Леонид Васильевич Соловьёв, автор повести о ходже Насреддине, родился 6(19) августа 1906 в городе Триполи, который тогда принадлежал Османской Империи, а теперь - Ливану.
Это был человек
удивительной судьбы, которая очень напоминает судьбу ходжи Насреддина, но не
ходжи Насреддина турецких суфийских историй, а выдуманного самим Соловьевым
ходжи Насреддина. Цитирую "Википедию":
"В сентябре 1946
года Соловьёва арестовали по обвинению в «подготовке террористического акта» и
десять месяцев держали в предварительном заключении. В качестве основания для
ареста следствие предъявило показания ранее арестованной в 1944 году
«антисоветской группы писателей» - Сергея Бондарина, Семёна (Авраама) Гехта и
Леонида Улина, которые признали наличие у знакомого им Л. В. Соловьёва
«террористических настроений» против Сталина. В деле содержатся примеры
антисоветских высказываний писателя: колхозы себя не оправдали, литература
деградирует, произошёл застой творческой мысли. Приговор Особого совещания МВД
от 9 июня 1947 года гласил: «За антисоветскую агитацию и террористические
высказывания заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на десять лет».
(...)
После смерти Сталина
(1953 год) родственники через председателя правления Союза писателей СССР,
депутата Верховного совета СССР А. А. Фадеева ходатайствовали о смягчении
участи Соловьёва. Вышел он на свободу по амнистии в июне 1954 года, проведя в
лагерях восемь лет." (Конец цитирования)
Мне очень
хотелось бы, чтобы дураки-сталинисты наконец-то поняли, что их кумир - рябой
ублюдок по имени Сосо Джугашвили - это не имевший в своей гнусной душонке
ничего общего с социализмом и коммунизмом коварный и бесчеловечный восточный
деспот, точь-в-точь как эмир бухарский в "Повести о ходже Насреддине"
Соловьева. Ну а сходство описанной Соловьёвым "благородной Бухары" с
нынешней Эрэфией и прочими буржуазными обломками СССР очевидно для любого,
живущего там.
Поэтому
выкладываю здесь отрывки из этой повести и очень советую прочесть целиком это
замечательное, воистину по-бихевиористски социалистическое произведение
литературы, что явно видно в лирических отступлениях. К перепосту добавляю для
разнообразия иллюстрации Вернера Клемке (Werner Klemke), сделанные им для ГДРовского перевода
повести на немецкий (на мой взгляд, весьма бледного и местами неточного).
Приглядитесь к ним - и обнаружите, что Клемке, даже если и читал повесть, то
очень невнимательно.
Я оставил
авторское написание слова ходжа (хаджи - haci) с большой буквы - "Ходжа", хотя это вовсе не имя, а просто
обозначение человека, совершившего паломничество в Мекку.
* * *
"Ходжу
Насреддина томили и мучили горькие мысли, даже звездное небо не могло сегодня
утешить его. Он любил свою родину, и не было в мире большей любви у
этого хитрого весельчака с черной бородкой на меднозагорелом лице и лукавыми
искрами в ясных глазах. Чем дальше от Бухары скитался он в заплатанном халате,
засаленной тюбетейке и порванных сапогах, тем сильнее он любил Бухару и
тосковал по ней. В своем изгнании он все время помнил узкие улички, где арба,
проезжая, боронит по обе стороны глиняные заборы; он помнил высокие минареты с
узорными изразцовыми шапками, на которых утром и вечером горит огненный блеск
зари, древние, священные карагачи с чернеющими на сучьях огромными гнездами
аистов; он помнил дымные чайханы над арыками, в тени лепечущих тополей, дым и
чад харчевен, пеструю сутолоку базаров; он помнил горы и реки своей родины, ее
селения, поля, пастбища и пустыни, и, когда в Багдаде или в Дамаске он встречал
соотечественника и узнавал его по узору на тюбетейке и по особому покрою
халата, сердце Ходжи Насреддина замирало и дыхание стеснялось.
Вернувшись, он увидел свою родину еще более несчастной, чем
в те дни, когда покинул ее. Старого эмира давно похоронили. Новый эмир за
восемь лет сумел вконец разорить Бухару. Ходжа Насреддин увидел разрушенные
мосты на дорогах, убогие посевы ячменя и пшеницы, сухие арыки, дно которых
потрескалось от жары. Поля дичали, зарастали бурьяном и колючкой, сады погибали
от жажды, у крестьян не было ни хлеба, ни скота, нищие вереницами сидели вдоль
дорог, вымаливая подаяние у таких же нищих, как сами. Новый эмир поставил во
всех селениях отряды стражников и приказал жителям бесплатно кормить их,
заложил множество новых мечетей и приказал жителям достраивать их, - он был
очень набожен, новый эмир, и дважды в год обязательно ездил на поклонение праху
святейшего и несравненного шейха Богаэддина, гробница которого высилась близ
Бухары. В дополнение к прежним четырем налогам он ввел еще три, установил плату
за проезд через каждый мост, повысил торговые и судебные пошлины, начеканил
фальшивых денег... Приходили в упадок ремесла, разрушалась торговля: невесело
встретила Ходжу Насреддина его любимая родина.
...Рано утром со всех минаретов опять запели муэдзины;
ворота открылись, и караван, сопровождаемый глухим звоном бубенцов, медленно
вошел в город.
За воротами караван остановился: дорогу преградили
стражники. Их было великое множество - обутых и босых, одетых и полуголых, еще
не успевших разбогатеть на эмирской службе. Они толкались, кричали, спорили,
заранее распределяя между собой наживу. Наконец из чайханы вышел сборщик пошлин
- тучный и сонный, в шелковом халате с засаленными рукавами, в туфлях на босу
ногу, со следами невоздержанности и порока на оплывшем лице. Окинув жадным
взглядом купцов, он сказал:
- Приветствую вас, купцы, желаю вам удачи в торговых делах.
И знайте, что есть повеление эмира избивать палками до смерти каждого, кто
утаит хоть самую малость товара!
Купцы, охваченные смущением и страхом, молча поглаживали
свои крашеные бороды. Сборщик повернулся к стражникам, которые от нетерпения
давно уже приплясывали на месте, и пошевелил толстыми пальцами. Это был знак.
Стражники с гиком и воем кинулись к верблюдам. В давке и спешке они перерубали
саблями волосяные арканы, звучно вспарывали тюки, выбрасывали на дорогу парчу,
шелк, бархат, ящики с перцем, чаем и амброй, кувшины с драгоценным розовым
маслом и тибетскими лекарствами.
От ужаса купцы лишились языка. Через две минуты осмотр
окончился. Стражники выстроились позади своего начальника. Халаты их
топорщились и отдувались. Начался сбор пошлин за товары и за въезд в город. У
Ходжи Насреддина товаров не было; с него полагалась пошлина только за въезд.
- Откуда ты пришел и зачем? - спросил сборщик. Писец
обмакнул в чернильницу гусиное перо и приготовился записать ответ Ходжи
Насреддина.
- Я приехал из Испагани, о пресветлый господин. Здесь, в
Бухаре, живут мои родственники.
- Так, - сказал сборщик. - Ты едешь в гости к своим
родственникам. Значит, ты должен заплатить гостевую пошлину.
- Но я еду к своим родственникам не в гости, - возразил
Ходжа Насреддин. - Я еду по важному делу.
- По делу! - вскричал сборщик, и в глазах его мелькнул блеск.
- Значит, ты едешь в гости и одновременно по делу! Плати гостевую пошлину,
деловую пошлину и пожертвуй на украшение мечетей во славу аллаха, который
сохранил тебя в пути от разбойников.
"Лучше бы он сохранил меня сейчас, а от разбойников я
бы как- нибудь и сам уберегся", - подумал Ходжа Насреддин, но промолчал:
он успел подсчитать, что в этой беседе каждое слово обходится ему больше чем в
десять таньга. Он развязал пояс и под хищными пристальными взглядами стражников
начал отсчитывать пошлину за въезд в город, гостевую пошлину, деловую пошлину и
пожертвование на украшение мечетей. Сборщик грозно покосился на стражников, они
отвернулись.
Писец, уткнувшись в книгу, быстро заскрипел пером.
Ходжа Насреддин расплатился, хотел уходить, но сборщик
заметил, что в его поясе осталось еще несколько монет.
- Подожди, - остановил он Ходжу Насреддина. - А кто же будет
платить пошлину за твоего ишака? Если ты едешь в гости к родственникам, значит,
и твой ишак едет в гости к родственникам.
- Ты прав, о мудрый начальник, - смиренно ответил Ходжа
Насреддин, снова развязывая пояс. - У моего ишака в Бухаре действительно
великое множество родственников, иначе наш эмир с такими порядками давным-давно
полетел бы с трона, а ты, о почтенный, за свою жадность попал бы на кол!
Прежде чем сборщик опомнился. Ходжа Насреддин вскочил на
ишака и, пустив его во весь опор, исчез в ближайшем переулке.
"Скорее, скорее! - говорил он. - Прибавь ходу, мой
верный ишак, прибавь ходу, иначе твой хозяин заплатит еще одну пошлину -
собственной головой!"
(...)
Особенно же
отличился он (Ходжа Насреддин) в
"день восхваления". По стародавнему обычаю все визири,
вельможи, мудрецы и поэты ежемесячно соревновались перед лицом эмира в
наилучшем восхвалении его. Победителю выдавалась награда. Все высказали свои
похвалы, но эмир остался недоволен.
- То же самое вы говорили нам и в прошлый раз, - сказал он.
- И мы находим, что вы недостаточно усердны в славословии. Вы не желаете
утруждать свой ум, но мы заставим вас потрудиться сегодня. Мы будем задавать
вам вопросы, а вы должны отвечать, сочетая в своих ответах восхваление с
правдоподобием. Эмир спросил:
- Если мы, великий эмир бухарский, согласно вашим
утверждениям, могуч и непобедим, то почему государи сопредельных мусульманских
стран до сих пор не прислали к нам своих послов с богатыми подарками и с
изъявлениями своей полной покорности нашему непреоборимому владычеству? Мы ждем
ваших ответов на этот вопрос.
Полная растерянность охватила придворных. Они бормотали что-то невнятное, всячески старались
уклониться от прямого ответа. Один только Ходжа Насреддин сохранял
уверенное спокойствие. Когда очередь дошла до него, он сказал:
- Да удостоятся мои жалкие слова внимания великого эмира. На
вопрос нашего владыки ответить легко. Все прочие государи, управляющие сопредельными
странами, пребывают в постоянном страхе и трепете перед всемогуществом нашего
владыки. И рассуждают они таким образом: "Если пошлем мы великому,
славному и могучему эмиру бухарскому богатые подарки, то он подумает, что земля
наша очень богата, и, соблазнившись, придет со своим войском и заберет нашу
землю. Если же, наоборот, мы пошлем ему подарки беднее, то он оскорбится и все
равно двинет на нас свое войско. Он, эмир бухарский, велик, славен и могуч, и
лучше всего не напоминать ему о нашем существовании". Вот как рассуждают
прочие государи, и причину того, что они не присылают в Бухару послов с
богатыми подарками, нужно искать в их беспрерывном трепете перед всемогуществом
нашего владыки.
- Вот! - вскричал
эмир, приведенный в полное восхищение ответом Ходжи Насреддина. - Вот как надо
отвечать на вопросы эмира! Вы слышали! Учитесь, о болваны, подобные
чурбакам! Поистине, Гуссейн Гуслия превосходит вас всех своей мудростью в
десять раз! Объявляем ему свое благоволение.
Сейчас же дворцовый повар подбежал к Ходже Насреддину и
набил ему полный рот халвой и леденцами. Щеки Ходжи Насреддина раздулись, он
задыхался, густая сладкая слюна текла по его подбородку.
Эмир задал еще несколько столь же коварных вопросов. Ответы
Ходжи Насреддина были каждый раз наилучшими.
- В чем состоит наипервейшая обязанность придворного?
-спросил эмир.
Ходжа Насреддин ответил ему так:
- О великий и блистательный повелитель! Наипервейшая
обязанность придворного состоит в каждодневном упражнении спинного хребта, дабы
последний приобрел необходимую гибкость, без чего придворный не может достойным
образом выразить свою преданность и свое благоговение. Спинной хребет
придворного должен обладать способностью изгибаться, а также извиваться во всех
направлениях, в отличие от окостеневшего хребта какого-нибудь простолюдина,
который даже и поклониться не умеет как следует.
- Вот именно! - вскричал восхищенный эмир. - Вот именно, в
каждодневном упражнении спинного хребта! Вторично объявляем наше благоволение
мудрецу Гуссейну Гуслия!
Ходже Насреддину во второй раз набили рот халвой и
леденцами.
(...)
- О всемогущий владыка, средоточие вселенной! Звезды Сад-ад-Забих... - начинал скучным и тягучим
голосом Ходжа Насреддин и снова повторял все, сказанное уже много раз. - А
кроме того, великий эмир, этот нечестивец Ходжа Насреддин бывал в Багдаде и,
конечно, слышал о моей мудрости. Когда стало ему известно, что я приехал
в Бухару, то он затаился, объятый страхом и трепетом, ибо он знает, что мне
ничего не стоит его поймать.
- Поймать! Это было бы очень хорошо! Но каким способом
думаешь ты поймать его?
- Я для этого выжду благоприятного сочетания звезд
Сад-ад-Забих с планетой Юпитером.
- С планетой Юпитером, - повторял эмир. - Это надо
запомнить. Знаешь ли, Гуссейн Гуслия, какая мудрая мысль осенила нас сегодня
ночью? Мы подумали, что Бахтияра следует прогнать с его должности, а великим
визирем поставить тебя.
И надо было падать ниц перед эмиром, восхвалять и
благодарить его, а потом объяснять, что сейчас нельзя производить смену
визирей, ибо звезды Сад-ад-Забих не благоприятствуют этому. "Скорее, скорее вырваться отсюда!" - восклицал
мысленно Ходжа Насреддин.
Так, поджидая
случая, Ходжа Насреддин влачил во дворце безрадостное, тоскливое существование.
Его тянуло на базар, в толпу, в чайхану, в дымную харчевню; он отдал бы
все эмирские яства за одну миску луковой, жгучей от перца похлебки из бараньих
ног, за жилы и хрящи в базарном, дешевом плове. Он обменял бы свой парчовый
халат на любую рваную ветошь, - только бы вместо славословий и восхвалений
услышать простую, безыскусную речь и громкий смех от чистого сердца.
Но судьба продолжала испытывать Ходжу Насреддина и не
посылала благоприятного случая. Между тем эмир все чаще спрашивал, когда же
наконец звезды позволят ему поднять царственной рукой покрывало новой
наложницы.
(...)
Самой заветной
мечтой его (Ходжи Насреддина) была
мечта о мире, в котором все люди будут жить как братья, не зная ни алчности, ни
зависти, ни коварства, ни злобы, помогая друг другу в беде и разделяя радость
каждого как общую радость. Но, мечтая о таком счастливом мире, он с
горечью видел, что люди живут неправильно, угнетают и порабощают друг друга и
оскверняют души свои всяческой мерзостью. Сколько времени понадобится людям,
чтобы понять наконец законы чистой и честной жизни? А в том, что люди когда-нибудь поймут эти законы,
Ходжа Насреддин не сомневался нисколько. Он твердо верил, что хороших
людей на свете гораздо больше, чем плохих; ростовщик Джафар и рябой шпион с их
насквозь прогнившими душами - это лишь уродливые исключения; он твердо верил,
что от природы человеку дается только хорошее, а все плохое в нем - это чуждая
накипь, привнесенная в человеческую душу извне неправильным, несправедливо
устроенным порядком жизни; он твердо верил, что будет время, когда люди начнут
перестраивать и очищать жизнь, очищая в этой благородной работе и души свои от
всяческой скверны...
Тому же, что он, Ходжа Насреддин, думал именно так, а не
иначе, служат доказательством многочисленные истории о нем, на которых
отпечатался чекан души его, в том числе эта книга; и хотя многие из корысти,
или же низкой зависти, или по злобе старались очернить его память, они не
достигли успеха в своем намерении, ибо лжи никогда не дано восторжествовать над
правдой. Память о Ходже Насреддине осталась и впредь останется благородной и
светлой, сохраняющей, подобно алмазу, вечно и вопреки всему свой чистый блеск!
И до сих пор путники, останавливаясь перед скромным надгробием в турецком
Ак-Шехире, вспоминают добрым словом Ходжу Насреддина, веселого бродягу из
Бухары, и повторяют слова поэта: "Он отдал сердце земле, хотя и кружился
по свету как ветер, - как ветер, который после его смерти разнес по вселенной
благоухание цветущих роз его сердца. Прекрасна жизнь, потраченная на то, чтобы
оставить по себе в мире чекан души своей и обозреть всю красоту мира! "
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий