Перепостирую самое начало повести Всеволода Иванова. "Бронепоезд № 14-69", написанной в 1922 году, где потрясающе верно и выпукло изображена атмосфера революции и гражданской войны - беспощадная борьба насмерть, всеобщий хаос и слухи вместо прежнего привычного спокойного существования. Советую всем и каждому прочесть всю повесть целиком, чтобы быть внутренне готовыми к бурным временам, которые неотвратимо приближаются. В начале повести этот бронепоезд - в руках подонков-контрреволюционеров, более умные из которых совершенно ясно понимают, что весь трудовой народ, вся страна полны решимости от них избавиться.
В конце повести красные партизаны ценой большой крови захватывают бронепоезд и ведут его на помощь начавшемуся во Владивостоке восстанию против белогвардейской мрази и иностранных интервентов. Соответственно, я проиллюстрировал этот отрывок старыми фотографиями революционных, советских бронепоездов и, в частности, бронепоезда, на котором всё время переезжал с одного фронта гражданской войны на другой Председатель Реввоенсовета товарищ Троцкий, руководивший Рабоче-Крестьянской Красной Армией, сражавшейся против контрреволюционной буржуйской сволочи.
Капитализм в России, реанимированный сталинско-брежневской номенклатурой, просуществовав тридцать лет, уже явно терпит закономерный крах. Прозападный антинародный паразитический олигархо-бюрократический режим питерского гопника Иудушки Капутина в последние годы резко ужесточил репрессии и мошенничества на "выборах" именно из-за того, что чувствует свою шаткость, обусловленную всенародной ненавистью, всенародным неприятием и презрением. Режим Путина обречен потому, что он изначально был гнилым, коррупционным, вобравшим в себя всю либерастскую и уголовную нечисть фашистского режима Ельцина. Но если Путин с его кодлой "дорогих друзей" - просто тупые алчные блатняги, то заведомые выкормыши западного империализма - предатели "реформаторской" банды Ельцина типа Кудрина, Грефа, Чубайса, Миллера и новоявленного Мишустина - несравненно опаснее для народа и страны именно потому, что они - марионетки господствующей на Западе глобалистской закулисы мультимиллиардеров.
На якобы "демократическом", а на самом деле дерьмократическом Западе все партии справа налево и всё политиканство, за исключением воистину единичного случая Виктора Орбана, выгнавшего из Венгрии проклятую глобалистскую вошь Сороса со всеми его гнидёнышами, представляют собой омерзительный кукольный театр марионеток мультимиллиардерской закулисы, типичными персонажами которого являются такие выродки, как Макрон, Джонсон и фон-дер-Ляйен. Они - ничтожества, а реальная опасность для человечества - это их хозяева-людоеды: Ротшильды, Рокфеллеры, Гейтсы, Финки, Баффеты, Маски и т.д., уже много лет назад замыслившие и спланировавшие глобальное тоталитарное безумие
-"зеленого" варварства - уничтожение индустриальной и энергетической основы благосостояния всего человечества и
- фейковой "пандемии ковид" - наглые фашистские "санитарные" репрессии и коварный фашистский геноцид человечества смертоносными "прививками от ковид" - это свидетельство агонии глобального капитализма - экономической системы, смертный приговор которой был вынесен уже давным-давно Карлом Марксом (смотри переводы книг Генрика Гроссмана на этом блоге). Поэтому мы все должны готовиться к мировой социалистической революции и к тому, чтобы создать настоящий - гуманный, интернациональный и демократический - социализм.
* * *
"I.
Бронепоезд "Полярный" под № 14-69 охранял железнодорожную линию от партизанов. Остатки колчаковской армии отступали от Байкала: в Манчжурию, по Амуру на Владивосток.
Капитан Незеласов, начальник бронепоезда, сидел у себя в купе вагона и одну за другой курил манчжурские сигареты, стряхивая пепел в живот расколотого чугунного китайского божка. Капитан Незеласов сказал:
– Мы стекаем... как гной из раны... на окраины, а? Затем в море, что ли?
Прапорщик Обаб оглядел – наискось – скривившееся лицо Незеласова, медленно ответил:
– Вам лечиться надо.
Прапорщик Обаб был из выслужившихся добровольцев колчаковской армии, обо всех кадровых офицерах говорил:
– Лечиться надо!
Капитана Незеласова он уважал и потому повторил:
– Без леченья плохо вам.
Незеласов был широкий, но плоский человек, похожий на лист бумаги: сбоку нитка, в груди – верста. Капитан торопливо выдернул новую сигарету и ответил:
– Заклепаны вы наглухо, Обаб!.. Ничего до вас не дойдет!..
И, быстро отряхивая пепел, визгливо заговорил:
– Как вам стронуться хоть немного!.. Ведь тоска, Обаб, тоска! Родина нас... вышвырнула! Думали все – нужны, очень нужны, до зарезу нужны, а вдруг ра-а-счет получайте!.. И не расчет даже, а в шею... в шею!.. в шею!..
И капитан, кашляя, брызгая слюной и дымом, возвышал голос:
– О, рабы нерадивые и глупые!.. Глупые!..
Обаб протянул длинную руку навстречу сгибающемуся капитану.
Точно поддерживая валящееся дерево, сказал с усилием:
– Сволочь бунтует. А ее стрелять надо. А которая глупее – пороть!
– Нельзя так, Обаб, нельзя!..
– Болезнь.
– Внутри высохло... водка не катится, не идет!.. От табаку – слякоть, вонь... В голове, как наседка, да у ней триста яиц!.. Высиживает. Э-эх!.. Теплынь, пар... копошится теплое, слизкое, того гляди... вылезет. Преодолеть что-то надо, а что, не знаю, а не могу?
– Женщину вам надо. Давно женщину имели?
Обаб тупо посмотрел на капитана. Повторил:
– Непременно женщину. В такой работе – каждомесячно. Я здоровый – каждые две недели. Лучше хины.
– Может быть, может быть... попробую, почему мне не попробовать?..
– Можно быстро, здесь беженок много... Цветки!
Незеласов поднял окно.
Запахло каменным углем и горячей землей. Как банка с червями, потела плотно набитая людьми станция. Сыро блестели ее стены, распахнутые окна, близ дверей маленький колокол. На людях клейма бегства.
Шел, похожий на новое стальное перо, чистенький учитель, а на плече у него трепалась грязная тряпица. Барышни нечесаные и одна щека измятая, розовая: должно быть, жестки подушки, а, может быть, и нет подушек – мешок под головой.
"Портятся люди", – подумал Обаб. Ему захотелось жениться...
Он сплюнул в платок, сказал:
– Ерунда.
Беженцы рассматривали стальную броню вагонов всегда немного смущенно, и Незеласову казалось, что разглядывают его голого. Незеласов голый был сух, костляв и похож на смятую жестянку из-под консервов: углы и серая гладкая кожа. Он оглядел вагон и сказал Обабу:
– Прикажите воду (в паровоз - примечание behaviorist-socialist) набирать... непременно, сейчас. Вечером пойдем.
– В появлении? Опять?
– Кто?
– Партизаны?
Обаб длинными и ровными, как веревка, руками ударил себя по ляжкам.
– Люблю!
Заметив на себе рыхлый зрачок Незеласова, прапорщик сказал:
– Но насчет смертей! Не убивать. А чтоб двигалось. Спокой, когда мясо ржавеет...
Обаб стесненно вздохнул. Был он узкоглазый, с выдающимися скулами, похожими на обломки ржаного сухаря. Вздох у него – медленный, крестьянский.
Незеласов, закрывая тусклые веки, торопливо спросил:
– Прапорщик, кто наше непосредственное начальство?
– Генерал Смирнов.
– А где он?
– Партизаны повесили.
– Значит следующий?
– Следующий.
– Кто?
– Генерал-лейтенант Сахаров.
– А он где?
– Не могу знать.
– А где командующий армией?
– Не могу знать.
Капитан отошел к окну. Тихо звякнул стеклом.
– Кого ж нам, прапорщик, слушаться? Чего мы ждем?
Обаб посмотрел на чугунного божка, попытался поймать в мозгу какую-то мысль, но соскользнул:
– Не знаю. Не моя обязанность думать.
И как гусь не выросшими еще крыльями, колыхая широчайшими галифе, Обаб ушел.
Тщедушный солдатик в голубых французских обмотках и больших бутсах, придерживая левой рукой бебут, торопливо отдал честь вышедшему капитану.
Незеласову не хотелось итти по перрону. Обогнув обшитые стальными листами вагоны бронепоезда, он пошел среди теплушек эвакуируемых беженцев.
"Ненужная Россия", – подумал он со стыдом и покраснел.
– Ведь и ты в этой России!
Нарумяненная женщина с толстым задом, напоминавшем два мешка, всунутые под юбку, всколыхнула в мозгу предложение Обаба.
Капитан сказал громко:
– Дурак!
Женщина оглянулась. Были у ней печальные потускневшие глаза под маленьким лбом в глубоких морщинках. Незеласов отвернулся.
Теплушки обиты побуревшим тесом. В пазах торчал выцветший мох. Хлопали двери с ремнями, заменявшими ручки. На гвоздях по бокам грязных дверей висело в плетеных бечевочных мешках мясо, битая птица, рыба. Над некоторыми дверьми – пихтовые ветки и в таких вагонах слышался молодой женский голос.
Пахло из теплушек больным потом, пеленками и подле вагонов густо пахли аммиаком растоптанные испражнения. Ощущение стыда и далекой, какой-то таящейся в ногах злости
не проходило.
Плоскоспинный старик, утомленно подымая тяжелый колун, рубил полусгнившую шпалу.
– Издалека? – спросил Незеласов.
Старик ответил:
– А из Сызрани.
– Куда едешь?
Он опустил колун. Шаркая босой ногой с серыми потрескавшимися ногтями, уныло ответил:
– Куда повезут.
Кадык у него, покрытый дряблыми морщинами, большой, с детский кулак, и при разговоре расправлялись и видны были чистые белые полоски кожи.
– Редко, видно... говорить-то приходится, – подумал Незеласов.
– У меня в Сызрани-то земля – любовно проговорил старик, – атличнейший чернозем. Прямо золото, а не земля – чекань монету!.. А вот поди же ты – бросил.
– Жалко?
– Известно жалко. А бросил. Придется обратно.
– Обратно итти далеко... очень...
– И то говорю – умрешь еще дорогой?
– Не нравится здесь?
– Народ не наш! У нас народ все ласковый, а здесь и говорить не умеют. Китаец, так тот совсем языка русского не понимает. И как живет, Бог его знает! Фальшиво живет. Зачервивешь тут, обратно пойду. Брошу все и пойду. Чать, и большевики люди, а?
– Не знаю, – ответил капитан, идя дальше.
Вечером на станцию нанесло дым.
Горел лес.
Дым был легкий, теплый.
Кирпичные домики станции, похожая на глиняную кружку водокачка; китайские фанзы и желтые поля гаоляна закурились голубоватой пеной и люди сразу побледнели.
Прапорщик Обаб хохотал:
– Чревовещатели-и!..
И, точно ловя смех, жадно прыгали в воздухе его длинные руки.
Чахоточная беженка с землистым лицом в каштановом манто, подпоясанном бечевкой, которой перевязывают сахарные головы, бегала мелкими шажками по станции и шопотом говорила:
– Партизаны... партизаны... тайгу подожгли... и расстреливают...
Ее видели сразу во всех двенадцати эшелонах. Бархатное манто покрылось пеплом, вдавленные виски вспотели. Все чувствовали тоскливое томление, похожее на голод.
Комендант станции – солдаты звали его "четырехэтажным" – большеголовый, с седыми прозрачными, как ледяные сосульки, усами, успокаивал:
– А вы целомудрие наблюдайте душевное. Не волнуйтесь!
– Чита взята.
– Ничего подобного! Уши у вас чрезмернейшие. Сообщение с Читой имеем. Сейчас по телеграфу няньку генерала Нокса разыскивали!
И втыкая в глотку непочтительный смешок, четко говорил:
– Няньку генерал Нокс потерял. Ищет. Награду обещали. Дипломатическая нянька, чорт подери, и вдруг какой-нибудь партизан изнасилует.
Белокурый курчавый парень, похожий на цветущую черемуху, расклеил по теплушкам плакаты и оперативные сводки штабверха. И хотя никто не знал, где этот штабверх и кто бьется с большевиками, но все ободрились.
Теплые струи воды торопливо потекли на землю. Ударил гром. Зашумела тайга.
Дым ушел. Но когда ливень кончился и поднялась радуга, снова нахлынули клубы голубоватого дыма и снова стало жарко и тяжело дышать. Липкая грязь приклеивала ноги к земле.
Пахло сырыми пашнями и за фанзами тихим звоном шумели мокрые гаоляны.
Вдруг на платформу двое казаков принесли из-за водокачки труп солдата-фельдфебеля. Лоб фельдфебеля был разбит и на носу и на рыжеватых усах со свернувшимися темно-красными сгустками крови тряслось, похожее на густой студень, серое вещество мозга.
– Партизаны его... – зашептала беженка в манто, подпоясанная бечевкой.
В коричневых теплушках эшелонов зашевелились и зашептали:
– Партизаны... партизаны...
Капитан Незеласов прошел по своему поезду.
У площадки одного вагона стояла беженка в каштановом манто и поспешно спрашивала у солдат:
– Ваш поезд нас не бросит?
– Не мешайте, – сказал ей Незеласов и вдруг возненавидел эту тонконосую женщину. – Нельзя разговаривать.
– Они нас вырежут, капитан... Вы же знаете...
Капитан Незеласов захлопнул дверь и закричал:
– Убирайтесь вы к чорту. – Пошел, пошел!.. – визгливо кричал он, обертывая матерной руганью приказания.
Где-то внутри росло желание увидеть, ощупать руками тоску, переходящую с эшелонов беженцев на бронепоезд под № 14-69.
Капитан Незеласов бегал внутри поезда, грозил револьвером и ему хотелось закричать громче, чтобы крик прорвал обитые кошмой и сталью стенки вагонов. Дальше он не понимал, для чего понадобился ему его крик.
Грязные солдаты вытягивались и морозили в лед четырехугольные лица. Ненужные тряпки одежды стесняли движения у стальных орудий.
Прапорщик Обаб быстро, молчаливо шагал вслед.
Лязгнули буфера. Непонятно коротко просвистел кондуктор, загрохотало с лавки железное ведро.
Пригибая рельсы к земле, разбрасывая позади себя станции, избушки стрелочников, прикрытый дымом лес и граниты сопок, облитые теплым и влажным ветром, падали и не могли упасть, летели в тьму тяжелые стальные коробки вагонов, несущих в себе сотни человеческих тел, наполненных тоской и злобой."
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий