"Итак, Гроссман - преданный и активный сотрудник института (IfS), горящий желанием вносить свой вклад в его деятельность, «очень надеялся снова оказаться в кругу старых франкфуртских друзей». Но ответные чувства Хоркхеймера, высказанные им Адорно в начале 1937 года, не были столь теплыми: «Тем не менее мы всегда относились к нему (Гроссману), как к чужаку».
14 октября 1937 года Гроссман прибыл в Нью-Йорк и быстро подготовил тезисы для цикла семинаров института по монополистическому капитализму. Его наблюдения основывались на положениях «Закона аккумуляции» о первостепенном значении уменьшения соотношения между массой прибыли и аккумулированного капитала, которое принуждает к инвестициям за границей. Если скорость аккумуляции будет сохраняться, то все меньшая часть и в перспективе сокращающаяся масса прибавочной стоимости будет доступна для потребления капиталистами, которые поэтому стремятся поддерживать свой жизненный уровень за счет сокращения заработной платы и, следовательно, обострения классовой борьбы. Более низкие нормы прибыли от заемного капитала приводят к финансовым кризисам для стран-заемщиков и сокращению массы долга путём девальвации валюты*.
Те же условия приводят к большей централизации и концентрации капитала, поскольку разные секторы экономики пытаются добиться более высоких цен и прибыльности за счет своих клиентов. Таможенные барьеры и отказ от золотого стандарта, вызванные стремлением стран снизить цены на свою продукцию путём девальвации и регулирования валюты, являются средствами международной конкуренции, которая разделяет мировой рынок на отдельные территории. Девальвации также снижают уровень реальной заработной платы в странах с сильными профсоюзами. Капитализм переходит от фазы роста к фазе спада, когда меньшинство собственников получает прибыли за счет повышения доли неиспользуемых мощностей в промышленности, уничтожения большого количества товаров и капитала, ограничения сельскохозяйственного производства и лишения масс безработных минимальных средств существования.**
Впечатления от семинара, института в Нью-Йорке и самого города рассеяли все сомнения, которые Гроссман мог иметь относительно того, чтобы остаться в Америке. Но поскольку он въехал в США по туристической визе, ему надо было снова выехать, чтобы вернуться на постоянное жительство. В апреле 1938 года он отправился в круиз в Гавану, ожидая, что ему удастся очень быстро пройти бюрократические формальности, связанные с получением иммиграционной визы.
Но неожиданно дело застопорилось. Проблема была в том, что Гроссман, в отличие от других сотрудников института, имел не немецкий, а польский паспорт. Пришлось телеграфировать в Варшаву относительно номера визы. Поначалу Гроссман ходил купаться и осматривать достопримечательности, ожидая решения этой проблемы. «Тропические фрукты и фантастически красивые цвета моря. Здесь можно понять яркие цвета Гогена. Чарующее великолепие природы». «Кубинские женщины исключительно красивы совершенством своих тел и походки». Он также сообщил своим коллегам в Нью-Йорке впечатления об экономической и культурной зависимости Кубы от США, низком уровне жизни и связанных с этим масштабах проституции, а также, на основании большого количества испаноязычных газет, журналов и книг, об оживленности интеллектуальной жизни на Кубе.
Однако формальности с визой всё не улаживались. К тому же, поскольку Гроссман не занимался преподаванием последние два года, иммиграционные правила не признавали его статус профессора. Он бежал от расизма нацистов в Германии, но расизм правящего класса США - в форме Закона об иммиграции Джонсона-Лоджа - не пускал его в страну уже на другой стороне Атлантики. Осознав перспективу задержки на несколько недель, он впал в депрессию и, вдобавок к этому, страдал от солнечных ожогов. По соседству не было садов с деревьями, под которыми он мог бы читать: «Да, пальмы очень красивы, но от них нет ни тени, ни влажности воздуха». Энтузиазм Гроссмана по отношению к своей работе, новым впечатлениям и жизни всегда перемежался со склонностью к унынию. В письмах к Левенталю, которому он доверял больше, чем Хоркхеймеру, он сознавался в периодах депрессии, вызванных известиями о поражении восстания рабочих в Вене в начале 1934 года; неопределенностью обстановки позднее в том же году; затем проблемами с поиском жилья и дождливым лондонским климатом в 1936 году.
