"К началу июня Гроссман планировал организовать серию лекций профессоров, приглашенных из западной зоны Германии, поскольку Советский Союз снял блокаду (Западного) Берлина 12 мая 1949 года. Он надеялся этим способствовать культурному обмену между Западной и Восточной Германией, что полностью соответствовало этому повороту в политике, который, как он ожидал, также может ускорить доставку регулярных продуктовых посылок из США, организованную им перед отъездом.
(...)
В этот период политической напряженности в Германии и во всем мире восточногерманские власти стремились сплотить население вокруг своей политики. Гроссман мог жаловаться, что «постоянно происходят новые митинги, встречи, приемы, визиты журналистов и т. д., которые отнимают у меня массу времени», но он считал их важными и был сторонником политики, выступающей за это. Вступив вскоре после приезда в Германию в организацию Жертвы фашизма, он был официально признан жертвой фашизма и борцом с фашизмом. В день Первомая он вступил в Общество германо-советской дружбы, а 9 июня стал членом Социалистической единой (т. е. коммунистической) партии Германии (Sozialistische Einheitspartei Deutschlands, SED). Он также вступил в Общество изучения культуры Советского Союза и в Культурную лигу за демократическое возрождение Германии. Раньше Гроссман всегда официально называл себя евреем. Но теперь, не представляя себе того, что в социалистической Восточной Германии будет возможна терпимость к антисемитизму, он подчеркивал свои убеждения, а не национальную солидарность*, называя себя атеистом.
Его личный опыт в Восточной Германии подтвердил политические убеждения Гроссмана и укрепил его лояльность коммунистическому режиму. Когда официальная советская линия в экономике изменилась и Йено Варга на время вышел из милости, это показалось ему обнадеживающим признаком. В июне 1949 года Гроссман получил возможность прочесть лекцию на тему «дискуссии о Варге». Он очень серьезно подготовился к ней. Это была возможность свести некоторые теоретические счеты с Варгой, который подверг нападкам «Закон аккумуляции...» в 1930 году, и, возможно, подготовить почву для более широкого признания в коммунистических кругах его собственного анализа кризисов капитализма. Сталинская экономическая ортодоксия действительно отошла от реформистской теории "недопотребления" (как причины кризисов), которую Варга сформулировал в 1946 году, однако "генеральная линия" вернулась к более радикальной позиции "недопотребления", вроде той, которую Варга озвучил в начале 1930-х годов. А анализ, близкий к позиции Генрика Гроссмана, исследующий производственные отношения и процесс аккумуляции, мог бы вызвать замешательство, поскольку его потенциально можно было бы применить к экономике Восточной Европы.
Несмотря на его энтузиазм в отношении строительства социализма в Восточной Германии и затем Германской Демократической Республике (ГДР, провозглашенной 7 октября 1949 г.), Гроссман соблюдал явную осторожность в отношении своего собственного прошлого в "Бунде"**. Предыдущая связь с Бундом оказалась роковой для многих советских коммунистов в 1930-е годы. Хотя он привёл данные о своем членстве в Польской коммунистической партии и деятельности в Народном университете (UL) в биографии, подготовленной для университета и властей в Лейпциге, Гроссман не упомянул о своей политической деятельности до первой мировой войны.
В течение летнего семестра он преподавал четыре часа в неделю: курс «История экономической мысли» для студентов четвертого семестра и курс «Экономическая история». Благодаря его репутации на первых лекциях Гроссмана по политической экономии было очень много слушателей. Но бывшие студенты вспоминали, что «поскольку, однако, Гросманн [Großmann в оригинале] был уже очень серьёзно болен, он говорил очень тихо и его было трудно понять, так что число слушателей на лекциях быстро уменьшилось». Так как его голос могли слышать только первые ряды студентов, специально для него был установлен микрофон. Но «из-за того, что его руки дрожали, конспект лекции постоянно стучал о микрофон, так что мало что можно было понять.» Ухудшение здоровья Гроссмана не только создавало проблемы для его преподавания, но и означало, что он не играл важной роли в комитете факультета или в другой деятельности на факультете. Главе управления образования Восточной Германии Шрайнер писал в сентябре 1949 года, что Гроссман находится в «физическом состоянии, в котором, если бы не забота друзей, он бы уже умер».
Была и еще одна причина, по которой количество студентов, посещающих его лекции, быстро сократилось. Желание Гроссмана дать им основательное образование в области основ политической экономии натолкнулось на дефекты образования, которое многие студенты получили в школе. «Он шокировал присутствовавших на первой лекции тем, что зачитал казалось бы бесконечный список материалов, в основном на английском и французском языках, которые обязательно нужно прочитать, причем в оригинале (сам он говорил на 7 языках). Однако перед ним сидели в основном студенты из рабочих, поступившие в университеты после краткосрочных подготовительных курсов, на которых их также немного выучили лишь русскому языку.»
Но Гроссману хотелось личного общения с молодежью. В октябре 1949 года убежденные коммунисты среди первого набора студентов рабочего или крестьянского происхождения отпраздновали свой выпуск. В отличие от многих других сотрудников университета и несмотря на проблемы с проездом в пивную на окраине Лейпцига, Гроссман присутствовал на этом праздновании. Он прекрасно провел время и хотел дальнейшего общения с выпускниками. Когда Карл Хайнц Ланге прислал Гроссману стихотворение, которое он зачитал на вечеринке, старый профессор ответил:
«Для меня было приятной неожиданностью, что вы прислали мне не только свое стихотворение «Записка», но и свою балладу о студенте Фридолине с комментарием. Меня особенно тронуло ваше дружеское и благожелательное отношение. Это будет прекрасным напоминанием о праздновании окончания университетской учебы группой Социалистических студентов-активистов - первых рабоче-крестьянских студентов в Лейпцигском университете. За это я особенно признателен Вам и Вашим товарищам.
Я перенес ужасные личные потери во Второй мировой войне, гибель жены и сына. А среди вас я тем сильнее чувствовал себя как в новой семье.
При этом я хотел бы предложить Вам, чтобы мы могли почаще встречаться для обсуждения важных текущих или теоретических проблем. Не нужно организовывать ужин (как на вечеринке). Будет достаточно, если мы посидим за стаканом газированной воды или пива в баре здесь, ближе к центру города, не теряя 3/4 часа на дорогу».
В течение зимнего семестра 1949/50 г. Гроссман вел семинар для студентов старших курсов (пятого семестра) на тему «Специальные проблемы марксизма». Курс был посвящен теме, которую он считал очень важной, — теории Маркса о простом воспроизводстве. В 1947 году он даже писал Стед и Блейку, что теория кризиса в условиях простого воспроизводства является «моим главным вкладом в марксистскую теорию».
В конце 1949 года Гроссман пригласил Билла Блейка навестить его и пожить в его квартире, в то же время организуя ему должность преподавателя американской литературы в университете. Билл приехал в марте 1950 года. Он нашел Генрика в больнице в тяжелом состоянии после операции по удалению простаты и ещё одного небольшого инсульта. Врачи считали, что ему осталось жить меньше года. Оскар Курц вскоре приехал из Вены, чтобы навестить своего больного двоюродного брата. И без того плохое состояние здоровья Генрика, болезнь Паркинсона, артрит, ослабленные почки и сердце означали, что последствия операции сделали его еще более серьёзным.
Кристина (Стед) оказалась права в своей оценке, сделанной ещё в Нью-Йорке, что он может работой довести себя до смерти. В Лейпциге его страсть к преподаванию, университетской жизни и политике, очевидно, не позволяла ему сильно ограничивать свою деятельность. Тем не менее, вскоре после операции Блейк обнаружил, что «вопреки болезни, ясность его ума просто поразительна: было прекрасно слышать его низкий голос, излагающий разумное и человечное».
По меньшей мере в Саксонии, по словам Блейка, «партия считает его своим великим человеком в области теории (они прямо говорят о нем как о первом марксисте Германии), и в коридорах (больницы) входят и выходят члены правительства, министры и т. п., ждущие новостей о его выздоровлении». Они позаботились о том, чтобы он получил лучшее доступное лечение. В конце декабря 1949 года, например, благотворительное учреждение послало «2 бутылки красного вина г-ну Гросману, признанному борцу против фашизма, так как в настоящее время он находится в больнице и срочно нуждается в этом напитке для восстановления своего здоровья».
Такое глубокое уважение было подтверждено тем, что город Лейпциг выдвинул его в марте 1950 г. на Национальную премию «за совокупность его научных достижений в области научного социализма. Один из его главных трудов, "Закон аккумуляции (капитала) и краха капиталистической системы" привлек наибольшее внимание во всем мире». Но Гроссман не получил эту премию, присвоение которой должно была быть одобрено берлинскими властями, приученными в эмиграции в СССР к важности соблюдения "чистоты учения". Такое бюрократическое мышление в сочетании с антиамериканской паранойей также означало, что Блейк не смог получить должность в Восточной Германии. Однако Гроссману удалось устроить своего друга из Парижа, историка Огюста Корню, преподавателем в Лейпциге.
После первоначального шока от операции состояние Гроссмана улучшилось. К нему вернулись интерес к политике и чувство юмора. «Кристина (Стед), Кристина, она должна применить свой талант, чтобы изобразить сопротивление, в человеческом смысле, фашизму», — говорил он Блейку. Тот спросил его: «Ну а воображение?» Его глаза открылись, и он насмешливо сказал: «Его - только для экономики». Его также воодушевляли живые воспоминания об институте (IfS) под руководством Хоркхаймера. «Тут он был в ударе, весело доказывая, что двадцать сотрудников (IfS) были Auswürfe [отребье], Taugenichte [бездельники], Gesindel [сброд], Charlatanen [шарлатаны] и т. д., и в результате его здоровье улучшалось с каждой минутой. Он рассказывал об институте, и от этого становился всё более оживлённым. Я узнал весь немецкий жаргон о негодяйстве, наглом обмане, мошенничестве, гонениях и т. д. Это напоминало переписку Маркса с Энгельсом, усеянную отточиями».
Через несколько дней Хенрик вернулся домой в сопровождении медсестры и доктора Курца, которые присматривали за ним. О его здоровье беспокоились не одни лишь государственные деятели. Феликс Бенхейм, которого он знал в Нью-Йорке, был главой лейпцигской поликлиники на Хертельштрассе, одной из крупнейших больниц в Восточной Германии, ответственным за коммунальное здравоохранение города и, в конечном счете, лично ответственным за лечение Гроссмана. Билл хотел отдать свою комнату в квартире Оскару Курцу, но тот с «венским высокомерием» было отказался. Но столь же обостренное чувство чести, как и у Гроссмана дополнялось у него практичностью. «Я иду к Генрику и говорю (я его знаю): "Ситуация изменилась. Я должен поступить соответственно." На что поступил иероглифический ответ. «Вот это факт. Когда я приглашал тебя жить со мной, я был здоров и один. Но теперь у меня есть две кровати - только для доктора и медсестры. Спасибо, Билл."» Вернувшись домой, он прочитал Биллу лекцию:
«Генрик закатил скандал, когда я впервые увидел его после ужасного приветствия, когда я приехал (ужасного для меня, а он был ангелом). Я должен был написать статью о финансовых трудностях, с которыми столкнулся британский кабинет, для берлинских газет, особенно для той, с которой он находится в Verbindung [контакт]. Хорошо. Я против своей воли написал большое резюме статьи и в Берлине поговорил с редакторами. Они сказали, (конечно), что вообще никогда не принимают незаказанные статьи, что всё должно исходить от какого-то компетентного органа. Я рассказал это Генрику. Он заявил, что я все испортил. Я должен был послать готовую статью, и при виде моей гениальности у здоровых редакторов случился бы припадок падучей, с пеной у рта, они бы приехали в Лейпциг скорым поездом и стали бы просить у меня прощения за то, что родились в этот мир, где они столь недостойны жить по сравнению с такими, как я, и так далее в том же духе. Как будто бы я даровал им возможность быть редакторами. Все, включая меня, ужасно обрадовались (на самом деле обрадовались) такому развитию событий. Этот старый "профессор" снова был в седле».
Вскоре издательство Dietz Социалистической единой партии в Берлине прислало обнадеживающую новость: оно опубликует длинную версию статьи Гроссмана о Плейфере. Из-за дефицита бумаги в Англии после войны ему пришлось сильно сократить ее для публикации в журнале Economic History Review. Фриц Шелике (Fritz Schälike), безусловно верноподданный сталинистский директор издательства Dietz, доверенный ЦК СЕПГ и советских органов цензуры, поставил условием публикации усиление в ней темы различий между позициями Плейфера и Ленина, например, в отношении вывоза капитала. Это было несложно сделать. Но Гроссману пришлось обратиться за советом к Альберту Шрайнеру, чтобы найти кого-то, кто мог бы отредактировать статью ещё из-за того, что Шелике посчитал его немецкий «недостаточно чистым и [что он] содержал много американизмов». Эта озабоченность лингвистической чистотой отражала стремление (сталинистов в) ГДР продемонстрировать легитимность их государства, незапятнанную влиянием США. Это также давало повод по меньшей мере отсрочить публикацию автора, который не озвучивал генеральную линию партии в экономической теории. Позднее озабоченность политической ортодоксией в издательстве Dietz была сформулирована как аксиома о том, что «любая неправильно поставленная запятая» может быть политической ошибкой.
За первые два месяца после возвращения домой из больницы Гроссман также отправил Шелике рукопись сборника своих статей, первоначально опубликованных в 1929 и 1932 годах, с новым предисловием «О сущности и видимости». Он слегка переработал эти статьи. Например, в исследовании о планах «Капитала» Маркса он добавил несколько сносок, удалил одобрительную ссылку на Лукача и вставил предложение, признающее, что ленинский «Империализм» и сталинские «Основы ленинизма» применяли марксизм к периоду монополистического капитализма. Однако Гроссман не изменил ни одного из своих тезисов.
После операции Гроссман все еще страдал от сильных артрозных болей. В августе ректор университета Георг Майер тем не менее отметил, что, хотя его больной коллега был прикован к постели, он продолжал работать, когда он посетил Гроссмана. Факультет общественных наук решил освободить его от всех преподавательских обязанностей, чтобы в дальнейшем он мог полностью посвятить себя исследованиям. Позже в том же месяце у постели Гроссмана побывал сотрудник городского совета, чтобы проверить его статус как жертвы нацистского режима, имеющей право на дополнительную пенсию. Этот служащий рапортовал: «Придя для опроса, я обнаружил вышеназванного прикованным к постели. Во время опроса он был в полном сознании и интересовался текущими политическими событиями. У кровати я нашел последние газеты, что свидетельствует, что он поддерживает наш строй. Беседа часто прерывалась, так как у Г. были сильные приступы кашля».
В начале октября Гроссману пришлось вернуться в поликлинику, где Бенхейм навещал его два раза в неделю, назначил постоянную медсестру для ухода за ним и через Билла Блейка получил в Англии лекарства для лечения судорог болезни Паркинсона. Несмотря на то, что он получил наилучший уход, который могла предложить Восточная Германия, Генрик Гроссман вскоре умер.
Университетом было объявлено, что «профессор, доктор юридических наук Генрик Гросманн, профессор кафедры политической экономии и директор Института политической экономии, умер 24 ноября 1951 года после долгой и тяжелой болезни. Вместе с профессором доктором Гросманном Лейпцигский университет теряет ученого с мировым именем, оставшегося верным своему научному призванию и в период фашистской диктатуры в Германии».
В беллетризованной рукописи Кристина Стед писала, что Герардус (Гроссман) «умер, как можно судить, примерно 23 ноября после двух месяцев в больнице, и, поскольку он уже был лишен способности трудиться, смерть была для него избавлением от страданий».
* * *
С юности Гроссман был твердым сторонником фундаментальной марксистской идеи о том, что социализм означает революционное самоосвобождение рабочего класса. Но в пределах этих рамок его взгляды на некоторые вопросы, безусловно, изменились. Вначале он сформулировал бундистскую идеологию Еврейской социал-демократической партии Галиции о национальной культурной автономии и федеральной структуре (партии) в рамках австрийского социал-демократического движения; но позже, уже будучи коммунистом, он считал, что с национальным гнетом можно более эффективно бороться с помощью партии, организованной по принципу демократического централизма. Приняв большевистскую революцию, Гроссман не распознал (после смерти Ленина) ползучей контрреволюции в России 1920-х годов, которая приняла форму, которая была неожиданной для всех. Но уже в 1933 году его позиция сблизилась с критикой Троцким сталинизма в России как разложения социализма, однако не как формы восстановления капитализма. А с конца 1935 или начала 1936 года Гроссман снова безо всяких оговорок стал настаивать на том, что СССР был социалистическим.
Несмотря на то, что это не укладывалось в сталинистские догмы, Гроссман продолжал защищать свой сделанный ранее вклад в возрождение марксизма и развивал его дальше. Он подчеркивал важность аспекта потребительной стоимости товаров в своей лекции в Академии наук в 1919 году, и это легло в основу его анализа динамики капитализма в 1941 году. В работе на тему Декарта в 1940-х годах он использовал своё понимание научного процесса абстракции, уже проявленное в его работах о методе Маркса в «Капитале» и об истоках научного мировоззрения. «Мятеж эволюционистов против классической экономики» расширил аргументацию «Закона аккумуляции» о взаимосвязи между тенденцией капитализма к краху и рабочим классом как активным субъектом революции. В конце своей жизни Гроссман очень хотел переиздать свои статьи периода работы во Франкфурте-на-Майне.
После многочисленных скитаний в эмиграции (из Австрии, Польши и Германии), убийства друзей и семьи нацистами и жизни в бедности в Нью-Йорке Гроссман отправился в Лейпциг с большими ожиданиями и большими иллюзиями относительно режима в Восточной Германии. Возможно, он умер, сохранив эти иллюзии неизменными.*** Они скрывали разрыв между его марксистской верой в способность рабочего класса установить радикально демократический социалистический строй и реалиями диктатуры государственно- капиталистического режима в Восточной Германии под непосредственным управлением СССР, а затем и в Германской Демократической Республике. Противоречия между фундаментальными положениями марксизма и сталинистской легендой о том, что ГДР была социалистической, углубились во время болезни Гроссмана и после его смерти. Репрессивные меры режима затронули все общественные слои Восточной Германии, включая друзей и коллег Генрика Гроссмана.
В сентябре 1948 года руководство СЕПГ уже создало Комиссию партийного контроля, «для искоренения еретиков и Фом-неверующих». Особенно подозрительны были члены партии со связями на Западе, будь то в прошлом или настоящем. Сталинское руководство опасалось как шпионажа, так и идеологического заражения. Беренс и другие ученые в Лейпциге были в 1949 г. обвинены в том, что они троцкисты. Чтобы сохранить партбилет и карьеру, Беренс занялся самокритикой и взялся учить русский язык. Он подозревал Альберта Шрайнера в доносе на себя. Вскоре после этого у Шрайнера началось нервное расстройство и он уехал из Лейпцига в Берлин.
В феврале 1950 года тайная полиция и разведывательный аппарат Восточной Германии были преобразованы в полноценное министерство государственной безопасности. Коммунистическая молодежная организация (Freie Deutsche Jugend - Свободная Немецкая Молодёжь) приказала студентам бойкотировать лекции Эрнста Блоха, Георга Майера, Ганса Майера и Фрица Беренса в течение летнего семестра в знак протеста против их «объективизма» и «космополитизма». Это были штампы, обозначавшие отход от дотошного соблюдения линии партии во всех научных вопросах. В этот же период были упразднены выборные студенческие советы и в основном завершен процесс преобразования профсоюзов в органы, подчиненные СЕПГ. Вальтер Брауэр, оставаясь марксистом, вышел из СЕПГ, а в мае бежал из ГДР на Запад. Режим задушил все дискуссии по экономическим или любым другим серьезным вопросам, ожидание которых Беренс выразил во время инаугурационной лекции Гроссмана.
Гроссман привез в Восточную Германию свою большую библиотеку как вклад в образование нового поколения студентов-социалистов. Оскар Курц передал её, эту самую ценную часть имущества Генрика, в дар Центральному комитету СЕПГ - Социалистической единой партии Германии. В течение сорока лет только высшие должностные лица деспотической диктатуры имели доступ к этим книгам. Сам Гроссман посмертно был сделан инструментом кампании режима против бывших эмигрантов на Запад и чистки подозреваемых членов СЕПГ в 1950–1951 годах, положившей конец открытым дескуссиям в партии. Несомненно из-за стремления продемонстрировать политическую корректность себя и своего мужа, Ханна Будзиславски сделала донос на своего бывшего друга Феликса Бенхейма, который, как и сами Будзиславские, был под подозрением из-за его пребывания в эмиграции в США, в том, что он якобы не заботился о Гроссмане и тем способствовал его смерти. Бенхейм годами боролся против этого ложного обвинения и в конце концов добился успеха.
Германская Демократическая Республика так никогда официально и не признала вклад Гроссмана в марксизм. Надгробный камень, установленный Оскаром Курцем на могиле Генрика Гроссмана, был единственным зримым памятником ему. Издательство Dietz так и не опубликовало ни его исследования о Плейфере, ни сборника его статей. Публикация любой работы Гроссмана могла означать признание обоснованности его идей в целом. В частности, сборник статей содержал четкую и убедительную, а потому "подрывную" аргументацию, неоднократно отвергнутую корифеями и подпевалами сталинистской экономической догматики. Ни одна из работ Гроссмана никогда не была опубликована в Восточной Германии, где учебники лишь осуждали его анализ кризисов в соответствии с ортодоксальным сталинистским осуждением «Закона аккумуляции»****.
Марксизм Гроссмана оставался по существу в забвении до конца 1960-х годов, когда новое поколение - первоначально активисты западногерманских новых левых - обнаружили его как возрождение и развитие идей Маркса." (Конец)
---
* Видать, мистеру Куну по вкусу вовсе не коммунистическая интернациональная солидарность трудящихся, а буржуйская, в частности сионистская и фашистская так называемая "национальная солидарность" буржуев и трудящихся, которая не принесла человечеству ничего, кроме варварства войн и прочих массовых убийств (примечание behaviorist-socialist).
** Еврейской социал-демократической партии, которую Ленин критиковал за национализм (примечание behaviorist-socialist.)
*** Мистер Кун или не имеет ни малейшего понятия о том, как кошмарна была жизнь людей под властью бюрократической деспотии сталина, или он пытается представить Гроссмана последним идиотом. Нормальному человеку невозможно было не ощущать при каждом вздохе удушающую, ядовитую атмосферу сталинской тупой и косной бюрократии, господствующей над народом (будь то в СССР или в Восточной Германии) при помощи репрессивного аппарата "особистов"-силовиков, повсеместно насажденного обычая писать доносы и наглейшей лжи пропаганды в газетах (которые Гроссман читал и от этого ещё глубже погружался в депрессию!) Разителен контраст между бодрячком Гроссманом в Америке и - пару лет позже - безнадёжно больным стариком Гроссманом в Восточной Германии. Он понял, что попал в безвыходное положение, что его сперва использовали для пропаганды сталинщины, а когда он робко попытался доказать правильность (действительную правильность!) своего понимания марксизма, его резко притормозили. Он был деятельной натурой, и поэтому принуждение тупо следовать лицемерной "генеральной линии" и важно надувать щёки, поддакивая официальной лжи, его убило. Для молодёжи некоторое представление о сталинщине может дать нынешний глобальный ковид-фашизм, навязанный человечеству закулисной сатанинской олигархией мультимиллиардеров при помощи ничтожных коррупционеров - марионеточных политиканов и фундаментально лживых масс-медий. (примечание behaviorist-socialist).
**** Вот Вам этот "перл" хамства и невежества сталинской схоластики:
(примечание behaviorist-socialist)
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий