КУН: ГЕНРИК ГРОССМАН И ВОЗРОЖДЕНИЕ МАРКСИЗМА 10

 Актуальный пример фашистского терроризма и коррупции, которую он защищает:

"6 ЭМИГРАЦИЯ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПЕРЕОЦЕНКИ

Гитлер стал канцлером Германии 30 января 1933 года. Серьезной мобилизации рабочего класса против нацистов не было, поскольку они пришли к власти формально легальными средствами, а затем запугали, бросили в тюрьмы или убили своих политических противников и уничтожили организованное рабочее движение. Для руководства Социал-демократической партии такая мобилизация была бы вызовом их кумиру - Веймарской конституции. А самоубийственное сектантство политики Коминтерна "Третьего периода" по отношению к социал-демократии сделало сотрудничество между рабочими - коммунистами и социал-демократами - практически невозможным даже для сопротивления нацистам. После захвата власти нацистами Коммунистическая партия Германии твердо придерживалась этой линии более года, полагая, что Гитлер вскоре дискредитирует себя, и это откроет путь революции.

Под руководством Хоркхеймера Институт (Социальных Исследований - IfS) сделал систематические приготовления на случай нацистского переворота. Почти все его активы были инвестированы за пределами Германии. Его бюро было быстро переведено в Женеву, где в 1930 году был открыт филиал. 4 марта Гроссман уехал в Париж. Через девять дней полиция провела обыск и опечатала помещения IfS. Вскоре национал-социалистическая* (нацистская) организация студентов и государственная полиция захватили несколько помещений в собственное пользование.

В начале апреля ректорат университета порвал связи с институтом, но продолжал использовать два нижних этажа здания IfS. Однако факультет экономики и социальных наук одобрил заявку Гроссмана из Парижа на занятия исследованиями, а не преподаванием в университете в течение летнего семестра. В сентябре он подал заявление на отпуск в зимний семестр. Но нацисты уже 7 апреля приняли "Закон о восстановлении профессиональной государственной службы". Он изгонял евреев с государственных должностей и лишал их званий, в том числе в университетах.

(...)

В октябре 1935 года Гроссман написал Мэттику, что «сталинская бюрократия мне тоже не нравится. У меня тоже есть очень много всего в подтверждение этого». Но поскольку частной собственности и частного аккумуляции капитала там (в СССР) не существовало, он отверг как сектантское утверждение Мэттика (на самом деле правильное), что и в СССР из рабочих извлекается прибавочная стоимость. «Здесь, в Европе, все знают, что поражение Советского Союза отбросит рабочее движение на 50 лет назад. Поэтому нельзя бороться с СССР как с «государством, извлекающим прибавочную стоимость». Напротив, мы должны защищать СССР от внешнего врага всеми доступными средствами».

Ядро сотрудников Института было единодушно в оценке международной ситуации как ужасающей. Пытаясь подбодрить Гроссмана в 1937 году, Лео Левенталь, член IfS с 1930 года, на которого Хоркхеймер возложил конкретную обязанность редактирования своего журнала, писал: «Единственное, что мы можем, - это напрячь своё воображение [интеллектуально и эмоционально] ради теоретических целей, которые нам дороги».

Для кружка Хоркхеймера увлечение теорией (ставшей заменой религии как «сердца бессердечного мира») было утешением, поскольку с середины 1930-х годов усилились ужасы капитализма, Гитлера и Сталина. Гроссман имел более марксистскую ориентацию как результат личного опыта, которым Хоркхеймер и его кружок не обладали, и считал, что необходимо возродить рабочее движение и что собственные материальные противоречия капитализма, в особенности его тенденция экономических кризисов, сделают это возможным. Другими словами, он оставался верен делу возрождению марксизма, в которое он, Ленин и Лукач уже внесли весомый вклад. В течение нескольких лет его верность этому делу и его отношение к Советскому Союзу, то есть его признание того, что в СССР произошла сталинская контрреволюция, сосуществовали параллельно. Но Гроссман отказался от своей отрицательной оценки Советского Союза между октябрем 1935 года и ноябрем 1936 года в период, когда отмечался подъем стратегии "Народного фронта" Коммунистического Интернационала.

Народный фронт радикальных республиканцев, социалистов, коммунистов и, ещё левее, более мелкой Partido Obrero de Unificacion Marxista (POUM, Рабочей партии марксистского объединения) победил на выборах в Испании в феврале 1936 года. Последовал подъем классовой борьбы. Аналогичная волна забастовок произошла в мае 1936 года после победы на выборах во Франции правительства Народного фронта под руководством премьер-министра социалиста Леона Блюма. Крупнейшая волна забастовок в истории Франции, вершиной которой стало повсеместное распространение занятия трудящимися фабрик и заводов, принесла рабочим большое повышение заработной платы, сокращение рабочего времени и - победу международного значения - ежегодный оплачиваемый отпуск.

Вооруженный мятеж Франко против правительства Испанской республики 19 июля вызвал революцию. Рабочие комитеты взяли в свои руки бóльшую часть производства, распределения и государственного управления в регионах, где мятеж был побежден. Чтобы не встревожить возможных союзников во Франции и Англии, Коминтерн настаивал на том, что гражданская война была направлена на защиту буржуазной демократии и что социализм не стоял на повестке дня в Испании. Коммунистическая партия Испании и Советский Союз (через персонал Коминтерна в Испании и поставки оружия республике) использовали свое влияние для подрыва и удушения пролетарских органов власти. С мая 1937 года республиканское правительство и испанские коммунисты активно подавляли революцию, ПОУМ и другие крайне левые организации.

Несмотря на контрреволюционную политику Коммунистической партии Испании, большинство простых коммунистов во всем мире по-прежнему считали себя революционерами, а политику своих организаций - чисто тактическим явлением. В конце концов, коммунистические партии и Советский Союз поддерживали военные усилия республики против реакционных мятежников Франко. В то время как нацистская Германия и фашистская Италия оказывали помощь Франко, Великобритания и Франция соблюдали официальный международный запрет на поставку оружия обеим сторонам.

Гроссман осудил новую (ренегатскую) стратегию Народного фронта во Франции еще в ноябре 1934 года, но события в Испании, похоже, изменили его мнение о Советском Союзе и коммунистическом движении. Его реакция был обусловлена дружбой с Рамосом Собрино и его недавней поездкой в ​​Вальядолид и другие области Испании. Вальядолид был захвачен военным переворотом Франко в первый же день. Здесь «репрессии в Старой Кастилии достигли максимальной жестокости». Тысячи левых и республиканцев были убиты, хотя Рамос Собрино спасся бегством. В начале 1936 года SAP (Социалистическая Рабочая партия Германии) также положительно высказалась о тактике Народного фронта, а позиция Гроссмана продвинулся гораздо ближе в сторону политики Коминтерна.

В конце 1936 года Боркенау прочитал в Социологическом обществе в Лондоне публичную лекцию о поездке, которую он недавно совершил по республиканской Испании. Она подтвердила подозрения Гроссмана в отношении Боркенау. Гроссман выразил Хоркхеймеру своё осуждение Боркенау за то, что тот занял «позицию против [республиканского] правительства в Мадриде». Это был «одним словом, опасный тип, явный фашист!» Хотя объект этого осуждения критиковал политику правительства Народного фронта и ушел далеко от марксизма к консервативному либерализму, Боркенау был всё же не сторонником Франко. В его книге «The Spanish Cockpit - Испанская кабина» вскоре появилось объективное описание подавления сталинистами революции и левых радикалов в Испании. Но либеральная политика Боркенау вызвала то, что многие левые скептически отнеслись к его описанию событий в Испании.

Собственные взгляды Гроссмана стали теперь фактически «подчиненными внешней политике Советского Союза и его потребности в мире». Он согласился с анализом Народного фронта, согласно которому не революция, а только союз коммунистического движения, СССР и буржуазных демократов может быть альтернативой Франко. Отношение Гроссмана к гражданской войне в Испании определялось скорее эмоциональными реакциями, чем независимым анализом. В декабре 1937 года он написал Хоркхеймеру, что «Я нахожусь под влиянием одного события. Несколько недель назад меня пригласили на коктейльную вечеринку в доме одного англичанина, где я познакомился с миссис Холанд [sic]. Она рассказала мне, что ее муж уехал в Мадрид в качестве пилота (он был капитаном британских ВВС ["английских" в оригинале].) Я спросил, социалист ли он. «Нет, но он ненавидит фашистов». 16-го числа газеты опубликовали новость о том, что Холланда сбили в его бомбардировщике! Его дочь стала сиротой!»

С 1936 г. Гроссман стал некритически поддерживать внешнюю и внутреннюю политику России. Эльза Маттик (урожденная Эльза Хамм), знакомая с конца 1930-х годов, вспоминала его тогда как «сталиниста до мозга костей», предававшегося «бессмертной любви к Сталину». Он знал, что происходило в России, но считал это правильным. Среди убитых Сталиным были Карл Радек, товарищ Гроссмана по студенческой политике, и Мирон Исаакович Нахимсон, пригласивший его в Советский Союз. Тем не менее, полагая, что Советский Союз был единственным эффективным оплотом против фашизма, он принял чистки и "реальную политику" Сталина как необходимые для сохранения российского государства.

Однако Гроссман по-прежнему не был рабом "генеральной линии" по всем вопросам теории марксизма. Снова возникло противоречие между его взглядами на Россию и его верностью ряду фундаментальных принципов марксизма, касающихся взаимосвязи между самостоятельной борьбой рабочего класса и социализмом. Поддержка IfS, огромная интеллектуальная самостоятельность и уверенность в том, что коммунисов в конечном итоге убедят его аргументы - всё это означало, что, несмотря на свои иллюзии относительно СССР, он продолжал отстаивать свой еретический подход к теории кризисов и писать исследования, на которые более правоверные сталинисты были неспособны.

Лондон и экономические исследования

Уже в сентябре 1933 года Гроссман подозревал, что война и перспектива интернирования во Франции могут вынудить его покинуть Париж. Англия, даже несмотря на то, что у власти были консерваторы, была бы более безопасной. Он знал английский язык уже самое позднее в 1917 году, так что мог жить в Лондоне, хотя всегда говорил на этом языке с сильным акцентом и писал на нем "по-своему". У института (IfS) был небольшой филиал в Лондоне, которым руководил социолог-марксист Джей Рамни (изначально Яков Румянек), который стал другом Гроссмана. Более того, у этого города было огромное дополнительное преимущество для исследовательской работы - Британский музей. После того, как он закончил критическую статью о книге Боркенау, проблема политически консервативного уклона в коллекционировании книг Национальной библиотекой в Париже вновь дала о себе знать. Гроссману не хватало ежедневных контактов с коллегами по институту и он ​​с нетерпением ждал встречи с ними. Как и Хоркхеймер, он рассматривал Лондон как станцию пересадки на пути в Нью-Йорк.

Гроссман начал подготовку к переезду в Лондон в 1935 году. Прежде чем принять решение навсегда покинуть Париж, он совершил двухнедельную поездку, чтобы изучить жилищные условия на другой стороне Ла-Манша. Он связался со своим другом Максом Биром, чтобы попросить поддержки у него самого и у выдающегося историка экономики и социального реформатора профессора Ричарда Тоуни, с которым Гроссман уже переписывался, в деле получения визы.

Разведка дала положительные результаты, но процесс переезда затянулся, и Гроссман оставался в Париже до января 1936 года. Даже тогда он оставил в Париже у друзей десять ящиков с книгами, и ему пришлось неделями искать подходящее жилище в Лондоне.

Сперва он остановился по адресу Belsize Park № 60, затем неподалёку в приличном пансионате на Belsize Avenue № 9, «где я могу приглашать знакомых на чай». Хэмпстед-Хит находился менее чем в километре, а за ним - дом Рамни в Хайгейте и могила Маркса на Хайгейтском кладбище. Гроссман любил гулять по Хэмпстед-Хит и в Риджентс-парке, особенно весной. После короткой прогулки от дома до станции метро Belsize Park, откуда линия метро Edgware вела прямо к станции Euston недалеко от Лондонского университета и Британского музея, где он проводил большую часть своих исследований. Лондон понравился Гроссману. После первоначальной депрессии он освоился и почувствовал себя «очень хорошо и сразу же занялся работой. В течение нескольких недель я сижу с 9:30 каждый день (я выхожу из дома в 9:00) до 4:00-4:30 в Британском музее. На этой неделе я также начал посещать библиотеку Лондонской школы экономики (LSE). У меня не было таких хороших условий для работы, как в читальном зале Британского музея, со времен во Франкфурте. Когда я сравниваю это с Парижем, с настоящими драками за каждую книгу, я сожалею о том, что не приехал сюда раньше! Да и народ тут приятнее». Английские ученые встретили его гораздо теплее, чем парижские профессора. Гарольд Ласки из Лондонской школы экономики хорошо относился к институту (IfS) и ​​его сотрудникам. Гроссмана приглашал на чай Тоуни, тоже из LSE. И он пришел к выводу, что пробыл в Париже «слишком долго». (Продолжение следует)

---

* На Западе и в особенности в ФРГ "политически корректно" называть нацистов "национал-социалистами", хотя они были смертельными врагами социализма и террористами-наёмниками капиталистической реакции в условиях экономического кризиса. Это фальшивое демагогическое саморекламное название гитлеровской фашистской партии остроумно и метко показано на следующей карикатуре тех времен. Вверху - оригинал, внизу - с моим переводом надписей (Примечание behaviorist-socialist):

 

-