Не могу понять
Путина и всё его чиновничество. Потому не могу понять, что он должен наконец-то понять, что капитализм несёт России
верную гибель, что единственное спасение России - в возрождении социализма, в
возрождении советского строя. Конечно, необходимо проанализировать все ошибки,
совершённые КПСС и приведшие СССР к краху, и не повторять их.
Ну ладно, одно
дело - об этом пишу я, убежденный социалист. Но вот прочтите небезызвестных
своими либерастскими прозападными симпатиями братьев Стругацких - то, что они
писали при советской власти. Конечно, они были подлейшими конъюнктурщиками и
приспособленцами, но нарисованный ими в повести "Понедельник начинается в
субботу", описывающей приключения сотрудника-новичка в фантастическом
"НИИ ЧаВо" - "Научно-исследовательском институте чародейства и
волшебства" - портрет идеального человека буржуазного общества -
суперпотребителя и уголовника - с абсолютной точностью воплотился в жизнь в
виде олигархов и буржуев помельче стараниями приватизаторов-либерастов.
Обратите особое внимание на демагогическую апологию буржуйского догмата о
"праве индивида на стремление к счастью" (шагая по трупам ближних),
вложенную в уста персонажа повести - "профессора Выбегалло". Итог
буржуйской жизнедеятельности закономерен: кадавр буквально лопается - как
мыльные пузыри, надуваемые на фондовых биржах спекулянтами.
--
Преступник и подонок Чубайс
всё ещё отирается в кремлёвских коридорах власти. Доколе?
* * *
А. и Б. Стругацкие:
"Понедельник начинается в субботу", отрывки из "Истории
второй":
"— Главное — что? — с готовностью провозгласил
Выбегалло. — Главное, чтобы человек был счастлив. Замечаю это в скобках:
счастье есть понятие человеческое. А что есть человек, философски говоря?
Человек, товарищи, есть хомо сапиенс, который может и хочет. Может, эта, всё,
что хочет, а хочет всё, что может. Нес па, товарищи? Ежели он, то есть человек,
может всё, что хочет, а хочет всё, что может, то он и есть счастлив. Так мы его
и определим. Что мы здесь, товарищи, перед собою имеем? Мы имеем модель. Но эта
модель, товарищи, хочет, и это уже хорошо. Так сказать, экселент, эксви,
шармант. И ещё, товарищи, вы сами видите, что она может. И это ещё лучше,
потому что раз так, то она… он, значить, счастливый. Имеется метафизический переход
от несчастья к счастью, и это нас не может удивлять, потому что счастливыми не
рождаются, а счастливыми, эта, становятся. Благодаря заботам и правильному к
тебе отношению. Вот оно сейчас просыпается… Оно хочет. И потому оно пока
несчастливо. Но оно может, и через это «может» совершается диалектический
скачок. Во, во!.. Смотрите! Видали, как оно может? Ух ты, мой милый, ух ты, мой
радостный!.. Во, во! Вот как оно может! Минут десять-пятнадцать оно может… Вы,
там, товарищ Питомник, свой фотоаппаратик отложите, а возьмите вы
киноаппаратик, потому как здесь мы имеем процесс… здесь у нас всё в движении!
Покой у нас, как и полагается быть, относителен, движение у нас абсолютно. Вот
так. Теперь оно смогло и диалектически переходит к счастью. К довольству, то есть.
Видите, оно глаза закрыло. Наслаждается. Ему хорошо. Я вам научно утверждаю,
что готов был бы с ним поменяться. В данный, конечно, момент… Вы, товарищ
Проницательный, всё, что я говорю, записывайте, а потом дайте мне. Я приглажу и
ссылки вставлю… Вот теперь оно дремлет, но это ещё не всё. Потребности должны
идти у нас как вглубь, так и вширь. Это, значить, будет единственно верный
процесс. Он ди ке, Выбегалло, мол, против духовного мира. Это, товарищи, ярлык.
Нам, товарищи, давно пора забыть такие манеры в научной дискуссии. Все мы
знаем, что материальное идёт впереди, а духовное идёт позади. Сатур вентур, как
известно, нон студит либентур. Что мы, применительно к данному случаю,
переведём так: голодной куме всё хлеб на уме…
(...)
Исходя из материалистической идеи о том, что временное
удовлетворение матпотребностей произошло, можно переходить к удовлетворению
духпотребностей. То есть посмотреть кино, телевизор, послушать народную музыку
или попеть самому и даже почитать какую-нибудь книгу, скажем, «Крокодил» или
там газету… Мы, товарищи, не забываем, что ко всему этому надо иметь
способности, в то время как удовлетворение матпотребностей особенных
способностей не требует, они всегда есть, ибо природа следует материализму.
Пока насчёт духовных способностей данной модели мы сказать ничего не можем,
поскольку её рациональное зерно есть желудочная неудовлетворённость. Но эти
духспособности мы сейчас у неё вычленим.
Угрюмые лаборанты развернули на столах магнитофон,
радиоприёмник, кинопроектор и небольшую переносную библиотеку. Кадавр окинул
инструменты культуры равнодушным взором и попробовал на вкус магнитофонную
ленту. Стало ясно, что духспособности модели спонтанно не проявятся. Тогда
Выбегалло приказал начать, как он выразился, насильственное внедрение культурных
навыков. Магнитофон сладко запел: «Мы с милым расставалися, клялись в любви
своей…» Радиоприёмник засвистел и заулюлюкал. Проектор начал показывать на
стене мультфильм «Волк и семеро козлят». Два лаборанта встали с журналами в
руках по сторонам кадавра и принялись наперебой читать вслух…
Как и следовало ожидать, желудочная модель отнеслась ко
всему этому шуму с полным безразличием. Пока ей хотелось лопать, она чихала на
свой духовный мир, потому что хотела лопать и лопала. Насытившись же, она
игнорировала свой духовный мир, потому что соловела и временно уже ничего
больше не желала.
(...)
Кадавр жрал. Чёрная пара на нём потрескивала, расползаясь по
швам. Ойра-Ойра изучающе глядел на него. Потом он вдруг громко сказал:
— Есть предложение. Всем, лично не заинтересованным,
немедленно покинуть помещение.
Все обернулись к нему.
— Сейчас здесь будет очень грязно, — пояснил он. — До
невозможности грязно.
— Это провокация, — с достоинством сказал Выбегалло.
Роман, схватив меня за рукав, потащил к двери. Я потащил за
собой Стеллу. Вслед за нами устремились остальные зрители. Роману в институте
верили, Выбегалле — нет. В лаборатории из посторонних остались одни
корреспонденты, а мы столпились в коридоре.
— В чём дело? — спрашивали Романа. — Что будет? Почему грязно?
— Сейчас он рванёт, — отвечал Роман, не сводя глаз с двери.
— Кто рванёт? Выбегалло?
— Корреспондентов жалко, — сказал Эдик. — Слушай, Саша, душ
у нас сегодня работает?
Дверь лаборатории отворилась, и оттуда вышли два лаборанта,
волоча чан с пустыми вёдрами. Третий лаборант, опасливо оглядываясь, суетился
вокруг и бормотал: «Давайте, ребята, давайте я помогу, тяжело ведь…»
— Двери закройте, — посоветовал Роман.
Суетящийся лаборант поспешно захлопнул дверь и подошёл к
нам, вытаскивая сигареты. Глаза у него были круглые и бегали.
— Ну, сейчас будет… — сказал он. — Проницательный дурак, я
ему подмигивал… Как он жрёт!.. С ума сойти, как он жрёт…
— Сейчас двадцать пять минут третьего… — начал Роман.
И тут раздался грохот. Зазвенели разбитые стёкла. Дверь
лаборатории крякнула и сорвалась с петли. В образовавшуюся щель вынесло
фотоаппарат и чей-то галстук. Мы шарахнулись. Стелла опять взвизгнула.
— Спокойно, — сказал Роман. — Уже всё. Одним потребителем на
земле стало меньше.
(...)"
Первый кадавр - это лишь желудочная модель буржуя.
Дальше повествуется об универсальной модели идеального буржуя-олигарха,
буржуя-супермена:
"— Критики, критики не любите, — отвечал, отдуваясь,
Выбегалло.
И вот тут наконец заговорил Янус Полуэктович. Голос у него
был мощный, ровный, как у джек-лондоновских капитанов.
— Эксперимент, согласно просьбе Амвросия Амбруазовича, будет
произведён сегодня в десять ноль-ноль. Ввиду того, что эксперимент будет
сопровождаться значительными разрушениями, которые едва не повлекут за собой
человеческие жертвы, местом эксперимента назначаю дальний сектор полигона в
пятнадцати километрах от городской черты. Пользуюсь случаем заранее
поблагодарить Романа Петровича за его находчивость и мужество.
Некоторое время, по-видимому, все переваривали это решение.
Во всяком случае, я переваривал. У Януса Полуэктовича была всё-таки несомненно
странная манера выражать свои мысли. Впрочем, все охотно верили, что ему
виднее. Были уже прецеденты.
(...)
На полигоне уже всё было готово. Публика пряталась за
бронещиты. Выбегалло торчал из свежевырытой траншеи и молодецки смотрел в
большую стереотрубу. Фёдор Симеонович и Кристобаль Хунта с сорокакратными
биноктарами в руках тихо переговаривались по-латыни. Янус Полуэктович в большой
шубе равнодушно стоял в стороне и ковырял тростью снег. Б. Питомник сидел на
корточках возле траншеи с раскрытой книжечкой и авторучкой наготове. А Г.
Проницательный, увешанный фото — и киноаппаратами, тёр замёрзшие щёки, крякал и
стучал ногой об ногу за его спиной.
Небо было ясное, полная луна склонялась к западу. Мутные
стрелы полярного сияния появлялись, дрожа, среди звёзд и исчезали вновь.
Блестел снег на равнине, и большой округлый цилиндр автоклава был отчётливо
виден в сотне метров от нас.
Выбегалло оторвался от стереотрубы, прокашлялся и сказал:
— Товарищи! То-ва-ри-щи! Что мы наблюдаем в эту стереотрубу?
В эту стереотрубу, товарищи, мы, обуреваемые сложными чувствами, замирая от
ожидания, наблюдаем, как защитный колпак начинает автоматически отвинчиваться…
Пишите, пишите, — сказал он Б. Питомнику. — И поточнее пишите… Автоматически,
значить, отвинчиваться. Через несколько минут мы будем иметь появление среди
нас идеального человека — шевалье, значить, сан пёр э сан репрош… Мы будем
иметь здесь наш образец, наш символ, нашу крылатую мечту! И мы, товарищи,
должны встретить этого гиганта потребностей и способностей соответствующим
образом, без дискуссий, мелких дрязг и других выпадов. Чтобы наш дорогой гигант
увидел нас какие мы есть на самом деле в едином строю и сплочёнными рядами.
Спрячем же, товарищи, наши родимые пятна, у кого они ещё пока есть, и протянем
руку своей мечте!
Я и простым глазом видел, как отвинтилась крышка автоклава и
беззвучно упала в снег. Из автоклава ударила длинная, до самых звёзд, струя пара.
— Даю пояснение для прессы… — начал было Выбегалло, но тут
раздался страшный рёв.
Земля поплыла и зашевелилась. Взвилась огромная снежная
туча. Все повалились друг на друга, и меня тоже опрокинуло и покатило. Рёв всё
усиливался, и, когда я с трудом, цепляясь за гусеницы грузовика, поднялся на
ноги, я увидел, как жутко, гигантской чашей в мёртвом свете луны ползёт,
заворачиваясь вовнутрь, край горизонта, как угрожающе раскачиваются бронещиты,
как бегут врассыпную, падают и снова вскакивают вывалянные в снегу зрители. Я
увидел, как Фёдор Симеонович и Кристобаль Хунта, накрытые радужными колпаками
защитного поля, пятятся под натиском урагана, как они, подняв руки, силятся
растянуть защиту на всех остальных, но вихрь рвёт защиту в клочья, и эти клочья
несутся над равниной, подобно огромным мыльным пузырям, и лопаются в звёздном
небе. Я увидел поднявшего воротник Януса Полуэктовича, который стоял,
повернувшись спиной к ветру, прочно упёршись тростью в обнажившуюся землю, и
смотрел на часы. А там, где был автоклав, крутилось освещённое изнутри красным,
тугое облако пара, и горизонт стремительно загибался всё круче и круче, и
казалось, что все мы находимся на дне колоссального кувшина. А потом совсем
рядом с эпицентром этого космического безобразия появился вдруг Роман в своём
зелёном пальто, рвущемся с плеч. Он широко размахнулся, швырнул в ревущий пар
что-то большое, блеснувшее бутылочным стеклом, и сейчас же упал ничком, закрыв
голову руками. Из облака вынырнула безобразная, искажённая бешенством
физиономия джинна, глаза его крутились от ярости. Разевая пасть в беззвучном
хохоте, он взмахнул просторными волосатыми ушами, пахнуло гарью, над метелью
взметнулись призрачные стены великолепного дворца, затряслись и опали, а джинн,
превратившись в длинный язык оранжевого пламени, исчез в небе. Несколько секунд
было тихо. Затем горизонт с тяжёлым грохотом осел. Меня подбросило высоко
вверх, и, придя в себя, я обнаружил, что сижу, упираясь руками в землю,
неподалёку от грузовика.
Снег пропал. Всё поле вокруг было чёрным. Там, где минуту
назад стоял автоклав, зияла большая воронка. Из неё поднимался белый дымок и
пахло палёным.
Зрители начали подниматься на ноги. Лица у всех были
испачканы и перекошены. Многие потеряли голос, кашляли, отплёвывались и тихо
постанывали. Начали чиститься, и тут обнаружилось, что некоторые раздеты до
белья. Послышался ропот, затем крики: «Где брюки? Почему я без брюк? Я же был в
брюках!», «Товарищи! Никто не видел моих часов?», «И моих!», «И у меня тоже
пропали!», «Зуба нет, платинового! Летом только вставил…», «Ой, а у меня
колечко пропало… И браслет!», «Где Выбегалло? Что за безобразие? Что всё это
значит?», «Да чёрт с ними, с часами и зубами! Люди-то все целы? Сколько нас
было?», «А что, собственно, произошло? Какой-то взрыв… Джинн… А где же исполин
духа?», «Где потребитель?», «Где Выбегалло, наконец?», «А горизонт видел?
Знаешь, на что это похоже?», «На свёртку пространства, я эти шутки знаю…»,
«Холодно в майке, дайте что-нибудь…», «Г-где же этот Выб-бегалло? Где этот
д-дурак?».
Земля зашевелилась, и из траншеи вылез Выбегалло. Он был без
валенок.
— Поясняю для прессы, — сипло сказал он.
Но ему не дали пояснить. Магнус Фёдорович Редькин, пришедший
специально, чтобы узнать наконец, что же такое настоящее счастье, подскочил к
нему, тряся сжатыми кулаками, и завопил:
— Это шарлатанство! Вы за это ответите! Балаган! Где моя
шапка? Где моя шуба? Я буду на вас жаловаться! Где моя шапка, я спрашиваю?
— В полном соответствии с программой… — бормотал Выбегалло,
озираясь. — Наш дорогой исполин…
На него надвинулся Фёдор Симеонович.
— Вы, м-милейший, з-зарываете свой т-талант в землю. В-вами
надо отдел Об-боронной Магии усилить. В-ваших идеальных людей н-на
неприятельские б-базы сбрасывать надо. Н-на страх аг-грессору.
Выбегалло попятился, заслоняясь рукавом зипуна. К нему
подошёл Кристобаль Хозевич, молча меряя его взглядом, швырнул ему под ноги
испачканные перчатки и удалился. Жиан Жиакомо, наспех создавая себе видимость
элегантного костюма, прокричал издали:
— Это же феноменально, сеньоры! Я всегда питал к нему
некоторую антипатию, но ничего подобного я и представить себе не мог…
Тут, наконец, разобрались в ситуации Г. Проницательный и Б.
Питомник. До сих пор, неуверенно улыбаясь, они глядели каждому в рот, надеясь
что-нибудь понять. Затем они сообразили, что всё идёт далеко не в полном
соответствии. Г. Проницательный твёрдыми шагами приблизился к Выбегалле и,
тронув его за плечо, сказал железным голосом:
— Товарищ профессор, где я могу получить назад мои аппараты?
Три фотоаппарата и один киноаппарат.
— И моё обручальное кольцо, — добавил Б. Питомник.
— Пардон, — сказал Выбегалло с достоинством. — Он ву
демандера канд он ура безуан де ву. Подождите объяснений.
Корреспонденты оробели. Выбегалло повернулся и пошёл к
воронке. Над воронкой уже стоял Роман.
— Чего здесь только нет… — сказал он ещё издали.
Исполина-потребителя в воронке не оказалось. Зато там было
всё остальное и ещё многое сверх того. Там были фото— и киноаппараты,
бумажники, шубы, кольца, ожерелья, брюки и платиновый зуб. Там были валенки
Выбегаллы и шапка Магнуса Фёдоровича. Там оказался мой платиновый свисток для
вызова авральной команды. Кроме того, мы обнаружили там два автомобиля
«Москвич», три автомобиля «Волга», железный сейф с печатями местной сберкассы,
большой кусок жареного мяса, два ящика водки, ящик жигулёвского пива и железную
кровать с никелированными шарами.
(...)
Корреспонденты, получившие свою аппаратуру и увидевшие всё в
новом свете, внимательно слушали Выбегаллу, который опять понёс демагогическую
ахинею насчёт неограниченных и разнообразных потребностей. Становилось скучно,
я мёрз.
— Пошли домой, — сказал Роман.
— Пошли, — сказал я. — Откуда ты взял джинна?
— Выписал вчера со склада. Совсем для других целей.
— А что всё-таки произошло? Он опять обожрался?
— Нет, просто Выбегалло дурак, — сказал Роман.
— Это понятно, — сказал я. — Но откуда катаклизм?
— Всё отсюда же, — сказал Роман. — Я говорил ему тысячу раз:
«Вы программируете стандартного суперэгоцентриста. Он загребёт все материальные
ценности, до которых сможет дотянуться, а потом свернёт пространство,
закуклится и остановит время». А
Выбегалло никак не может взять в толк, что истинный исполин духа не столько
потребляет, сколько думает и чувствует."
(конец
цитирования)
--
Разумеется,
последняя процитированная фраза - полная чушь. Дело не в том,
"потреблять" или, напротив, "думать и чувствовать", а в
шаблонах поведения, которые определяют общественные отношения. А само поведение
определяется факторами подкрепления. Эти факторы могут побуждать людей активно
действовать как в полезном для всего общества направлении, так и в направлении
антиобщественного хищничества и паразитизма, столь характерного для
капиталистического общества. Именно эту проблему так и не решил советский
социализм, погубленный буржуйскими шаблонами поведения, которые за долгую эпоху
брежневского застоя стали нормой для партийной номенклатуры, погубившей СССР. И
решение этой проблемы, причём уже готовое решение, даёт нам бихевиористский
анализ поведения, разработанный проф. Скиннером. Но об этом - в следующий раз.
Комментариев нет:
Отправить комментарий