Члены института оказали практическую помощь и моральную поддержку своему коллеге, попавшему в затруднительное положение при получении визы. Хоркхеймер дал ему совет идти на приём к консулу с бодрым видом, вести себя с учтивостью польского дворянина, «что вообще типично для вас», и ни в коем случае не обнаруживать свою «депрессию». Когда через три недели виза наконец-то была выдана, Поллок послал поздравительную телеграмму от «Хоркхеймера и других».
Вернувшись 10 мая в Нью-Йорк, Гроссман в итоге поселился в трехкомнатной квартире по адресу 64/521 West 111 Street, в одном километре от института, находившегося по адресу 429 West 117th, Колумбийского университета и Центрального парка. Не имея кабинета в институте, он работал дома и держал там свою библиотеку. Менее чем через месяц после своего возвращения в США он подал первую заявку на получение гражданства, хотя так никогда и не попытался натурализоваться. Эльза Хамм, молодая немецкий эмигрантка, с которой он был дружен в Нью-Йорке, вспоминала его как очень одинокого человека, с глубоким пониманием классического искусства восемнадцатого и девятнадцатого веков и интересом к серьезной музыке. Она обнаружила, что он был очень знающим и его было интересно слушать, однако он особо не давал возможностей для дискуссий, потому что был чрезвычайно самоуверен и очень тщеславен: на книжных полках по стенам комнаты, в которой он принимал гостей, стояли книги, которые он написал, в роскошных пергаментных переплетах. Он «не мог допустить того, чтобы его носки не гармонировали с гардинами». Но Гроссман был при этом великодушен и добр, терпелив и внимателен, помогая ей устроиться в США.
С помощью Гроссмана один из его самых близких и старых друзей также присоединился к нему в Нью-Йорке. После аннексии Австрии нацистской Германией его двоюродный брат, практикующий врач и социал-демократ Оскар Курц был арестован просто потому, что был евреем. Как и многие другие австрийские евреи, он покинул страну вскоре после освобождения.
Доминирующие в институте (IfS) теоретические воззрения, то есть взгляды Хоркхеймера, все еще продолжали изменяться, когда Гроссман поселился в Нью-Йорке. Это имело важные последствия для их отношений. С конца 1920-х годов работы Хоркхеймера были посвящены критике современной философии с марксистской точки зрения, и, как уже отмечено, Гроссман высоко ценил эту работу. Но в важном эссе 1937 года «Традиционная и критическая теория» директор института отделил диалектическую мысль от рабочего класса и его миссии.
В течение следующих трех лет взгляды Хоркхеймера становились все более консервативными. Он отказался от исторического материализма и идеи, что рабочий класс может освободить общество. Теодор Адорно стал его ближайшим сотрудником. Их совместная работа была пессимистичной, афористичной и враждебной марксистскому проекту освобождения человечества сознательной классовой борьбой. Более того, они полностью отказались от просветительского служения делу научного понимания мира. Когда Хоркхеймер переселился из Нью-Йорка в Лос-Анджелес в апреле 1941 года, он бросил не только административные обязанности, перепорученные Поллоку, но и большую часть того, что осталось от его прежних политических обязательств.
В Нью-Йорке Гроссман был и до отъезда Хоркхеймера далек от того внутреннего кружка сотрудников института, которые симпатизировали взглядам его директора. Тем не менее, поначалу его работа как экономиста-марксиста считалась важной для IfS. Список книг, написание которых сотрудники института должны были завершить в период с середины 1938 по 1940 год, включал второй том работы Гроссмана по теории кризисов, в котором доказывалось, что даже в статичной экономике неравномерная скорость замещения основного капитала является фактором, приводящим к возникновению кризисов.*** Но после того, как Гроссман включил многие результаты, запланированные для второго тома, в статью о взаимоотношении Маркса и его предшественников, с 1939 года он в основном работал над различными проектами, в том числе над исследованием о происхождении современной науки и книгой о социальной структуре общества в тринадцатом и четырнадцатом веках и о возникновении буржуазного общества.
Международное признание Гроссмана по-прежнему было активом для института, в сравнении с ограниченным общественным признанием других его сотрудников. Его работы были переведены на японский, чешский и, благодаря усилиям югославских марксистов, сербскохорватский язык. Полагая, что он бедствовал после бегства из нацистской Германии, товарищи в Белграде даже предложили присылать Гроссману ежемесячную финансовую помощь. Испанские марксисты также установили с ним контакт в 1933 году. Осведомленность о его работе в области марксистской теории распространилась также и в США, отчасти потому, что он и другие политически левые немецкие ученые жили теперь там. В 1939 году один университетский ученый в статье о трактовке Марксом среднего класса попытался применить объяснение Гроссманом метода, использованного в «Капитале», не понимая его полностью.
Два влиятельных и широко распространенных в США обзора марксистской экономики были гораздо более важными для привлечения внимания к его работе. Пусть не будучи убежден его трактовкой экономических кризисов, Уильям Блейк, его личный друг с 1942 г., отозвался о Гроссмане как «истинном ученом и экономисте и глубоком исследователе Маркса» в своей книге 1939 года «Элементы марксистской экономической теории и ее критика». Блейк поддержал объяснение Гроссманом структуры «Капитала». Книга «Теория развития капитализма» Пола Суизи также была посвящена этим вопросам, а также трактовке Гроссманом империализма.
В конце 1930-х годов отношения с Хоркхеймером и другими членами института оставались приятными, и Гроссман с удовольствием участвовал в совместной деятельности. Он также нашел новых друзей и знакомых в Нью-Йорке. Между 1938 и 1940 годами в городе жил немецкий философ и сторонник коммунистов Эрнст Блох, который, как и Гроссман, был связан с кругами немецких коммунистических интеллектуалов-эмигрантов, количество которых увеличилось после победы нацистов над Францией в 1940 году. Гроссман оказывал помощь, среди прочих, Эдгару Цильзелю - молодому австрийскому историку науки. Одним из развлечений Гроссмана было приглашать коллег и знакомых на "чайные вечера" в своей квартире. Другим развлечением была фотография. Однако он признавался профессиональному фотографу Лотте Якоби, работы которой он покупал и с которой переписывался, что его успехи были далеко не такими художественно успешными, как ее.
Гроссман питал особо теплые чувства к семье Лео Левенталя, особенно к его сыну Даниэлю, и помогал ему коллекционировать почтовые марки. Даже очутившись в ловушке в Гаване, Гроссман отправил ему «несколько советских и кубинских марок, которые я получил здесь от русского товарища». Позже, в ответ на беспокойство Левенталя по поводу того, что некоторые марки на самом деле были куплены в подарок его сыну, Гроссман ответил: «Что касается марок для Даниэля, вы ошибаетесь. Я говорю неправду часто и с удовольствием. Но когда я говорю правду, мне никто не верит".
Гроссман до конца 1941 года проводил в своей квартире занятия с небольшими группами студентов, связанных с Колумбийским университетом, но оставался активным сотрудником IfS. В период с 1938 по 1942 год он написал девять рецензий на книги для журнала института, довёл до блеска длинную статью о сути новаторства Маркса, а также изучал и другие темы. Одной из рецензий было его резюме статей Маркса и Энгельса о гражданской войне в США. Две касались вопросов истории науки. Шесть были связаны с теорией кризисов. В них он выражал последовательно марксистскую точку зрения, чего нельзя сказать о многих других статьях журнала, посвященных экономическим вопросам.
Эта марксистская точка зрения была очевидна в переписке Гроссмана с коллегами из его поездки на северо-восток США. Он не только отправлял открытки, но и сообщал о результатах исследований, как и во время своих поездок в Испанию и на Кубу. Помимо упоминания верховой езды, гребли и опять-таки солнечных ожогов, он сообщил из северной части штата Нью-Йорк в августе 1938 года о своем посещении исторических руин форта Тикондерога - места сражений во время англо-французской войны и американской революции. «К сожалению, в музее не хранятся скальпы, снятые индейцами с французов, за которые они получали деньги от англичан! А жаль, они были бы прекрасной иллюстрацией исторической морали и добродетели!»
(...)
Теоретические, политические и финансовые проблемы в конце концов наложились друг на друга, создав напряженность в отношениях между Гроссманом и его коллегами по институту. Хоркхеймера, Вейля, Поллока и Левенталя можно рассматривать как традиционных интеллектуалов, наименее ценных с точки зрения идеологии рабочего класса, которые хотя и были временно увлечены марксизмом в результате потрясений в конце Первой мировой войны, но не имели опыта организованного рабочего движения. Теодор Адорно, будучи моложе, имел еще более абстрактные представления о марксизме. До конца 1930-х годов их марксистские публикации были малоизвестны. В этом отношении их безвозвратные интеллектуальные вложения в марксизм были относительно малы. После (сталинской) контрреволюции в России и побед нацистов они отошли от материалистического мировоззрения. «В 1940-х годах Хоркхеймер и Адорно отошли от марксистской теоретической традиции», которая была еще видна в их ранней фазе критической теории, и сосредоточились на «всемирно-исторической драме активного противоборства рода человеческого с природой». Лео Левенталь позже вспоминал: «Мы чувствовали, что не мы предали революцию, а скорее, что революция предала нас».
А Гроссман совсем иначе отреагировал на поражение русской революции и немецкого рабочего движения. Интеллектуал рабочего класса в раннем возрасте, он получил международное признание за свой вклад в марксистскую теорию, несмотря на широко распространенную критику его трактовки экономических кризисов. Опыт нескольких периодов наступления и отступления в классовой борьбе помог ему справиться с ужасными поражениями 1930-х годов. Генрик Гроссман продолжал защищать революцию рабочего класса, даже если его позиция была искажена иллюзиями относительно Советского Союза. Он сохранил тесную связь между приверженностью к самостоятельному освобождению рабочего класса и своим вкладом в марксистскую экономику и теорию кризисов. В то время как франкфуртская школа Хоркхеймера отказалась от исторического материализма и веры в способность рабочего класса освободить человечество, Гроссман тешил себя иллюзией, что они (истмат и эта вера) совместимы со сталинизмом, и надеялся убедить коммунистов в правильности своих взглядов на экономику.
Растущие интеллектуальные разногласия между Гроссманом и Хоркхеймером и его окружением усугублялись финансовым положением института. Впечатляющие активы IfS пережили не только (Великую) депрессию, но и эмиграцию в отличном состоянии; Лукач называл институт «Abyss Grand Hotel - Гранд-отелем Пропасть». Гроссман получил в 1935 и 1936 годах подарочные новогодние бонусы сверх своей обычной зарплаты. Его доход в 1940 году составлял 2 857 долларов, что более чем вдвое превышало средний уровень дохода служащих. Но стратегия инвестиций института, сформулированная Поллоком, натолкнулась на трудности в конце 1930-х годов. Проблемы совпали с спадом в экономике США в 1938 году, который, согласно теории организованного капитализма Поллока, не должен был произойти.
Кризис финансов института требовал сокращения штатов. Будучи директором, Хоркхеймер по-прежнему действовал согласно убеждению, что наивысшей задачей IfS было обеспечение его собственного благополучия и, следовательно, способности теоретизировать. То, что Хоркхеймер и Поллок прибегли к преднамеренной дезинформации и тактике «разделяй и властвуй», вызвало стресс и неуверенность у сотрудников института. «Многие сотрудники были в недоумении и неуверенности из-за делавшихся более или менее по секрету намеков о надвигающемся финансовом крахе Института, а также из-за неясностей при сокращении их зарплат».
Не уцелели и те, кто проявлял непоколебимую личную преданность руководству института. «После разговора с Поллоком в сентябре 1941 года Левенталь расплакался из-за того, что Поллок столь недружелюбно рассказал ему о том, что его ждёт в будущем, а Адорно был очень обеспокоен тем, что все это висело в воздухе в течение нескольких месяцев».
Сталин и Риббентроп в Кремле
-
Подписание пакта Молотова-Риббентропа
Пакт Гитлера-Сталина (пакт Молотова-Риббентропа) и начало Второй мировой войны побудили Хоркхеймера выступить с более открытой и общей критикой Советского Союза как авторитарного государства. Хотя внешняя политика Сталина в этот период оттолкнула большое количество членов Коммунистической партии и сочувствующих, она не изменила отношения Гроссмана к России. Он принял этот пакт, раздел Польши между Германией и Россией и оккупацию Сталиным стран Прибалтики и (части) Финляндии как маневры, необходимые для сохранения Советского Союза. Тем самым разверзлась громадная политическая пропасть между Гроссманом и кружком Хоркхеймера, который был потрясен этим поворотом советской внешней политики. А Гроссман оспаривал не только их критику сталинизма, но и их все более и более консервативные взгляды.
Когда в начале 1941 года в фонд Рокфеллера (институтом) было направлено предложение проекта «Культурные аспекты национал-социализма», то Гроссман должен был стать в нем не основным участником, а только «советником по экономической истории, статистике и экономике для всех разделов, где могут возникнуть такие проблемы». Это оттирание на обочину было одним из факторов, которые вызвали поворот в его отношениях с институтом. Гроссман был рассержен и этим, и тем, что его зарплата была урезана на 16 процентов. Он обвинил Поллока в целом ряде обид и в противодействии его переезду из Лондона в Нью-Йорк. На праздновании дня рождения Гроссмана 14 апреля 1941 г. между этими двумя экономистами вспыхнул конфликт - «инцидент на 60-летие». Учитывая повадки Поллока, это вполне могло быть преднамеренной провокацией, чтобы вынудить Гроссмана к отказу от продолжения его сотрудничества в институте. Но Гроссман был ветераном интриг в PPSD (Польской социал-демократической партии), более изощренных, чем эта, и которые плели гораздо более опытные и умелые интриганы. Хоркхеймеру и Поллоку не смогли бы так легко вычеркнуть его из платежной ведомости IfS. Он отошел от большей части форм сотрудничества с институтом, но не уволился."(Продолжение следует)
---
* Именно для того, чтобы страны-должники не могли облегчить инфляцией своей валюты бремя долговых платежей, глобальные ростовщики-кровопийцы - сатанинский Запад и МВФ - выдают займы только в долларах или иной "твёрдой валюте" (примечание behaviorist-socialist).
** Вся "зеленая" псевдоэкологическая демагогия и ложь о мнимом глобальном потеплении - всё это массированно субсидируется мультимиллиардерами именно как инструмент глобальной деиндустриализации, от которой они ожидают восстановления валоризации (прибыльности) своих гигантских мёртвых капиталов благодаря неизбежному из-за пропагандируемого ими "нулевого выброса СО2 в атмосферу" безумному росту цен на энергию и, следовательно, товары первой необходимости, включая продукты питания. Поэтому я должен совершенно серьёзно заявить, что все "зелёные экологи" вроде образцово-показательной дурочки Греты Тунберг - круглые идиоты и самоубийцы, у которых в башках не мозги, а дерьмо (примечание behaviorist-socialist).
*** Опять-таки должен подчеркнуть, что события нашей позорнейшей реакционной эпохи варварской реставрации капитализма неопровержимо свидетельствуют, что прогресс человечества далее невозможен при сохранении не только капитализма, но и вообще каких-либо товарно-денежных отношений (примечание behaviorist-socialist).
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий