-го года или восстановление Бурбонов, прямо говорит, что события эти произведены волей Александра. Но общий историк Гервинус, опровергая это воззрение частного историка, стремится показать, что поход 13-го года и восстановление Бурбонов, кроме воли Александра, имели причинами деятельность Штейна, Меттерниха, m-me Staël, Талейрана, Фихте, Шатобриана и других. Историк, очевидно, разложил власть Александра на составные: Талейрана, Шатобриана и т. д.; сумма этих составных, то есть воздействие друг на друга Шатобриана, Талейрана, m-me Staël и других, очевидно, не равняется всей равнодействующей, то есть тому явлению, что миллионы французов покорились Бурбонам. Из того, что Шатобриан, m-me Staël и другие сказали друг другу такие-то слова, вытекает только их отношение между собой, но не покорение миллионов. И потому, чтобы объяснить, каким образом из этого их отношения вытекло покорение миллионов, то есть из составных, равных одному А, вытекла равнодействующая, равная тысяче А, историк необходимо должен допустить опять ту же силу власти, которую он отрицает, признавая ее результатом сил, то есть он должен допустить необъяснимую силу, действующую по составной. Это самое и делают общие историки. И вследствие того не только противоречат частным историкам, но и сами себе.

Деревенские жители, которые, смотря по тому, хочется ли им дождя или ведра, не имея ясного понятия о причинах дождя, говорят: ветер разогнал тучи и ветер нагнал тучи. Так точно общие историки: иногда, когда им этого хочется, когда это подходит к их теории, говорят, что власть есть результат событий; а иногда, когда нужно доказать другое, — они говорят, что власть производит события.

Третьи историки, называющиеся историками культуры, следуя по пути, проложенному общими историками, признающими иногда писателей и дам силами, производящими события, еще совершенно иначе понимают эту силу. Они видят ее в так называемой культуре, в умственной деятельности.

Историки культуры совершенно последовательны по отношению к своим родоначальникам, — общим историкам, ибо если исторические события можно объяснять тем, что некоторые люди так-то и так-то относились друг к другу, то почему не объяснять их тем, что такие-то люди писали такие-то книжки? Эти историки из всего огромного числа признаков, сопровождающих всякое живое явление, выбирают признак умственной деятельности и говорят, что этот признак есть причина. Но, несмотря на все их старания показать, что причина события лежала в умственной деятельности, только с большой уступчивостью можно согласиться с тем, что между умственной деятельностью и движением народов есть что-то общее, но уже ни в каком случае нельзя допустить, чтобы умственная деятельность руководила деятельностью людей, ибо такие явления, как жесточайшие убийства французской революции, вытекающие из проповедей о равенстве человека, и злейшие войны и казни, вытекающие из проповеди о любви, не подтверждают этого предположения.

Но, допустив даже, что справедливы все хитросплетенные рассуждения, которыми наполнены эти истории; допустив, что народы управляются какой-то неопределимой силой, называемой идеей, — существенный вопрос истории все-таки или остается без ответа, или к прежней власти монархов и к вводимому общими историками влиянию советчиков и других лиц присоединяется еще новая сила идеи, связь которой с массами требует объяснения. Возможно понять, что Наполеон имел власть, и потому совершилось событие; с некоторой уступчивостью можно еще понять, что Наполеон, вместе с другими влияниями, был причиной события; но каким образом книга Contrat Social 1 сделала то, что французы стали топить друг друга, — не может быть понято без объяснения причинной связи этой новой силы с событием.

Несомненно, существует связь между всем одновременно живущим, и потому есть возможность найти некоторую связь между умственной деятельностью людей и их историческим движением, точно так же, как эту связь можно найти между движением человечества и торговлей, ремеслами, садоводством и чем хотите. Но почему умственная деятельность людей представляется историками культуры причиной или выражением всего исторического движения — это понять трудно. К такому заключению историков могли привести только следующие соображения: 1) что история пишется учеными, и потому им естественно и приятно думать, что деятельность их сословия есть основание движения всего человечества, точно так же, как это естественно и приятно думать купцам, земледельцам, солдатам (это не высказывается только потому, что купцы и солдаты не пишут истории), и 2) что духовная деятельность, просвещение, цивилизация, культура, идея — все это понятия неясные, неопределенные, под знаменем которых весьма удобно употреблять слова, имеющие еще менее ясного значения и потому легко подставляемые под всякие теории.

Но, не говоря о внутреннем достоинстве этого рода историй (может быть, они для кого-нибудь или для чего-нибудь и нужны), истории культуры, к которым начинают более и более сводиться все общие истории, знаменательны тем, что они, подробно и серьезно разбирая различные религиозные, философские, политические учения как причины событий, всякий раз, как им только приходится описать действительное историческое событие, как, например, поход 12-го года, описывают его невольно как произведение власти, прямо говоря, что поход это есть произведение воли Наполеона. Говоря таким образом, историки культуры невольно противоречат самим себе или доказывают, что та новая сила, которую они придумали, не выражает исторических событий, а что единственное средство понимать историю есть та власть, которой они будто бы не признают.


1

Общественный договор.


III

Идет паровоз. Спрашивается, отчего он движется?

Мужик говорит: это черт движет его. Другой говорит, что паровоз идет оттого, что в нем движутся колеса. Третий утверждает, что причина движения заключается в дыме, относимом ветром.

Мужик неопровержим. Для того чтобы его опровергнуть, надо, чтобы кто-нибудь доказал ему, что нет черта, или чтобы другой мужик объяснил, что не черт, а немец движет паровоз. Только тогда из противоречий они увидят, что они оба не правы. Но тот, который говорит, что причина есть движение колес, сам себя опровергает, ибо, если он вступил на почву анализа, он должен идти дальше и дальше: он должен объяснить причину движения колес. И до тех пор, пока он не придет к последней причине движения паровоза, к сжатому в паровике пару, он не будет иметь права остановиться в отыскивании причины. Тот же, который объяснял движение паровоза относимым назад дымом, заметив, что объяснение о колесах не дает причины, взял первый попавшийся признак и, с своей стороны, выдал его за причину.

Единственное понятие, которое может объяснить движение паровоза, есть понятие силы, равной видимому движению.

Единственное понятие, посредством которого может быть объяснено движение народов, есть понятие силы, равной всему движению народов.

Между тем под понятием этим разумеются различными историками совершенно различные и все не равные видимому движению силы. Одни видят в нем силу, непосредственно присущую героям, — как мужик черта в паровозе; другие — силу, производную из других некоторых сил, — как движение колес; третьи — умственное влияние, — как относимый дым.

До тех пор, пока пишутся истории отдельных лиц, — будь они Кесари, Александры или Лютеры и Вольтеры, а не история всех, без одного исключения всех людей, принимающих участие в событии, — нет никакой возможности описывать движение человечества без понятия о силе, заставляющей людей направлять свою деятельность к одной цели. И единственное известное историкам такое понятие есть власть.

Понятие это есть единственная ручка, посредством которой можно владеть материалом истории при теперешнем ее изложении, и тот, кто отломил бы эту ручку, как то сделал Бокль, не узнав другого приема обращения с историческим материалом, только лишил бы себя последней возможности обращаться с ним. Неизбежность понятия о власти для объяснения исторических явлений лучше всего доказывают сами общие историки и историки культуры, мнимо отрешающиеся от понятия о власти и неизбежно на каждым шагу употребляющие его.

Историческая наука до сих пор по отношению к вопросам человечества подобна обращающимся деньгам — ассигнациям и звонкой монете. Биографические и частные народные истории подобны ассигнациям. Они могут ходить и обращаться, удовлетворяя своему назначению, без вреда кому бы то ни было и даже с пользой, до тех пор пока не возникнет вопрос о том, каким образом воля героев производит события, и истории Тьеров будут интересны, поучительны и, кроме того, будут иметь оттенок поэзии. Но точно так же, как сомнение в действительной стоимости бумажек возникает или из того, что так как их делать легко, то начнут их делать много, или из того, что захотят взять за них золото, — точно так же возникает сомнение в действительном значении историй этого рода, — или из того, что их является слишком много, или из того, что кто-нибудь в простоте души спросит: какою же силой сделал это Наполеон? то есть захочет разменять ходячую бумажку на чистое золото действительного понятия.

Общие же историки и историки культуры подобны людям, которые, признав неудобство ассигнаций, решили бы вместо бумажки сделать звонкую монету из металла, не имеющего плотности золота. И монета действительно вышла бы звонкая, но только звонкая. Бумажка еще могла обманывать не знающих; а монета звонкая, но не ценная, не может обмануть никого. Так же как золото только тогда золото, когда оно может быть потреблено не для одной мены, а и для дела, так же и общие историки только тогда будут золотом, когда они будут в силах ответить на существенный вопрос истории: что такое власть? Общие историки отвечают на этот вопрос противоречиво, а историки культуры вовсе отстраняют его, отвечая на что-то совсем другое. И как жетоны, похожие на золото, могут быть только употребляемы между собранием людей, согласившихся признавать их за золото, и между теми, которые не знают свойства золота, так и общие историки и историки культуры, не отвечая на существенные вопросы человечества, для каких-то своих целей служат ходячей монетою университетам и толпе читателей — охотников до серьезных книжек, как они это называют.


IV

Отрешившись от воззрения древних на божественное подчинение воли народа одному избранному и на подчинение этой воли божеству, история не может сделать ни одного шага без противоречия, не выбрав одного из двух: или возвратиться к прежнему верованию в непосредственное участие божества в делах человечества, или определенно объяснить значение той силы, производящей исторические события, которая называется властью.

Возвратиться к первому невозможно: верованье разрушено, и потому необходимо объяснить значение власти.

Наполеон приказал собрать войска и идти на войну. Представление это до такой степени нам привычно, до такой степени мы сжились с этим взглядом, что вопрос о том, почему шестьсот тысяч человек идут на войну, когда Наполеон сказал такие-то слова, кажется нам бессмысленным. Он имел власть, и потому было исполнено то, что он велел.

Ответ этот совершенно удовлетворителен, если мы верим, что власть дана была ему от Бога. Но как скоро мы не признаем этого, необходимо определить, что такое эта власть одного человека над другими.

Власть эта не может быть той непосредственной властью физического преобладания сильного существа над слабым, преобладания, основанного на приложении или угрозе приложения физической силы, — как власть Геркулеса; она не может быть тоже основана на преобладании нравственной силы, как то, в простоте душевной, думают некоторые историки, говоря, что исторические деятели суть герои, что есть люди, одаренные особенной силой души и ума и называемой гениальностью. Власть эта не может быть основана на преобладании нравственной силы, ибо, не говоря о людях-героях, как Наполеоны, о нравственных достоинствах которых мнения весьма разноречивы, история показывает нам, что ни Людовики XI-е, ни Меттернихи, управлявшие миллионами людей, не имели никаких особенных свойств силы душевной, а, напротив, были по большей части нравственно слабее каждого из миллионов людей, которыми они управляли.

Если источник власти лежит не в физических и не в нравственных свойствах лица, ею обладающего, то очевидно, что источник этой власти должен находиться вне лица — в тех отношениях к массам, в которых находится лицо, обладающее властью.

Так точно и понимает власть наука о праве, та самая разменная касса истории, обещающая разменять историческое понимание власти на чистое золото.

Власть есть совокупность воль масс, перенесенная выраженным или молчаливым согласием на избранных массами правителей.

В области науки права, составленной из рассуждений о том, как бы надо было устроить государство и власть, если бы можно было все это устроить, все это очень ясно, но в приложении к истории это определение власти требует разъяснений.

Наука права рассматривает государство и власть, как древние рассматривали огонь — как что-то абсолютно существующее. Для истории же государство и власть суть только явления, точно так же как для физики нашего времени огонь есть не стихия, а явление.

От этого-то основного различия воззрения истории и науки права происходит то, что наука права может рассказать подробно о том, как, по ее мнению, надо бы устроить власть и что такое есть власть, неподвижно существующая вне времени; но на вопросы исторические о значении видоизменяющейся во времени власти она не может ответить ничего.

Если власть есть перенесенная на правителя совокупность воль, то Пугачев есть ли представитель воль масс? Если не есть, то почему Наполеон I есть представитель? Почему Наполеон III, когда его поймали в Булони, был преступник, а потом были преступники те, которых он поймал?

При дворцовых революциях, в которых участвуют иногда два-три человека, переносится ли тоже воля масс на новое лицо? При международных отношениях переносится ли воля масс народа на своего завоевателя? В 1808-м году воля Рейнского Союза была ли перенесена на Наполеона? Воля массы русского народа была ли перенесена на Наполеона во время 1809 года, когда наши войска в союзе с французами шли воевать против Австрии?

На эти вопросы можно отвечать трояко:

Или 1) признать, что воля масс всегда безусловно передается тому или тем правителям, которых они избрали, и что поэтому всякое возникновение новой власти, всякая борьба против раз переданной власти должна быть рассматриваема только как нарушение настоящей власти.

Или 2) признать, что воля масс переносится на правителей условно под определенными и известными условиями, и показать, что все стеснения, столкновения и даже уничтожения власти происходят от несоблюдения правителями тех условий, под которыми им передана власть.

Или 3) признать, что воля масс переносится на правителей условно, но под условиями неизвестными, неопределенными, и что возникновение многих властей, борьба их и падение происходят только от большего или меньшего исполнения правителями тех неизвестных условий, на которых переносятся воли масс с одних лиц на другие.

Так трояко и объясняют историки отношения масс к правителям.

Одни историки, не понимая, в простоте душевной, вопроса о значении власти, те самые частные и биографические историки, о которых было говорено выше, признают как будто то, что совокупность воль масс переносится на исторические лица безусловно, и потому, описывая какую-нибудь одну власть, эти историки предполагают, что эта самая власть есть одна абсолютная и настоящая, а что всякая другая сила, противодействующая этой настоящей власти, есть не власть, а нарушение власти — насилие.

Теория их, годная для первобытных и мирных периодов истории, в приложении к сложным и бурным периодам жизни народов, во время которых возникают одновременно и борются между собой различные власти, имеет то неудобство, что историк-легитимист будет доказывать, что Конвент, Директория и Бонапарт были только нарушения власти, а республиканец и бонапартист будут доказывать: один, что Конвент, а другой, что Империя была настоящей властью, а что все остальное было нарушение власти. Очевидно, что таким образом, взаимно опровергая друг друга, объяснения власти этих историков могут годиться только для детей в самом нежном возрасте.

Признавая ложность этого взгляда на историю, другой род историков говорит, что власть основана на условной передаче правителям совокупности воль масс и что исторические лица имеют власть только над условиями исполнения той программы, которую молчаливым согласием предписала им воля народа. Но в чем состоят эти условия, историки эти не говорят нам, или если и говорят, то постоянно противоречат один другому.

Каждому историку, смотря по его взгляду на то, что составляет цель движения народа, представляются эти условия в величии, богатстве, свободе, просвещении граждан Франции или другого государства. Но не говоря уже о противоречии историков о том, какие эти условия, допустив даже, что существует одна общая всем программа этих условий, мы найдем, что исторические факты почти всегда противоречат этой теории. Если условия, под которыми передается власть, состоят в богатстве, свободе, просвещении народа, то почему Людовики XIV-е и Иоанны IV-e спокойно доживают свои царствования, а Людовики XVI-e и Карлы I-е казнятся народами? На этот вопрос историки эти отвечают тем, что деятельность Людовика XIV-го, противная программе, отразилась на Людовике XVI-м. Но почему же она не отразилась на Людовике XIV и XV, почему именно она должна была отразиться на Людовике XVI? И какой срок этого отражения? На эти вопросы нет и не может быть ответов. Так же мало объясняется при этом воззрении причина того, что совокупность воль несколько веков не переносится с своих правителей и их наследников, а потом вдруг, в продолжение пятидесяти лет, переносится на Конвент, на Директорию, на Наполеона, на Александра, на Людовика XVIII, опять на Наполеона, на Карла X, на Людовика-Филиппа, на республиканское правительство, да Наполеона III. При объяснении этих быстро совершающихся перенесений воль с одного лица на другое и в особенности при международных отношениях, завоеваниях и союзах историки эти невольно должны признать, что часть этих явлений уже не суть правильные перенесения воль, а случайности, зависящие то от хитрости, то от ошибки, или коварства, или слабости дипломата, или монарха, или руководителя партии. Так что большая часть явлений истории — междоусобия, революции, завоевания — представляются этими историками уже не произведениями перенесения свободных воль, а произведением ложно направленной воли одного или нескольких людей, то есть опять нарушениями власти. И потому исторические события и этого рода историками представляются отступлениями от теории.

Историки эти подобны тому ботанику, который, приметив, что некоторые растения выходят из семени в двух долях-листиках, настаивал бы на том, что все, что растет, растет только раздвоясь на два листика; и что пальма, и гриб, и даже дуб, разветвляясь в своем полном росте и не имея более подобия двух листиков, отступают от теории.

Третьи историки признают, что воля масс переносится на исторические лица условно, но что условия эти нам неизвестны. Они говорят, что исторические лица имеют власть только потому, что они исполняют перенесенную на них волю масс.

Но в таком случае, если сила, двигающая народами, лежит не в исторических лицах, а в самих народах, то в чем же состоит значение этих исторических лиц?

Исторические лица, говорят эти историки, выражают собою волю масс; деятельность исторических лиц служит представительницею деятельности масс.

Но в таком случае является вопрос, вся ли деятельность исторических лиц служит выражением воли масс, или только известная сторона ее? Если вся деятельность исторических лиц служит выражением воли масс, как то и думают некоторые, то биографии Наполеонов, Екатерин, со всеми подробностями придворной сплетни, служат выражением жизни народов, что есть очевидная бессмыслица; если же только одна сторона деятельности исторического лица служит выражением жизни народов, как то и думают другие мнимо философы-историки, то для того, чтобы определить, какая сторона деятельности исторического лица выражает жизнь народа, нужно знать прежде, в чем состоит жизнь народа.

Встречаясь с этим затруднением, историки этого рода придумывают самое неясное, неосязаемое и общее отвлечение, под которое возможно подвести наибольшее число событий, и говорят, что в этом отвлечении состоит цель движения человечества. Самые обыкновенные, принимаемые почти всеми историками общие отвлечения суть: свобода, равенство, просвещение, прогресс, цивилизация, культура. Поставив за цель движения человечества какое-нибудь отвлечение, историки изучают людей, оставивших по себе наибольшее число памятников, — царей, министров, полководцев, сочинителей, реформаторов, пап, журналистов, — по мере того как все эти лица, по их мнению, содействовали или противодействовали известному отвлечению. Но так как ничем не доказано, чтобы цель человечества состояла в свободе, равенстве, просвещении или цивилизации, и так как связь масс с правителями и просветителями человечества основана только на произвольном предположении, что совокупность воль масс всегда переносится на те лица, которые нам заметны, то и деятельность миллионов людей, переселяющихся, сжигающих дома, бросающих земледелие, истребляющих друг друга, никогда не выражается в описании деятельности десятка лиц, не сжигающих домов, не занимающихся земледелием, не убивающих себе подобных.

История на каждом шагу доказывает это. Брожение народов запада в конце прошлого века и стремление их на восток объясняется ли деятельностью Людовика XIV-го, XV-го и XVI-го, их любовниц, министров, жизнью Наполеона, Руссо, Дидерота, Бомарше и других?

Движение русского народа на восток, в Казань и Сибирь, выражается ли в подробностях больного характера Иоанна IV-го и его переписки с Курбским?

Движение народов во время крестовых походов объясняется ли изучением Готфридов и Людовиков и их дам? Для нас осталось непонятным движение народов с запада на восток, без всякой цели, без предводительства, с толпой бродяг, с Петром Пустынником. И еще более осталось непонятно прекращение этого движения тогда, когда ясно поставлена была историческими деятелями разумная, святая цель походов — освобождение Иерусалима. Папы, короли и рыцари побуждали народ к освобождению святой земли; но народ не шел, потому что та неизвестная причина, которая побуждала его прежде к движению, более не существовала. История Готфридов и миннезенгеров, очевидно, не может вместить в себя жизнь народов. И история Готфридов и миннезенгеров осталась историей Готфридов и миннезенгеров, а история жизни народов и их побуждений осталась неизвестной.

Еще менее объяснит нам жизнь народов история писателей и реформаторов.

История культуры объяснит нам побуждения, условия жизни и мысли писателя или реформатора. Мы узнаем, что Лютер имел вспыльчивый характер и говорил такие-то речи; узнаем, что Руссо был недоверчив и писал такие-то книжки; но не узнаем мы, отчего после реформации резались народы и отчего во время французской революции казнили друг друга.

Если соединить обе эти истории вместе, как то и делают новейшие историки, то это будут истории монархов и писателей, а не история жизни народов.


V

Жизнь народов не вмещается в жизнь нескольких людей, ибо связь между этими несколькими людьми и народами не найдена. Теория о том, что связь эта основана на перенесении совокупности воль на исторические лица, есть гипотеза, не подтверждаемая опытом истории.

Теория о перенесении совокупности воль масс на исторические лица, может быть, весьма много объясняет в области науки и права и, может быть, необходима для своих целей; но в приложении к истории, как только являются революции, завоевания, междоусобия, как только начинается история, — теория эта ничего не объясняет.

Теория эта кажется неопровержимой именно потому, что акт перенесения воль народа не может быть проверен, так как он никогда не существовал.

Какое бы ни совершилось событие, кто бы ни стал во главе события, теория всегда может сказать, что такое лицо стало во главе события, потому что совокупность воль была перенесена на него.

Ответы, даваемые этой теорией на исторические вопросы, подобны ответам человека, который, глядя на двигающееся стадо и не принимая во внимание ни различной доброты пастбища в разных местах поля, ни погони пастуха, судил бы о причинах того или другого направления стада по тому, какое животное идет впереди стада.

«Стадо идет по этому направлению потому, что впереди идущее животное ведет его, и совокупность воль всех остальных животных перенесена на этого правителя стада». Так отвечает первый разряд историков, признающих безусловную передачу власти.

«Ежели животные, идущие во главе стада, переменяются, то это происходит оттого, что совокупность воль всех животных переносится с одного правителя на другого, смотря по тому, ведет ли это животное по тому направлению, которое избрало все стадо». Так отвечают историки, признающие, что совокупность воль масс переносится на правителей под условиями, которые они считают известными. (При таком приеме наблюдения весьма часто бывает, что наблюдатель, соображаясь с избранным им направлением, считает вожаками тех, которые по случаю перемены направления масс не суть уже передовые, а боковые, а иногда задние.)

«Если беспрестанно переменяются стоящие во главе животные и беспрестанно переменяются направления всего стада, то это происходит оттого, что для достижения того направления, которое нам известно, животные передают свои воли тем животным, которые нам заметны, и для того, чтобы изучать движение стада, надо наблюдать всех заметных нам животных, идущих со всех сторон стада». Так говорят историки третьего разряда, признающие выражениями своего времени все исторические лица, от монархов до журналистов.

Теория перенесения воль масс на исторические лица есть только перифраза — только выражение другими словами слов вопроса.

Какая причина исторических событий? — Власть. Что есть власть? — Власть есть совокупность воль, перенесенных на одно лицо. При каких условиях переносятся воли масс на одно лицо? — При условиях выражения лицом воли всех людей. То есть власть есть власть. То есть власть есть слово, значение которого нам непонятно.

Если бы область человеческого знания ограничивалась одним отвлеченным мышлением, то, подвергнув критике то объяснение власти, которое дает наука, человечество пришло бы к заключению, что власть есть только слово и в действительности не существует. Но для познавания явлений, кроме отвлеченного мышления, человек имеет орудие опыта, на котором он поверяет результаты мышления. И опыт говорит, что власть не есть слово, но действительно существующее явление.

Не говоря о том, что без понятия власти не может обойтись ни одно описание совокупной деятельности людей, существование власти доказывается как историею, так и наблюдением современных событий.

Всегда, когда совершается событие, является человек, или люди, по воле которых событие представляется совершившимся. Наполеон III предписывает, и французы идут в Мексику. Прусский король и Бисмарк предписывают, и войска идут в Богемию. Наполеон I приказывает, и войска идут в Россию. Александр I приказывает, и французы покоряются Бурбонам. Опыт показывает нам, что какое бы ни совершилось событие, оно всегда связано с волею одного или нескольких людей, которые его приказали.

Историки, по старой привычке признания божественного участия в делах человечества, хотят видеть причину события в выражении воли лица, облеченного Властью; но заключение это не подтверждается ни рассуждением, ни опытом.

С одной стороны, рассуждение показывает, что выражение воли человека — его слова — суть только часть общей деятельности, выражающейся в событии, как, например, в войне или революции; и потому, без признания непонятной, сверхъестественной силы — чуда, нельзя допустить, чтобы слова могли быть непосредственной причиной движения миллионов; с другой стороны, если даже допустить, что слова могут быть причиной события, то история показывает, что выражения воли исторических лиц в большей части случаев не производят никакого действия, то есть что приказания их часто не только не исполняются, но что иногда происходит даже совершенно обратное тому, что ими приказано.

Не допуская божественного участия в делах человечества, мы не можем принимать власть за причину событий.

Власть, с точки зрения опыта, есть только зависимость, существующая между выражением воли лица и исполнением этой воли другими людьми.

Для того чтобы объяснить себе условия этой зависимости, мы должны восстановить прежде всего понятие выражения воли, относя его к человеку, а не к божеству.

Если божество отдает приказание, выражает свою волю, как то нам показывает история древних, то выражение этой воли не зависит от времени и ничем не вызвано, так как божество ничем не связано с событием. Но, говоря о приказаниях — выражении воли людей, действующих во времени и связанных между собой, мы, для того чтобы объяснить себе связь приказаний с событиями, должны восстановить: 1) условие всего совершающегося: непрерывность движения по времени как событий, так и приказывающего лица, и 2) условие необходимой связи, в которой находится приказывающее лицо к тем людям, которые исполняют его приказание.


VI

Только выражение воли божества, не зависящее от времени, может относиться к целому ряду событий, имеющему совершиться через несколько лет или столетий, и только божество, ничем не вызванное, по одной своей воле может определить направление движения человечества; человек же действует во времени и сам участвует в событии.

Восстановляя первое упущенное условие — условие времени, мы увидим, что ни одно приказание не может быть исполнено без того, чтобы не было предшествовавшего приказания, делающего возможным исполнение последнего.

Никогда ни одно приказание не появляется самопроизвольно и не включает в себя целого ряда событий; но каждое приказание вытекает из другого и никогда не относится к целому ряду событий, а всегда только к одному моменту события.

Когда мы говорим, например, что Наполеон приказал войскам идти на войну, мы соединяем в одно одновременно выраженное приказание ряд последовательных приказаний, зависевших друг от друга. Наполеон не мог приказать поход на Россию и никогда не приказывал его. Он приказал нынче написать такие-то бумаги в Вену, в Берлин и в Петербург; завтра — такие-то декреты и приказы по армии, флоту и интендантству и т. д., и т. д., — миллионы приказаний, из которых составился ряд приказаний, соответствующих ряду событий, приведших французские войска в Россию.

Если Наполеон во все свое царствование отдает приказания об экспедиции в Англию, ни на одно из своих предприятий не тратит столько усилий и времени и, несмотря на то, во все свое царствование даже ни разу не пытается исполнить своего намерения, а делает экспедицию в Россию, с которой он, по неоднократно высказываемому убеждению, считает выгодным быть в союзе, то это происходит оттого, что первые приказания не соответствовали, а вторые соответствовали ряду событий.

Для того, чтобы приказание было наверное исполнено, надо, чтобы человек выразил такое приказание, которое могло бы быть исполнено. Знать же то, что может и что не может быть исполнено, невозможно не только для наполеоновского похода на Россию, где принимают участие миллионы, но и для самого несложного события ибо для исполнения того и другого всегда могут встретиться миллионы препятствий. Всякое исполненное приказание есть всегда одно из огромного количества неисполненных. Все невозможные приказания не связываются с событием и не бывают исполнены. Только те, которые возможны, связываются в последовательные ряды приказаний, соответствующие рядам событий, и бывают исполнены.

Ложное представление наше о том, что предшествующее событию приказание есть причина события, происходит оттого, что когда событие совершилось и те одни из тысячи приказаний, которые связались с событиями, исполнились, то мы забываем о тех, которые не были, потому что не могли быть исполнены. Кроме того, главный источник заблуждения нашего в этом смысле происходит оттого, что в историческом изложении целый ряд бесчисленных, разнообразных, мельчайших событий, как, например, все то, что привело войска французские в Россию, обобщается в одно событие по тому результату, который произвел этот ряд, событий, и соответственно этому обобщению обобщается и весь ряд приказаний в одно выражение воли.

Мы говорим: Наполеон захотел и сделал поход на Россию. В действительности же мы никогда не найдем во всей деятельности Наполеона ничего подобного выражению этой воли, а увидим ряды приказаний или выражений его воли, самым разнообразным и неопределенным образом направленных. Из бесчисленного ряда неисполненных наполеоновских приказаний составился ряд исполненных приказаний для похода 12-го года не потому, что приказания эти чем-нибудь отличались от других, неисполненных приказаний, а потому, что ряд этих приказаний совпал с рядом событий, приведших французские войска в Россию; точно так же, как в трафарете нарисуется такая или другая фигура не потому, в какую сторону и как мазать по нем красками, а потому, что по фигуре, вырезанной в трафарете, во все стороны было мазано краской.

Так что, рассматривая во времени отношение приказаний к событиям, мы найдем, что приказание ни в каком случае не может быть причиной событий, а что между тем и другим существует известная определенная зависимость.

Для того чтобы понять, в чем состоит эта зависимость, необходимо восстановить другое упущенное условие всякого приказания, исходящего не от божества, а от человека, и состоящее в том, что сам приказывающий человек участвует в событии. Это-то отношение приказывающего к тем, кому он приказывает и есть именно то, что называется властью. Отношение это состоит в следующем:

Для общей деятельности люди складываются всегда в известные соединения, в которых, несмотря на различие цели, поставленной для совокупного действия, отношение между людьми, участвующими в действии, всегда бывает одинаковое.

Складываясь в эти соединения, люди всегда становятся между собой в такое отношение, что наибольшее количество людей принимают наибольшее прямое участие и наименьшее количество людей — наименьшее прямое участие в том совокупном действии, для которого они складываются.

Из всех тех соединений, в которые складываются люди для совершения совокупных действий, одна из самых резких и определенных есть войско.

Всякое войско составляется из низших по военному званию членов: рядовых, которых всегда самое большое количество; из следующих по военному званию более высших чинов — капралов, унтер-офицеров, которых число меньше первого; еще высших, число которых еще меньше, и т. д. до высшей военной власти, которая сосредоточивается в одном лице.

Военное устройство может быть совершенно точно выражено фигурой конуса, в котором основание с самым большим диаметром будут составлять рядовые; высшее, меньшее основание, — высшие чины армии и т. д. до вершины конуса, точку которой будет составлять полководец.

Солдаты, которых наибольшее число, составляют низшие точки конуса и его основание. Солдат сам непосредственно колет, режет, жжет, грабит и всегда на эти действия получает приказание от вышестоящих лиц; сам же никогда не приказывает. Унтер-офицер (число унтер-офицеров уже меньше) реже совершает самое действие, чем солдат; но уже приказывает. Офицер еще реже совершает самое действие и еще чаще приказывает. Генерал уже только приказывает идти войскам, указывая цель, и почти никогда не употребляет оружия. Полководец уже никогда не может принимать прямого участия в самом действии и только делает общие распоряжения о движении масс. То же отношение лиц между собою обозначается во всяком соединении людей для общей деятельности, — в земледелии, торговле и во всяком управлении.

Итак, не разделяя искусственно всех сливающихся точек конуса и чинов армии, или званий и положений какого бы то ни было управления или общего дела, от низших до высших, обозначается закон, по которому люди для совершения совокупных действий слагаются всегда между собой в таком отношении, что, чем непосредственнее люди участвуют в совершении действия, тем менее они могут приказывать и тем их большее число; и что, чем меньше то прямое участие, которое люди принимают в самом действии, тем они больше приказывают и тем число их меньше; пока не дойдем таким образом, восходя от низших слоев, до одного последнего человека, принимающего наименьшее прямое участие в событии и более всех направляющего свою деятельность на приказывание.

Это-то отношение лиц приказывающих к тем, которым они приказывают, и составляет сущность понятия, называемого властью.

Восстановив условия времени, при которых совершаются все события, мы нашли, что приказание исполняется только тогда, когда оно относится к соответствующему ряду событий. Восстановляя же необходимое условие связи между приказывающим и исполняющим, мы нашли, что по самому свойству своему приказывающие принимают наименьшее участие в самом событии и что деятельность их исключительно направлена на приказывание.


VII

Когда совершается какое-нибудь событие, люди выражают свои мнения, желания о событии, и так как событие вытекает из совокупного действия многих людей, то одно из выраженных мнений или желаний непременно исполняется хотя приблизительно. Когда одно из выраженных мнений исполнено, мнение это связывается с событием, как предшествовавшее ему приказание.

Люди тащат бревно. Каждый высказывает свое мнение о том, как и куда тащить. Люди вытаскивают бревно, и оказывается, что это сделано так, как сказал один из них. Он приказал. Вот приказание и власть в своем первобытном виде.

Тот, кто больше работал руками, мог меньше обдумывать то, что он делал, и соображать то, что может выйти из общей деятельности, и приказывать. Тот, кто больше приказывал, вследствие своей деятельности словами, очевидно, мог меньше действовать руками. При большем сборище людей, направляющих деятельность на одну цель, еще резче отделяется разряд людей, которые тем менее принимают прямое участие в общей деятельности, чем более деятельность их направлена на приказывание.

Человек, когда он действует один, всегда носит сам в себе известный ряд соображений, руководивших, как ему кажется, его прошедшей деятельностью, служащих для него оправданием его настоящей деятельности и руководящих его в предположении о будущих его поступках.

Точно то же делают сборища людей, предоставляя тем, которые не участвуют в действии, придумывать соображения, оправдания и предположения об их совокупной деятельности.

По известным или неизвестным нам причинам французы начинают топить и резать друг друга. И соответственно событию ему сопутствует его оправдание в выраженных волях людей о том, что это необходимо для блага Франции, для свободы, для равенства. Люди перестают резать друг друга, и событию этому сопутствует оправдание необходимости единства власти, отпора Европе и т. д. Люди идут с запада на восток, убивая себе подобных, и событию этому сопутствуют слова о славе Франции, низости Англии и т. д. История показывает нам, что эти оправдания события не имеют никакого общего смысла, противоречат сами себе, как убийство человека, вследствие признания его прав, и убийство миллионов в России для унижения Англии. Но оправдания эти в современном смысле имеют необходимое значение.

Оправдания эти снимают нравственную ответственность с людей, производящих события. Временные цели эти подобны щеткам, идущим для очищения пути по рельсам впереди поезда: они очищают путь нравственной ответственности людей. Без этих оправданий не мог бы быть объяснен самый простой вопрос, представляющийся при рассмотрении каждого события: каким образом миллионы людей совершают совокупные преступления, войны, убийства и т. д.?

При настоящих, усложненных формах государственной и общественной жизни в Европе возможно ли придумать какое бы то ни было событие, которое бы не было предписано, указано, приказано государями, министрами, парламентами, газетами? Есть ли какое-нибудь совокупное действие, которое не нашло бы себе оправдания в государственном единстве, в национальности, в равновесии Европы, в цивилизации? Так что всякое совершившееся событие неизбежно совпадает с каким-нибудь выраженным желанием и, получая себе оправдание, представляется как произведение воли одного или нескольких людей.

Куда бы ни направился движущийся корабль, впереди его всегда будет видна струя рассекаемых им волн. Для людей, находящихся на корабле, движение этой струи будет единственно заметное движение.

Только следя вблизи, момент за моментом, за движением этой струи и сравнивая это движение с движением корабля, мы убедимся, что каждый момент движения струи определяется движением корабля и что нас ввело в заблуждение то, что мы сами незаметно движемся.

То же самое мы увидим, следя момент за моментом за движением исторических лиц (то есть восстановляя необходимое условие всего совершающегося — условие непрерывности движения во времени) и не упуская из виду необходимой связи исторических лиц с массами.

Когда корабль идет по одному направлению, то впереди его находится одна и та же струя; когда он часто переменяет направление, то часто переменяются и бегущие впереди его струи. Но куда бы он ни повернулся, везде будет струя, предшествующая его движению.

Что бы ни совершилось, всегда окажется, что это самое было предвидено и приказано. Куда бы ни направлялся корабль, струя, не руководя, не усиливая его движения, бурлит впереди его и будет издали представляться нам не только произвольно движущейся, но и руководящей движением корабля.

Рассматривая только те выражения воли исторических лиц, которые отнеслись к событиям как приказания, историки полагали, что события находятся в зависимости от приказаний. Рассматривая же самые события и ту связь с массами, в которой находятся исторические лица, мы нашли, что исторические лица и их приказания находятся в зависимости от события. Несомненным доказательством этого вывода служит то, что, сколько бы ни было приказаний, событие не совершится, если на это нет других причин; но как скоро совершится событие — какое бы то ни было, — то из числа всех беспрерывно выражаемых воль различных лиц найдутся такие, которые по смыслу и по времени отнесутся к событию как приказания.

Прийдя к этому заключению, мы можем прямо и положительно ответить на те два существенные вопроса истории:

1) Что есть власть?

2) Какая сила производит движение народов?

1) Власть есть такое отношение известного лица к другим лицам, в котором лицо это тем менее принимает участие в действии, чем более оно выражает мнения, предположения и оправдания совершающегося совокупного действия.

2) Движение народов производят не власть, не умственная деятельность, даже не соединение того и другого, как то думали историки, но деятельность всех людей, принимающих участие в событии и соединяющихся всегда так, что те, которые принимают наибольшее прямое участие в событии, принимают на себя наименьшую ответственность; и наоборот.

В нравственном отношении причиною события представляется власть в физическом отношении — те, которые подчиняются власти. Но так как нравственная деятельность немыслима без физической, то причина события находится ни в той, ни в другой, а в соединении обеих.

Или, другими словами, к явлению, которое мы рассматриваем, понятие причины неприложимо.

В последнем анализе мы приходим к кругу вечности, к той крайней грани, к которой во всякой области мышления приходит ум человеческий, если не играет своим предметом. Электричество производит тепло, тепло производит электричество. Атомы притягиваются, атомы отталкиваются.

Говоря о взаимодействии тепла и электричества и об атомах, мы не можем сказать, почему это происходит, и говорим, что это так есть потому, что немыслимо иначе, потому что так должно быть, что это закон. То же самое относится и до исторических явлений. Почему происходит война или революция? мы не знаем; мы знаем только, что для совершения того или другого действия люди складываются в известное соединение и участвуют все; и мы говорим, что это так есть, потому что немыслимо иначе, что это закон.


VIII

Если бы история имела дело до внешних явлений, постановление этого простого и очевидного закона было бы достаточно, и мы бы кончили наше рассуждение. Но закон истории относится до человека. Частица материи не может сказать нам, что она вовсе не чувствует потребности притягиванья и отталкиванья и что это неправда; человек же, который есть предмет истории, прямо говорит: я свободен и потому не подлежу законам.

Присутствие хотя не высказанного вопроса о свободе воли человека чувствуется на каждом шагу истории.

Все серьезно мыслившие историки невольно приходили к этому вопросу. Все противоречия, неясности истории, тот ложный путь, по которому идет эта наука, основаны только на неразрешенности этого вопроса.

Если воля каждого человека была свободна, то есть что каждый мог поступить так, как ему захотелось, то вся история есть ряд бессвязных случайностей.

Если даже один человек из миллионов в тысячелетний период времени имел возможность поступить свободно, то есть так, как ему захотелось, то очевидно, что один свободный поступок этого человека, противный законам, уничтожает возможность существования каких бы то ни было законов для всего человечества.

Если же есть хоть один закон, управляющий действиями людей, то не может быть свободной воли, ибо воля людей должна подлежать этому закону. (!!!)

В этом противоречии заключается вопрос о свободе воли, с древнейших времен занимавший лучшие умы человечества и с древнейших времен постановленный во всем его громадном значении.

Вопрос состоит в том, что, глядя на человека, как на предмет наблюдения с какой бы то ни было точки зрения, — богословской, исторической, этической, философской, — мы находим общий закон необходимости, которому он подлежит так же, как и все существующее. Глядя же на него из себя, как на то, что мы сознаем, мы чувствуем себя свободными.

Сознание это есть совершенно отдельный и независимый от разума источник самопознавания. Чрез разум человек наблюдает сам себя; но знает он сам себя только через сознание.

Без сознания себя немыслимо и никакое наблюдение и приложение разума.

Для того чтобы понимать, наблюдать, умозаключать, человек должен прежде сознавать себя живущим. Живущим человек знает себя не иначе, как хотящим, то есть сознает свою волю. Волю же свою, составляющую сущность его жизни, человек сознает и не может сознавать иначе, как свободною.

Если, подвергая себя наблюдению, человек видит, что воля его направляется всегда по одному и тому же закону (наблюдает ли он необходимость принимать пищу, или деятельность мозга, или что бы то ни было), он не может понимать это всегда одинаковое направление своей воли, иначе, как ограничением ее. То, что не было бы свободно, не могло бы быть и ограничено. Воля человека представляется ему ограниченною именно потому, что он сознает ее не иначе, как свободною.

Вы говорите: я не свободен. А я поднял и опустил руку. Всякий понимает, что это нелогический ответ есть неопровержимое доказательство свободы.

Ответ этот есть выражение сознания, не подлежащего разуму.

Если бы сознание свободы не было отдельным и независимым от разума источником самопознания, оно бы подчинялось рассуждению и опыту; но в действительности такого подчинения никогда не бывает, и немыслимо.

Ряд опытов и рассуждений показывает каждому человеку, что он как предмет наблюдения подлежит известным законам, и человек подчиняется им и никогда не борется с раз узнанным им законом тяготения или непроницаемости. Но тот же ряд опытов и рассуждений показывает ему, что полная свобода, которую он сознает в себе, — невозможна, что всякое действие его зависит от его организации, от его характера и действующих на него мотивов; но человек никогда не подчиняется выводам этих опытов и рассуждений.

Узнав из опыта и рассуждения, что камень падает вниз, человек несомненно верит этому и во всех случаях ожидает исполнения узнанного им закона.

Но узнав так же несомненно, что воля его подлежит законам, он не верит и не может верить этому.

Сколько бы раз опыт и рассуждение ни показывали человеку, что в тех же условиях, с тем же характером он сделает то же самое, что и прежде, он, в тысячный раз приступая в тех же условиях, с тем же характером к действию, всегда кончавшемуся одинаково, несомненно чувствует себя столь же уверенным в том, что он может поступать, как он захочет, как и до опыта. Всякий человек, дикий и мыслитель, как бы неотразимо ему ни доказывали рассуждение и опыт то, что невозможно представить себе два поступка в одних и тех же условиях, чувствует, что без этого бессмысленного представления (составляющего сущность свободы) он не может себе представить жизни. Он чувствует, что, как бы это ни было невозможно, это есть; ибо без этого представления свободы он не только не понимал бы жизни, но не мог бы жить ни одного мгновения.

Он не мог бы жить потому, что все стремления людей, все побуждения к жизни суть только стремления к увеличению свободы. Богатство — бедность, слава — неизвестность, власть — подвластность, сила — слабость, здоровье — болезнь, образование — невежество, труд — досуг, сытость — голод, добродетель — порок суть только бо́льшие или меньшие степени свободы.

Представить себе человека, не имеющего свободы, нельзя иначе, как лишенным жизни.

Если понятие о свободе для разума представляется бессмысленным противоречием, как возможность совершить два поступка в один и тот же момент времени или действие без причины, то это доказывает только то, что сознание не подлежит разуму.

Это-то непоколебимое, неопровержимое, не подлежащее опыту и рассуждению сознание свободы, признаваемое всеми мыслителями и ощущаемое всеми людьми без исключения, сознание, без которого немыслимо никакое представление о человеке, и составляет другую сторону вопроса.

Человек есть творение всемогущего, всеблагого и всеведущего Бога. Что же такое есть грех, понятие о котором вытекает из сознания свободы человека? вот вопрос богословия.

Действия людей подлежат общим, неизменным законам, выражаемым статистикой. В чем же состоит ответственность человека перед обществом, понятие о которой вытекает из сознания свободы? вот вопрос права.

Поступки человека вытекают из его прирожденного характера и мотивов, действующих на него. Что такое есть совесть и сознание добра и зла поступков, вытекающих из сознания свободы? вот вопрос этики.

Человек, в связи с общей жизнью человечества, представляется подчиненным законам, определяющим эту жизнь. Но тот же человек, независимо от этой связи, представляется свободным. Как должна быть рассматриваема прошедшая жизнь народов и человечества — как произведение свободной или несвободной деятельности людей? - Вот вопрос истории.

Только в наше самоуверенное время популяризации знаний, благодаря сильнейшему орудию невежества — распространению книгопечатания, вопрос о свободе воли сведен на такую почву, на которой и не может быть самого вопроса. В наше время большинство так называемых передовых людей, то есть толпа невежд, приняла работы естествоиспытателей, занимающихся одной стороной вопроса, за разрешение всего вопроса.

Души и свободы нет, потому жизнь человека выражается мускульными движениями, а мускульные движения обусловливаются нервной деятельностью; души и свободы нет, потому что мы в неизвестный период времени произошли от обезьян, — говорят, пишут и печатают они, вовсе и не подозревая того, что тысячелетия тому назад всеми религиями, всеми мыслителями не только признан, но никогда и не был отрицаем тот самый закон необходимости, который с таким старанием они стремятся доказать теперь физиологией и сравнительной зоологией. Они не видят того, что роль естественных наук в этом вопросе состоит только в том, чтобы служить орудием для освещения одной стороны его. Ибо то, что, с точки зрения наблюдения, разум и воля суть только отделения (sécrétion) мозга, и то, что человек, следуя общему закону, мог развиться из низших животных в неизвестный период времени, уясняет только с новой стороны тысячелетия тому назад признанную всеми религиями и философскими теориями истину о том, что, с точки зрения разума, человек подлежит законам необходимости, но ни на волос не подвигает разрешение вопроса, имеющего другую, противоположную сторону, основанную на сознании свободы.

Если люди произошли от обезьян в неизвестный период времени, то это столь же понятно, как и то, что люди произошли от горсти земли в известный период времени (в первом случае X есть время, во втором — происхождение), и вопрос о том, каким образом соединяется сознание свободы человека с законом необходимости, которому подлежит человек, не может быть разрешен сравнительною физиологией и зоологией, ибо в лягушке, кролике и обезьяне мы может наблюдать только мускульно-нервную деятельность, а в человеке — и мускульно-нервную деятельность и сознание.

Естествоиспытатели и их поклонники, думающие разрешать вопрос этот, подобны штукатурам, которых бы приставили заштукатурить одну сторону стены церкви и которые, пользуясь отсутствием главного распорядителя работ, в порыве усердия замазывали бы своею штукатуркой и окна, и образа, и леса, и неутвержденные еще стены и радовались бы на то, как, с их штукатурной точки зрения, все выходит ровно и гладко. (???)


IX

Разрешение вопроса о свободе и необходимости для истории — перед другими отраслями знания, в которых разрешался этот вопрос, — имеет то преимущество, что для истории вопрос этот относится не к самой сущности воли человека, а к представлению о проявлении этой воли в прошедшем и в известных условиях.

История по разрешению этого вопроса становится к другим наукам в положение науки опытной к наукам умозрительным.

История своим предметом имеет не самую волю человека, а наше представление о ней.

И потому для истории не существует, как для богословия, этики и философии, неразрешимой тайны о соединении двух противоречий свободы и необходимости. История рассматривает представление о жизни человека, в котором соединение этих двух противоречий уже совершилось.

В действительной жизни каждое историческое событие, каждое действие человека понимается весьма ясно и определенно, без ощущения малейшего противоречия, несмотря на то, что каждое событие представляется частию свободным, частию необходимым.

Для разрешения вопроса о том, как соединяются свобода и необходимость и что составляет сущность этих двух понятий, философия истории может и должна идти путем, противным тому, по которому шли другие науки. Вместо того чтобы, определив в самих себе понятия о свободе и о необходимости, под составленные определения подводить явления жизни, — история из огромного количества подлежащих ей явлений, всегда представляющихся в зависимости от свободы и необходимости, должна вывести определение самих понятий о свободе и о необходимости.

Какое бы мы ни рассматривали представление о деятельности многих людей или одного человека, мы понимаем ее не иначе, как произведением отчасти свободы человека, отчасти законов необходимости.

Говоря ли о переселении народов и набегах варваров, или о распоряжениях Наполеона III, или о поступке человека, совершенном час тому назад и состоящем в том, что из нескольких направлений прогулки он выбрал одно, — мы не видим ни малейшего противоречия. Мера свободы и необходимости, руководившей поступками этих людей, ясно определена для нас.

Весьма часто представление о большей или меньшей свободе различно, смотря по различной точке зрения, с которой мы рассматриваем явление; но — всегда одинаково — каждое действие человека представляется нам не иначе, как известным соединением свободы и необходимости. В каждом рассматриваемом действии мы видим известную долю свободы и известную долю необходимости. И всегда, чем более в каком бы то ни было действии мы видим свободы, тем менее необходимости; и чем более необходимости, тем менее свободы.

Отношение свободы к необходимости уменьшается и увеличивается, смотря по той точке зрения, с которой рассматривается поступок; но отношение это всегда остается обратно пропорциональным.

Человек тонущий, хватаясь за другого и потопляя его, или изнуренная кормлением ребенка голодная мать, крадущая пищу, или человек, приученный к дисциплине, по команде в строю убивающий беззащитного человека, — представляются менее виновными, то есть менее свободными и более подлежащими закону необходимости, тому, кто знает те условия, в которых находились эти люди, и более свободными тому, кто не знает, что тот человек сам тонул, что мать была голодна, солдат был в строю и т. д. Точно так же человек, двадцать лет тому назад совершивший убийство и после того спокойно и безвредно живший в обществе, представляется менее виновным; поступок его — более подлежавшим закону необходимости для того, кто рассматривает его поступок по истечении двадцати лет, и более свободным тому, кто рассматривал тот же поступок через день после того, как он был совершен. И точно так же каждый поступок человека сумасшедшего, пьяного или сильно возбужденного представляется менее свободным и более необходимым тому, кто знает душевное состояние того, кто совершил поступок, и более свободным и менее необходимым тому, кто этого не знает. Во всех этих случаях увеличивается или уменьшается понятие о свободе и, соответственно тому, уменьшается или увеличивается понятие о необходимости, — смотря по той точке зрения, с которой рассматривается поступок. Так что, чем большая представляется необходимость, тем меньше представляется свобода. И наоборот.

Религия, здравый смысл человечества, наука права и сама история одинаково понимают это отношение межу необходимостью и свободой.

Все без исключения случаи, в которых увеличивается и уменьшается наше представление о свободе и о необходимости, имеют только три основания:

1) Отношение человека, совершившего поступок, к внешнему миру,

2) ко времени и

3) к причинам, произведшим поступок.

Первое основание есть большее или меньшее видимое нами отношение человека к внешнему миру, более или менее ясное понятие о том определенном месте, которое занимает каждый человек по отношению ко всему, одновременно с ним существующему. Это есть то основание, вследствие которого очевидно, что тонущий человек менее свободен и более подлежит необходимости, чем человек, стоящий на суше; то основание, вследствие которого действия человека, живущего в тесной связи с другими людьми в густонаселенной местности, действия человека, связанного семьей, службой, предприятиями, представляются несомненно менее свободными и более подлежащими необходимости, чем действия человека одинокого и уединенного.

Если мы рассматриваем человека одного, без отношения его ко всему окружающему, то каждое действие его представляется нам свободным. Но если мы видим хоть какое-нибудь отношение его к тому, что окружает его, если мы видим связь его с чем бы то ни было — с человеком, который говорит с ним, с книгой, которую он читает, с трудом, которым он занят, даже с воздухом, который его окружает, с светом даже, который падает на окружающие его предметы, — мы видим, что каждое из этих условий имеет на него влияние и руководит хотя одной стороной его деятельности. И настолько, насколько мы видим этих влияний, — настолько уменьшается наше представление о его свободе и увеличивается представление о необходимости, которой он подлежит.

2) Второе основание есть: большее или меньшее видимое временное отношение человека к миру; более или менее ясное понятие о том месте, которое действие человека занимает во времени. Это есть то основание, вследствие которого падение первого человека, имевшее своим последствием происхождение рода человеческого, представляется, очевидно, менее свободным, чем вступление в брак современного человека. Это есть то основание, вследствие которого жизнь и деятельность людей, живших века тому назад, и связанная со мною во времени, не может представляться мне столь свободною, как жизнь современная, последствия которой мне еще неизвестны.

Постепенность представления о большей или меньшей свободе и необходимости в этом отношении зависит от большего или меньшего промежутка времени от совершения поступка до суждения о нем.

Если я рассматриваю поступок, совершенный мной минуту тому назад, при приблизительно тех же самых условиях, при которых я нахожусь теперь, — мой поступок представляется мне несомненно свободным. Но если я обсуживаю поступок, совершенный месяц тому назад, то, находясь в других условиях, я невольно признаю, что, если бы поступок этот не был совершен, — многое полезное, приятное и даже необходимое, вытекшее из этого поступка, не имело бы места. Если я перенесусь воспоминанием к поступку еще более отдаленному, за десять лет и далее, то последствия моего поступка представятся мне еще очевиднее; и мне трудно будет представить себе, что бы было, если бы не было поступка. Чем дальше назад буду переноситься я воспоминаниями или, что то же самое, вперед суждением, тем рассуждение мое о свободе поступка будет становиться сомнительнее.

Точно ту же прогрессию убедительности об участии свободной воли в общих делах человечества мы находим и в истории. Совершившееся современное событие представляется нам несомненно произведением всех известных людей; но в событии более отдаленном мы видим уже его неизбежные последствия, помимо которых мы ничего другого не можем представить. И чем дальше переносимся мы назад в рассматривании событий, тем менее они нам представляются произвольными.

Австро-прусская война представляется нам несомненным последствием действий хитрого Бисмарка и т. п.

Наполеоновские войны, хотя уже сомнительно, но еще представляются нам произведениями воли героев; но в крестовых походах мы уже видим событие, определенно занимающее свое место и без которого немыслима новая история Европы, хотя точно так же для летописцев крестовых походов событие это представлялось только произведением воли некоторых лиц. В переселении народов, никому уже в наше время не приходит в голову, чтобы от произвола Аттилы зависело обновить европейский мир. Чем дальше назад мы переносим в истории предмет наблюдения, тем сомнительнее становится свобода людей, производивших события, и тем очевиднее закон необходимости.

3) Третье основание есть бо́льшая или меньшая доступность для нас той бесконечной связи причин, составляющей неизбежное требование разума и в которой каждое понимаемое явление, и потому каждое действие человека, должно иметь свое определенное место, как следствие для предыдущих и как причина для последующих.

Это есть то основание, вследствие которого действия свои и других людей представляются нам, с одной стороны, тем более свободными и менее подлежащими необходимости, чем более известны нам те выведенные из наблюдения физиологические, психологические и исторические законы, которым подлежит человек, и чем вернее усмотрена нами физиологическая, психологическая или историческая причина действия; с другой стороны, чем проще самое наблюдаемое действие и чем несложнее характером и умом тот человек, действие которого мы рассматриваем.

Когда мы совершенно не понимаем причины поступка: в случае ли злодейства, добродетели или даже безразличного по добру и злу поступка, — мы в таком поступке признаем наибольшую долю свободы. В случае злодейства мы более всего требуем за такой поступок наказания; в случае добродетели — более всего ценим такой поступок. В безразличном случае признаем наибольшую индивидуальность, оригинальность, свободу. Но если хоть одна из бесчисленных причин известна нам, мы признаем уже известную долю необходимости и менее требуем возмездия за преступление, менее признаем заслуги в добродетельном поступке, менее свободы в казавшемся оригинальном поступке. То, что преступник был воспитан в среде злодеев, уже смягчает его вину. Самоотвержение отца, матери, самоотвержение и возможностью награды более понятно, чем беспричинное самоотвержение, и потому представляется менее заслуживающим сочувствия, менее свободным. Основатель секты, партии, изобретатель менее удивляют нас, когда мы знаем, как и чем была подготовлена его деятельность. Если мы имеем большой ряд опытов, если наблюдение наше постоянно направлено на отыскание соотношений в действиях людей между причинами и следствиями, то действия людей представляются нам тем более необходимыми и тем менее свободными, чем вернее мы связываем последствия с причинами. (!!!) Если рассматриваемые действия просты и мы для наблюдения имели огромное количество таких действий, то представление наше об их необходимости будет еще полнее. Бесчестный поступок сына бесчестного отца, дурное поведение женщины, попавшей в известную среду, возвращение к пьянству пьяницы и т. п. суть поступки, которые тем менее представляются нам свободными, чем понятнее для нас причина. Если же и самый человек, действие которого мы рассматриваем, стоит на самой низкой степени развития ума, как ребенок, сумасшедший, дурачок, то мы, зная причины действия и несложность характера и ума, уже видим столь большую долю необходимости и столь малую свободы, что как скоро нам известна причина, долженствующая произвести действие, мы можем предсказать поступок.

Только на этих трех основаниях строятся существующая во всех законодательствах невменяемость преступлений и уменьшающие вину обстоятельства. Вменяемость представляется большею или меньшею, смотря по большему или меньшему знанию условий, в которых находился человек, поступок которого обсуживается, по большему или меньшему промежутку времени от совершения поступка до суждения о нем и по большему или меньшему пониманию причин поступка.


X

Итак, представление наше о свободе и необходимости постепенно уменьшается и увеличивается, смотря по большей или меньшей связи с внешним миром, по большему или меньшему отдалению времени и большей или меньшей зависимости от причин, в которых мы рассматриваем явление жизни человека.

Так что, если мы рассматриваем такое положение человека, в котором связь его с внешним миром наиболее известна, период времени суждения от времени совершения поступка наибольший и причины поступка наидоступнейшие, то мы получаем представление о наибольшей необходимости и наименьшей свободе. Если же мы рассматриваем человека в наименьшей зависимости от внешних условий; если действие его совершено в ближайший момент к настоящему и причины его действия нам недоступны, то мы получим представление о наименьшей необходимости и наибольшей свободе.

Но ни в том, ни в другом случае, как бы мы ни изменяли нашу точку зрения, как бы ни уясняли себе ту связь, в которой находится человек с внешним миром, или как бы ни доступна она нам казалась, как бы ни удлиняли или укорачивали период времени, как бы понятны или непостижимы ни были для нас причины, — мы никогда не можем себе представить ни полной свободы, ни полной необходимости.

1) Как бы мы ни представляли себе человека исключенным от влияний внешнего мира, мы никогда не получим понятия о свободе в пространстве. Всякое действие человека неизбежно обусловлено и тем, что окружает его, самым телом человека. Я поднимаю руку и опускаю ее. Действие мое кажется мне свободным; но, спрашивая себя; мог ли по всем направлениям поднять руку, — я вижу, что я поднял руку по тому направлению, по которому для этого действия было менее препятствий, находящихся как в телах, меня окружающих, так и в устройстве моего тела. Если из всех возможных направлений я выбрал одно, то я выбрал его потому, что по этому направлению было меньше препятствий. Для того чтобы действие мое было свободным, необходимо, чтобы оно не встречало себе никаких препятствий. Для того чтобы представить себе человека свободным, мы должны представить его себе вне пространства, что очевидно невозможно.

2) Как бы мы ни приближали время суждения ко времени поступка, мы никогда не получим понятия свободы во времени. Ибо если я рассматриваю поступок, совершенный секунду тому назад, я все-таки должен признать несвободу поступка, так как поступок закован тем моментом времени, в котором он совершен. Могу ли я поднять руку? Я поднимаю ее; но спрашиваю себя: мог ли я не поднять руки в тот прошедший уже момент времени? Чтобы убедиться в этом, я в следующий момент не поднимаю руки. Но я не поднял руки не в тот первый момент, когда я спросил себя о свободе. Прошло время, удержать которое было не в моей власти, и та рука, которую я тогда поднял, и тот воздух, в котором я тогда сделал то движение, уже не тот воздух, который теперь окружает меня, и не та рука, которой я теперь не делаю движения. Тот момент, в который совершилось первое движение, невозвратим, и в тот момент я мог сделать только одно движение, и какое бы я ни сделал движение, движение это могло быть только одно. То, что я в следующую минуту не поднял руки, не доказало того, что я мог не поднять ее. И так как движение мое могло быть только одно в один момент времени, то оно и не могло быть другое. Для того чтобы представить его себе свободным, надо представить его себе в настоящем, в грани прошедшего и будущего, то есть вне времени, что невозможно, и

3) Как бы ни увеличивалась трудность постижения причины, мы никогда не придем к представлению полной свободы, то есть к отсутствию причины. Как бы ни была непостижима для нас причина выражения воли в каком бы то ни было своем или чужом поступке, первое требование ума есть предположение и отыскание причины, без которой немыслимо никакое явление. Я поднимаю руку с тем, чтобы совершить поступок, независимый от всякой причины, но то, что я хочу совершить поступок, не имеющий причины, есть причина моего поступка.

Но даже если бы, представив себе человека совершенно исключенного от всех влияний, рассматривая только его мгновенный поступок настоящего и не вызванный никакой причиной, мы бы допустили бесконечно малый остаток необходимости равным нулю, мы бы и тогда не пришли к понятию о полной свободе человека; ибо существо, не принимающее на себя влияний внешнего мира, находящееся вне времени и не зависящее от причин, уже не есть человек.

Точно так же мы никогда не можем представить себе действия человека без участия свободы и подлежащего только закону необходимости.

1) Как бы ни увеличивалось наше знание тех пространственных условий, в которых находится человек, знание этого никогда не может быть полное, так как число этих условий бесконечно велико так же, как бесконечно пространство. И потому как скоро определены не все условия влияний на человека, то и нет полной необходимости, а есть известная доля свободы.

2) Как бы мы ни удлиняли период времени от того явления, которое мы рассматриваем, до времени суждения, период этот будет конечен, а время бесконечно, а потому и в этом отношении никогда не может быть полной необходимости.

3) Как бы ни была доступна цепь причин какого бы то ни было поступка, мы никогда не будем знать всей цепи, так как она бесконечна, и опять никогда не получим полной необходимости. (!!!)

Но, кроме того, если бы даже, допустив остаток наименьшей свободы равным нулю, мы бы признали в каком-нибудь случае, как, например, в умирающем человеке, в зародыше, идиоте, полное отсутствие свободы, мы бы тем самым уничтожили самое понятие о человеке, которое мы рассматриваем; ибо как только нет свободы, нет и человека. И потому представление о действии человека, подлежащем одному закону необходимости, без малейшего остатка свободы, так же невозможно, как и представление о вполне свободном действии человека.

Итак, для того чтобы представить себе действие человека, подлежащее одному закону необходимости, без свободы, мы должны допустить знание бесконечного количества пространственных условий, бесконечного великого периода времени и бесконечного ряда причин.

Для того, чтобы представить себе человека совершенно свободного, не подлежащего закону необходимости, мы должны представить его себе одного вне пространства, вне времени и вне зависимости от причин.

В первом случае, если бы возможна была необходимость без свободы, мы бы пришли к определению закона необходимости тога же необходимостью, то есть к одной форме без содержания.

Во втором случае, если бы возможна была свобода без необходимости, мы бы пришли к безусловной свободе вне пространства, времени и причин, которая по тому самому, что была бы безусловна и ничем не ограничивалась, была бы ничто или одно содержание без формы.

Мы бы пришли вообще к тем двум основаниям, из которых складывается все миросозерцание человека, — к непостижимой сущности жизни и к законам, определяющим эту сущность.

Разум говорит: 1) Пространство со всеми формами, которые дает ему видимость его — материя, — бесконечно и не может быть мыслимо иначе. 2) Время есть бесконечное движение без одного момента покоя, и оно не может быть мыслимо иначе. 3) Связь причин и последствий не имеет начал и не может иметь конца.

Сознание говорит: 1) Я один, и все, что существует, есть только я; следовательно, я включаю пространство; 2) я меряю бегущее время неподвижным моментом настоящего, в котором одном я сознаю себя живущим; следовательно, я вне времени, и 3) я вне причины, ибо я чувствую себя причиной всякого проявления своей жизни.

Разум выражает законы необходимости. Сознание выражает сущность свободы.

Свобода, ничем не ограниченная, есть сущность жизни в сознании человека. Необходимость без содержания есть разум человека с его тремя формами.

Свобода есть то, что рассматривается. Необходимость есть то, что рассматривает. Свобода есть содержание. Необходимость есть форма.

Только при разъединении двух источников познавания, относящихся друг к другу, как форма к содержанию, получаются отдельно, взаимно исключающиеся и непостижимые понятия о свободе и необходимости.

Только при соединении их получается ясное представление о жизни человека.

Вне этих двух взаимно определяющихся в соединении своем, — как форма с содержанием, — понятий невозможно никакое представление жизни.

Все, что мы знаем о жизни людей, есть только известное отношение свободы к необходимости, то есть сознания к законам разума.

Все, что мы знаем о внешнем мире природы, есть только известное отношение сил природы к необходимости или сущности жизни к законам разума.

Силы жизни природы лежат вне нас и не сознаваемы нами, и мы называем эти силы тяготением, инерцией, электричеством, животной силой и т. д.; но сила жизни человека сознаваема нами, и мы называем ее свободой.

Но точно так же, как непостижимая сама в себе сила тяготения, ощущаемая всяким человеком, только настолько понятна нам, насколько мы знаем законы необходимости, которой она подлежит (от первого знания, что все тела тяжелы, до закона Ньютона), точно так же и непостижимая, сама в себе, сила свободы, сознаваемая каждым, только настолько понятна нам, насколько мы знаем законы необходимости, которым она подлежит (начиная от того, что всякий человек умирает, и до знания самых сложных экономических или исторических законов).

Всякое знание есть только подведение сущности жизни под законы разума.

Свобода человека отличается от всякой другой силы тем, что сила эта сознаваема человеком; но для разума она ничем не отличается от всякой другой силы. Сила тяготенья, электричества или химического средства только тем и отличаются друг от друга, что силы эти различно определены разумом. Точно так же сила свободы человека для разума отличается от других сил природы только тем определением, которое ей дает этот разум. Свобода же без необходимости, то есть без законов разума, определяющих ее, ничем не отличается от тяготенья, или тепла, или силы растительности, — она есть для разума только мгновенное, неопределимое ощущение жизни. (!!!)

И как неопределимая сущность силы, двигающей небесные тела, неопределимая сущность силы тепла, электричества, или силы химического средства, или жизненной силы составляют содержание астрономии, физики, химии, ботаники, зоологии и т. д., точно так же сущность силы свободы составляет содержание истории. Но точно так же, как предмет всякой науки есть проявление этой неизвестной сущности жизни, сама же эта сущность может быть только предметом метафизики, — точно так же проявление силы свободы людей в пространстве, времени и зависимости от причин составляет предмет истории; сама же свобода есть предмет метафизики. (???)

В науках опытных то, что известно нам, мы называем законами необходимости; то, что неизвестно нам, мы называем жизненной силой. Жизненная сила есть только выражение неизвестного остатка от того, что мы знаем о сущности жизни.

Точно так же в истории, то, что известно нам, мы называем законами необходимости; то, что неизвестно, — свободой. Свобода для истории есть только выражение неизвестного остатка от того, что мы знаем о законах жизни человека.


XI

История рассматривает проявления свободы человека в связи с внешним миром во времени и в зависимости от причин, то есть определяет эту свободу законами разума, и потому история только настолько есть наука, насколько эта свобода определена этими законами.

Для истории признание свободы людей как силы, могущей влиять на исторические события, то есть не подчиненной законам, — есть то же, что для астрономии признание свободной силы движения небесных сил.

Признание это уничтожает возможность существования законов, то есть какого бы то ни было знания. Если существует хоть одно свободно двигающееся тело, то не существует более законов Кеплера и Ньютона и не существует более никакого представления о движении небесных тел. Если существует один свободный поступок человека, то не существует ни одного исторического закона и никакого представления об исторических событиях.

Для истории существуют линии движения человеческих воль, один конец которых скрывается в неведомом, а на другом конце которых движется в пространстве, во времени и в зависимости от причин сознание свободы людей в настоящем.

Чем более раздвигается перед нашими глазами это поприще движения, тем очевиднее законы этого движения. Уловить и определить эти законы составляет задачу истории.

С той точки зрения, с которой наука смотрит теперь на свой предмет, по тому пути, по которому она идет, отыскивая причины явлений в свободной воле людей, выражение законов для науки невозможно, ибо как бы мы ни ограничивали свободу людей, как только мы ее признали за силу, не подлежащую законам, существование закона невозможно.

Только ограничив эту свободу до бесконечности, то есть рассматривая ее как бесконечно малую величину, мы убедимся в совершенной недоступности причин, и тогда вместо отыскания причин история поставит своей задачей отыскание законов.

Отыскание этих законов уже давно начато, и те новые приемы мышления, которые должна усвоить себе история, вырабатываются одновременно с самоуничтожением, к которому, все дробя и дробя причины явлений, идет старая история.

По этому пути шли все науки человеческие. Придя к бесконечно малому, математика, точнейшая из наук, оставляет процесс дробления и приступает к новому процессу суммования неизвестных, бесконечно малых. Отступая от понятия о причине, математика отыскивает закон, то есть свойства, общие всем неизвестным бесконечно малым элементам.

Хотя и в другой форме, но по тому же пути мышления шли и другие науки. Когда Ньютон высказал закон тяготения, он не сказал, что солнце или земля имеет свойство притягивать; он сказал, что всякое тело, от крупнейшего до малейшего, имеет свойство как бы притягивать одно другое, то есть, оставив в стороне вопрос о причине движения тел, он выразил свойство, общее всем телам, от бесконечно великих до бесконечно малых. То же делают естественные науки: оставляя вопрос о причине, они отыскивают законы. На том же пути стоит и история. И если история имеет предметом изучения движения народов и человечества, а не описание эпизодов из жизни людей, то она должна, отстранив понятие причин, отыскивать законы, общие всем равным и неразрывно связанным между собою бесконечно малым элементам свободы.


XII

С тех пор как найден и доказан закон Коперника, одно признание того, что движется не солнце, а земля, уничтожило всю космографию древних. Можно было, опровергнув закон, удержать старое воззрение на движения тел, но, не опровергнув его, нельзя было, казалось, продолжать изучение птоломеевых миров. Но и после открытия закона Коперника птоломеевы миры еще долго продолжали изучаться. (!!!)

С тех пор как первый человек сказал и доказал, что количество рождений или преступлений подчиняется математическим законам и что известные географические и политико-экономические условия определяют тот или другой образ правления, что известные отношения населения к земле производят движения народа, — с тех пор уничтожились в сущности своей те основания, на которых строилась история.

Можно было, опровергнув новые законы, удержать прежнее воззрение на историю, но, не опровергнув их, нельзя было, казалось, продолжать изучать исторические события как произведения свободной воли людей. Ибо если установился такой-то образ правления или совершилось такое-то движение народа вследствие таких-то географических, этнографических или экономических условий, то воля тех людей, которые представляются нам установившими образ правления или возбудившими движение народа, уже не может быть рассматриваема как причина.

А между тем прежняя история продолжает изучаться наравне с законами статистики, географии, политической экономии, сравнительной филологии и геологии, прямо противоречащими ее положениям.

Долго и упорно шла в физической философии борьба между старым и новым взглядом. Богословие стояло на страже за старый взгляд и обвиняло новый в разрушении откровения. Но когда истина победила, богословие построилось так же твердо на новой почве.

Так же долго и упорно идет борьба в настоящее время между старым и новым воззрением на историю, и точно так же богословие стоит на страже за старый взгляд и обвиняет новый в разрушении откровения.

Как в том, так и в другом случае с обеих сторон борьба вызывает страсти и заглушает истину. С одной стороны, является борьба страха и жалости за все, веками воздвигнутое, здание; с другой — борьба страсти к разрушению.

Людям, боровшимся с возникавшей истиной физической философии, казалось, что, признай они эту истину, — разрушается вера в Бога, в сотворение тверди, в чудо Иисуса Навина. Защитникам законов Коперника и Ньютона, Вольтеру, например, казалось, что законы астрономии разрушают религию, и он, как орудие против религии, употреблял законы тяготения.

Точно так же теперь кажется: стоит только признать закон необходимости, и разрушатся понятие о душе, о добре и зле и все воздвигнутые на этом понятии государственные и церковные учреждения.

Точно так же теперь, как Вольтер в свое время, непризванные защитники закона необходимости употребляют закон необходимости как орудие против религий; тогда как, — точно так же как и закон Коперника в астрономии, — закон необходимости в истории не только не уничтожает, но даже утверждает ту почву, на которой строятся государственные и церковные учреждения.

Как в вопросе астрономии тогда, как и теперь в вопросе истории, все различие воззрения основано на признании или непризнании абсолютной единицы, служащей мерилом видимых явлений. В астрономии это была неподвижность земли; в истории — это независимость личности — свобода.

Как для астрономии трудность признания движения земли состояла в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства неподвижности земли и такого же чувства движения планет, так и для истории трудность признания подчиненности личности законам пространства, времени и причин состоит в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства независимости своей личности. Но, как в астрономии новое воззрение говорило: «Правда, мы не чувствуем движения земли, но, допустив ее неподвижность, мы приходим к бессмыслице; допустив же движение, которого мы не чувствуем, мы приходим к законам», — так и в истории новое воззрение говорит: «И правда, мы не чувствуем нашей зависимости, но, допустив нашу свободу, мы приходим к бессмыслице; допустив же свою зависимость от внешнего мира, времени и причин, приходим к законам».

В первом случае надо было отказаться от сознания несуществующей неподвижности в пространстве и признать неощущаемое нами движение; в настоящем случае — точно так же необходимо отказаться от несуществующей свободы и признать неощущаемую нами зависимость.

Конец"