Совершенно справедливо утверждение, что «эпоха накладывает свою печать на характер каждого». В этом нет ничего удивительного, если не забывать, что человек - общественное существо, и что нет никакой абстрактной «человеческой натуры», которая якобы заложена в нас генетически, как лживо утверждают социобиология и прочие фашистствующие псевдонауки.
Поэтому социалист - это только тот, кто не приемлет убожество умственного «горизонта эпохи», навязываемое олигархо-бюрократическими властителями как «норма» для обывателей, которые практически без сопротивления дают масс-медиальным средствам манипуляции общественного поведения превратить себя в подлых, трусливых и ограниченных мещан и стяжателей-людоедов, представляющих собой «лицо», а вернее - гнусную зверскую харю капитализма.
При чтении следующего отрывка из романа-утопии Б.Ф. Скиннера «Уолден-Два», опубликованного в 1948 году, надо не забывать ещё и следующего:
- Скиннер - учёный, а не литератор, поэтому ценность его книги вовсе не в художественных достоинствах (которые, честно говоря, оставляют желать лучшего), а в детальном описании АЛЬТЕРНАТИВНОЙ общественной действительности.
- Как подобает учёному, Скиннер не пытается высосать из пальца фантастическую идеальную Утопию, которая якобы должна служить образцом для всех времен и народов, а КОНКРЕТНУЮ альтернативу обществу США, каким оно было сразу после 2-й Мировой войны, со всеми её положительными (вроде поблёкших ныне надежд на научно-технический прогресс) и отрицательными (малевание сельской идиллии и забвение гангстерской и тоталитарной сути американской политической системы - охранительницы тирании крупного капитала) особенностями.
Скиннер, повторяю, был сформирован американским образом жизни, над которым господствуют интересы капитала, и был противником социализма. Да и писал он свою книгу в расчёте на тогдашних американских читателей. Отсюда проистекают как абсолютизация им специфически американского обострённого индивидуализма, так и его реверансы перед религией, и монотонный голливудско-пасторальный стиль повествования.
Индивидуализм как дегенеративное явление общественной жизни проанализировал на массе социологического и этологического материала П.А. Кропоткин в книге «Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса». В «Уолден-Два» нет критического осмысления социальной действительности США и анализа её безумств, пороков и конфликтов - которым ему, как альтернативному общественному порядку, пришлось бы противостоять в реальном мире. Ну так ведь не каждому дано видеть мир глазами Анатоля Франса или Синклера Льюиса...
Но у Скиннера-писателя есть свои очень даже большие достоинства. Ему как бихевиористу абсолютно чуждо абстрактное, гегельянское доктринёрство марксистов, «обязывающее» их пытаться подстричь всё человечество под одну гребёнку. Ведь каждое конкретное общество имеет свою особенную систему основных взаимосвязанных цепей оперантов, определяющую структуру общественных отношений. И послесоветская Россия - это совершенно иное общество, чем общество США 1940-х годов, и даже чем советское общество до 1989 года.
Скиннер описывает в «Уолден-Два» научно обоснованную технологию построения социалистического общества, так НИ РАЗУ и не назвав его по имени - «социалистическим». Этот парадокс объясняется тем, что в обиходной речи американцев, постоянно подвергающихся действию антикоммунистической и антисоциалистической пропаганды буржуйских медий, слова «коммунизм» и «социализм» используются лишь как ругательства, как синонимы власти насилия и коррупции. Но, как говорится, хоть горшком обзови, да только в печку не ставь!
В силу всего сказанного выше «Уолден-Два» никак не может служить рецептом для построения социализма в России, однако может стать стимулом для такого начинания, требующего не только квалифицированного применения принципов бихевиористской социальной инженерии, но, кроме того, с одной стороны - солидного жизненного опыта и массы здравого смысла, а с другой стороны - юношеской творческой смелости и изобретательности. Такой проект не по плечу идеалистам-одиночкам, он может иметь успех лишь в результате коллективных усилий. Так что организовывайтесь и дерзайте, дорогие товарищи!
Краткое введение:
Повествование ведётся от лица профессора Бёрриса - социолога, совершающего вместе с несколькими знакомыми ознакомительную поездку в общину-коммуну, организованную бихевиористским энтузиастом социальной инженерии Фрейзером. Фрейзер, передавший к моменту повествования большую часть организационных обязанностей другим членам общины, выступает на протяжении всей книги как экскурсовод и пропагандист. Бёррису отведена роль квалифицированного непредвзятого наблюдателя, а другому посетителю общины - Каслу - роль «адвоката дьявола», т.е., извиняюсь, собирательная роль менталистско-когнитивистских противников и хаятелей бихевиоризма, с их сугубо отрицательным отношением; Касл высказывает лишь критику, насмешки и придирки.
Книга была переиздана в 1976 году на волне общественного подъёма в США - движения протеста против агрессии во Вьетнаме, поисков «альтернативных путей» молодёжью при помощи ЛСД, движений хиппи, юппи, «чёрных пантер» и провос - зверски растоптанного репрессиями властей США через несколько лет. Из всего тогдашнего буйного разнообразия творческих инициатив до наших дней сохранилась лишь бихевиористская община Las Horcones в Мексике.
- - - --- - --- - --- - ----- -- - -- - - - -
Скиннер, Беррес Фредерик - Burrhus Frederic Skinner
„Уолден-Два - Walden Two”, NY, 1976
Глава 13 - Chapter 13
«Жильё для детей от одного до трёх лет состояло из нескольких небольших комнат для игр с крошечной мебелью, из детской уборной и комнаты для одевания и хранения вещей. Несколько маленьких спален функционировали по тому же принципу, что и боксы для младенцев: температура и влажность воздуха регулировались таким образом, что не было надобности ни в спальных костюмах, ни в одеялах. Кроватки были двухэтажной конструкции с пластиковыми матрацами, которые мы видели в боксах. Дети спали голышом, если не считать подгузников. Кроватей было более, чем достаточно, чтобы можно было группировать детей соответственно возрасту, для предотвращения распространения инфекций, соответственно потребности в надзоре и в целях обучения.
Мы проследовали за г-жой Неш на большой снабжённый навесом портик на южной стороне здания, где несколько детей играли в песочницах, на качелях и конструкциях для лазания. Одни всё ещё носили «тренировочные подгузники» с устройством, отучающим от того, чтобы делать в штаны, другие были голышом. За портиком простирался двор для игр, обрамлённый подстриженной густой живой изгородью и поросший травой, на которой играли остальные дети, тоже голышом. Там происходила какая-то коллективная игра.
Когда мы вернулись, то встретили двух женщин, несущих корзины с едой. Они обратились к г-же Неш и пошли вместе с ней к портику. И моментально пять или шесть детей побежали к игровым комнатам, чтобы сходить в туалет и самостоятельно одеться. Г-жа Нэш объяснила, что их берут на пикник.
«А что будет с теми, кто не пойдёт на пикник?» - спросил Касл. «Как вы справитесь с их завистью?»
Г-жа Неш была в недоумении. «Да, ревность и зависть,» - настаивал Касл. «Разве дети, которые останутся дома, не огорчатся от этого?»
«Честно, я вас не понимаю» - ответила г-жа Неш.
«И я надеюсь, что вы и не попытаетесь этого понять» - вмешался с усмешкой Фрейзер. «Ну, кажется, нам пора идти.»
Мы попрощались, и я сделал попытку поблагодарить г-жу Неш, но она, очевидно, не поняла и этого, а Фрейзер нахмурился так, словно я сказал ей какую-то пошлость.
«Мне кажется, что недоумение г-жи Неш» - начал Фрейзер, когда мы вышли из здания - «достаточно ясно показывает, что наши дети редко испытывают чувство зависти и ревности. Г-же Неш было двенадцать лет в год основания Уолден-Два. Было уже поздновато переделывать привычки, привитые ей ранее, но, повидимому, мы с этим успешно справились. Она - хороший пример результата воспитания в Уолден-Два. Ей, наверно, удастся припомнить ощущение зависти, но оно отсутствует в её нынешней жизни.»
«Ну, это уж вы слишком!» - заметил Касл. «Вы не можете быть столь богоподобными! Вас тоже должны обуревать эмоции - не менее, чем прочих людей!»
«Мы можем обсудить вопрос о богоподобии позже, с вашего позволения,» - ответил Фрейзер. «Ну а что касается эмоций, так мы вовсе не лишены их, да нам бы этого и не хотелось. Но те из них, что низменны и отвратительны - эмоции, которые порождают несчастье - почти неизвестны здесь, как, впрочем и само несчастье. Нам они больше не нужны в борьбе за существование, да это и полезнее для кровеносной системы и, конечно, куда приятнее от них избавиться.»
«Раз вы открыли, как это сделать, то вы, конечно, гений,» - сказал Касл. Он был явно поражён тем, что Фрейзер в знак согласия кивнул головой. «Мы все знаем, что эмоции бесполезны и вредны для душевного спокойствия и кровяного давления,» - продолжал он - «но вот как устроить жизнь по-иному?»
«Мы просто устраиваем её здесь по-иному.» - ответил Фрейзер. Он проявлял мягкость в обхождении, которая, как я обнаружил, была свидетельством уверенности в себе.
«Но ведь эмоции - это же замечательно!» - заявила Барбара. «Без них не стоило бы и жить.»
«Без некоторых из них - несомненно,» - ответил Фрейзер. «Эмоций творческих и подкрепляющих - радости и любви. Но вот уныние и ненависть, а также взвинченное возбуждение от гнева, страха и ярости - они не соответствуют потребностям современного образа жизни, бесплодны и опасны. Вот г-н Касл упомянул зависть - я думаю, её можно считать ослабленной формой гнева. Естественно, мы избегаем её. Она играла свою роль в эволюции человека, но теперь у нас ей нет полезного применения. Если бы мы позволили ей существовать далее, она бы только подтачивала наши жизненные силы. В обществе, где люди помогают друг другу, зависти нет, потому что в ней нет надобности.»
«Так значит у вас каждый получает всё, что хочет,» - сказал Касл. «Но что делать с общественным положением? Вчера вечером вы упомянули о юноше, который выбирает какую-то определённую девушку или профессию. Вот здесь-то возможна зависть, не так ли?»
«Это вовсе не значит, что мы получаем всё, что хотим,» - ответил Фрейзер. «Конечно, это не так. Но зависть тут не поможет. В мире, где царит конкуренция, она ещё имеет некоторый смысл. Она придаёт человеку энергии для борьбы с гнетущей его ситуацией. Сообщаемые ею импульс и энергия могут дать преимущество. По правде говоря, в мире конкуренции эмоции работают уж чересчур хорошо. Вот, например, у человека, довольного собой - потрясающее отсутствие успеха в жизни. Ему, конечно, доставляет удовольствие безмятежная жизнь, но она куда менее плодотворна. Вот пара конкретных примеров тому: мир не приспособлен для опрощённого пацифизма или христианского смирения. Перед тем, как можно будет без вреда отучать от разрушительных и бесплодных эмоций, надо позаботиться о том, чтобы в них не возникало надобности.»
«И как вы добились того, что зависть не нужна в Уолден-Два?» - спросил я.
«В Уолден-Два проблему невозможно решить, нападая на других,» - ответил Фрейзер с категорическим тоном.
«Однако это не то же самое, что упразднение зависти» - возразил я.
«Конечно же нет. Но когда какая-то конкретная эмоция перестаёт быть полезным компонентом репертуара поведения, мы приступаем к её ликвидации.»
«Да, но каким образом?»
«Простым применением технологии конструирования поведения,» - ответил Фрейзер.
«Технологии конструирования поведения?»
«Бёррис, вы меня разыгрываете. Вы же отлично знаете, что я имею в виду. Эти методы были известны столетия назад. Мы используем их в образовании и в психологическом управлении обществом. Тут вы меня понукаете,» - добавил он. «Я припас это как предмет вечернего разговора. Ну да ладно, давайте ковать железо, пока горячо.»
Мы стояли у двери большого здания для детей. Фрейзер пожал плечами, перешёл в тень большого дерева и опустился на землю. Мы расположились в ожидании вокруг него.
Глава 14 - Chapter 14
«Каждый из нас,» - начал Фрейзер, «ведёт ожесточённую борьбу против всего остального человечества.»
«Любопытная предпосылка для Утопии,» - заметил Касл. «Даже у пессимистов вроде меня более обнадёживающий взгляд на мир.»
«Это у вас, у вас,» - ответил Фрейзер. «Но давайте будем реалистами. У каждого из нас есть интересы, которые противоречат интересам всех остальных. Это наш первородный грех, и тут ничего не поделаешь. Так вот, это «все остальные» называется: «общество». Это всемогущий противник, и он всегда побеждает. Конечно, от случая к случаю личность временно одерживает верх и получает, что хочет. Иногда она борется с культурой общества и слегка изменяет её в свою пользу. Но общество побеждает в долгосрочной перспективе, имея преимущество численности и возраста. Несколько человек побеждают одиночку, а взрослый - ребёнка. Общество начинает борьбу рано, когда личность ещё беспомощна. Оно порабощает её ещё до того, как она вкусит свободы. Всякие «-логии» показывают, как это делается. Теология призывает к воспитанию сознательности или развитию духа самоотверженности. Психология призывает к культивации супер-эго.
«Принимая во внимание то, как долго общество этим занималось, следовало бы ожидать лучших результатов. Но деятельность плохо планировалась и победа никогда не была гарантирована. Поведение личности формировалось по заветам «хороших манер», но никогда - как результат экспериментальных исследований. Ну почему не экспериментировать? Ведь проблемы достаточно простые. Какое поведение личности наилучшее с точки зрения группы, к которой она принадлежит? И как можно побудить личность вести себя определённым образом? Почему бы не исследовать эти вопросы по-научному?
«Мы могли бы завести в Уолден-Два именно такой порядок. У нас уже были разработаны правила поведения - которые, конечно, подлежали модификации в результате экспериментирования. Правила обеспечивали бы гладкое течение жизни, если бы каждый их выполнял. Нашей задачей было бы следить за этим. Однако невозможно добиться того, чтобы люди, уподобившись заводным игрушкам, следовали полезным правилам. Нельзя предвидеть все будущие неожиданности, а потому и невозможно предписать адекватное поведение в будущем. Неизвестно, что именно потребуется. Вместо этого можно пустить в ход определённые поведенческие процессы, которые побудят личность самостоятельно спланировать своё «хорошее» поведение в соответствующий момент. Мы называем этот метод «самоконтролем». Однако не обманывайтесь, управление в последней инстанции всегда в руках общества.
«Один из наших планировщиков, молодой человек по имени Симмонс, работал со мной. И это было впервые в истории, когда был задействован экспериментальный подход. Вы подвергаете сомнению сказанное, г-н Касл?»
«Я не уверен, что мне известно, о чём вы говорите» - ответил Касл.
«Тогда позвольте мне продолжить. Симмонс и я начали с изучения знаменитых трудов по морали и этике - Платона, Аристотеля, Конфуция, Нового Завета, проповедников-пуритан, Макиавелли, Честерфильда, Фрейда - их десятки. Мы искали там методов формирования поведения человека с применением приёмов самоконтроля. Некоторые приёмы были достаточно очевидными, потому что они знаменовали собой поворотные моменты в человеческой истории. Пример тому - «возлюби своих врагов» - психологическое изобретение для облегчения доли угнетённых. Наиболее болезненная рана, причиняемая угнетением - это постоянный гнев, который человек испытывает при мысли об угнетателе. Иисус открыл способ, как избежать этого внутреннего опустошения. Его приём - это культивировать противоположную эмоцию. Если человеку удастся «возлюбить своих врагов» и «не заботиться о завтрашнем дне», его больше не будут терзать ненависть к угнетателю и гнев за утрату свободы и имущества. Он, может быть, не вернёт себе свободу и имущество, но он будет менее несчастным. Это трудный урок. Он преподаётся в конце нашей программы.»
«А я думал, что вы против модификации эмоций и инстинктов до той поры, пока мир не будет готов к этому,» - заявил Касл. «По-вашему, принцип «возлюби своих врагов» должен был бы быть самоубийственным.»
«Он был бы самоубийственным, если бы не одно непредвиденное последствие. Иисус, должно быть, был ошеломлен эффектом своего открытия. Мы только сейчас начинаем понимать силу любви потому, что мы только-только начали понимать слабость силы и агрессии. Но наука о поведении теперь всё это прояснила. Последние открытия в анализе наказаний ... но я впадаю в отступления одно за другим. Давайте ограничимся объяснением того, почему христианские добродетели - я подразумеваю тут только христианские приёмы самоконтроля - не исчезли с лица земли, хоть и допускаю, что они были близки к этому в самом недавнем прошлом. (2-я Мировая война - примечание переводчика)
«Когда Симмонс и я собрали коллекцию приёмов самоконтроля, нам нужно было придумать, как обучать им. Это оказалось более трудным. Нынешние методики образования оказались неподходящими, равно как и религиозные обычаи. Мы сочли, что обещать рай и пугать адом было бы, по общему согласию, бесполезно. Этот метод основан на фундаментальном обмане, который, будучи раскрыт, обращает личность против общества и питает как раз то, что надлежало искоренить. То, что Иисус обещал в обмен за любовь личности к врагам - это небеса на земле, а иначе говоря - невозмутимость духа.
«Мы обнаружили несколько обнадёживающих приёмов в практике клинических психологов. Следуя им, мы поставили цель выработать привыкание к раздражающим факторам. Полуденное солнце вызывает сильную боль в глазах, если вы выйдете из тёмной комнаты, но если переход будет постепенным, то можно полностью избежать боли. Возможно, это неправильная аналогия, но почти тем же путём можно выработать переносимость болезненных и отвратительных стимулов, чувства безысходности и ситуаций, которые вызывают страх, раздражение или бешенство. Общество и природа причиняют индивиду эти неприятности вовсе без намерения выработать их переносимость. У некоторых переносимость вырабатывается, но у большинства - нет. А какова была бы судьба науки об иммунизации, если бы она придерживалась схемы с совершенно случайными дозировками?
«Вот, например, принцип «Отступи от меня, Сатана,» - продолжал Фрейзер. «Это особый случай самоконтроля путём изменения окружающей обстановки. Подкласс А 3, если не ошибаюсь. Мы выдаём каждому ребёнку леденец, покрытый сахарной пудрой для того, чтобы любое прикосновение языка было сразу заметно. Мы говорим им, что они смогут съесть этот леденец позже, но только если они его до этого не лизнут. А так как ребёнку всего три или четыре года, то это совсем не прос...»
«Три или четыре!» - воскликнул Касл.
«Вся наша тренировка этики завершается к шестилетнему возрасту,» - спокойно ответил Фрейзер. «Простой метод вроде удаления искушения из поля зрения усваивается к четырём годам. Но в таком раннем возрасте задача не лизать леденец непроста. Ну, что бы вы сделали в подобной ситуации, г-н Касл?»
«Убрал бы леденец с глаз долой как можно быстрее.»
«Верно. Я вижу, что вы хорошо натренированы. Или вы самостоятельно открыли этот принцип. Мы предпочитаем, чтобы дети по мере возможности доходили до этого самостоятельно, но в данном случае у нас более важная цель и мы без колебаний помогаем подсказкой. Прежде всего, детей просят подумать о своём поведении, глядя на леденец. Это помогает им осознать необходимость самоконтроля. Потом леденцы прячут, и детей спрашивают, заметили ли они убыль горя и скованности. После этого мы эффективно их отвлекаем - например, интересной игрой. Ценность отвлечения в общем плане очевидна. Надо ли мне продолжать рассказ? Когда эксперимент повторяется день или два спустя, все дети сразу бегут положить леденцы в свои шкафчики и делают точь-в-точь то же, что сделал бы и г-н Касл: а это достаточно надёжно показывает успех проводимой нами тренировки.»
«Я хотел бы поделиться объективным наблюдением моей реакции на ваш рассказ,» - сказал Касл, тщательно выбирая слова. «Я ощутил отвращение к этой демонстрации садистского тиранства.»
«Я не хочу лишать вас проявлять эмоцию, которая вам кажется приятной,» - ответил Фрейзер. «Но позвольте мне продолжить. Прятать искушающий, но запретный объект - это черновое решение проблемы. Мы стремимся к своего рода психологическому исчезновению - сокрытию леденца тем, чтобы не обращать на него внимания. В ходе последующих экспериментов дети носят свои леденцы несколько часов на груди, как крестики.»
«И леденец висел - проклятье!
На моей шее как распятье,» - продекламировал Касл.
«Однако мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь научил меня этому,» - сказал Родж, глянув на Барбару.
«А нам всем?» - спросил Фрейзер. «Некоторые из нас учатся самоконтролю, но более или менее случайно. А все остальные так и проживут всю жизнь, даже не понимая, что это возможно, и винят за неудачи то, что якобы родились под несчастливой звездой.»
«А как вы тренируете выдержку не неприятные ситуации?» -спросил я.
«Ну, например, давая ребёнку выдержать всё более и более болезненные удары, или пить какао со всё уменьшающимся количеством сахара, пока он не будет пить явно горький напиток, не поморщившись.»
«Но вот ревность и зависть - вы же не можете подавать их отмеренными дозами,» возразил я.
«А почему бы и нет? Помните, что мы управляем также и социальным окружением детей этого возраста. Вот почему мы начинаем нашу тренировку этики так рано. Вот вам пример: группа детей возвращается домой усталыми и голодными после долгой прогулки. Они ожидают, что будут ужинать; вместо этого начинается урок самоконтроля: они должны стоять пять минут перед тарелками супа, от которых поднимается пар.
«Такое задание воспринимается подобно арифметической задаче. Всякие стоны и жалобы - это неправильный ответ. Вместо этого дети начинают работу над самими собой, чтобы избежать на время задержки чувство досады. Один из них может над этим пошутить. Мы поощряем чувство юмора как удачный способ избежать серьёзного отношения к неприятностям. Шутка может быть даже неудачной по взрослым меркам - когда например ребёнок показывает жестом, что якобы заливает тарелку супа в разинутый рот. Другой может затянуть длинную песню. А остальные её подхватывают, так как по опыту знают, что это удобный способ убить время ожидания.»
Фрейзер испытующе посмотрел на Касла, который был явно настроен непримиримо, и спросил его:
«И это тоже вы считаете разновидностью пытки, г-н Касл?»
«Я бы предпочёл, чтобы меня поджаривали на гриле,» - ответил Касл.
«Ну тогда у вас вовсе нет той солидной тренировки, которую я предполагал. Вы не можете себе предствить, как легко переносят дети такое испытание. Биологически это весьма суровое лишение, так как дети устали и голодны, а они должны стоять и глядеть на пищу; однако они выдерживают его столь же легко, как и пятиминутную задержку с поднятием занавеса в театре. Мы считаем это вполне элементарным испытанием. За ним следуют куда более сложные проблемы.»
«Я подозревал именно это,» - проворчал Касл.
«На более поздней стадии мы запрещаем все социальные приёмы отвлечения. Никаких песен, никаких шуток - просто молчание. Каждому ребёнку приходится мобилизовать свои собственные ресурсы - и это очень важный шаг.»
«Я, пожалуй, согласен с этим,» - сказал я. «Но как вы узнаете, был ли он успешен? Вы так можете получить массу детей, затаивших обиду. Это на самом деле очень опасный шаг.»
«Так оно и есть, и мы пристально наблюдаем за каждым ребёнком. Если он не освоил необходимые приёмы, мы начинаем снова, отступив немного назад. А на более поздней стадии» - Фрейзер снова посмотрел на Касла, который беспокойно ёрзал - мы как раз и подходим к вопросу о зависти. Когда подходит время садиться есть суп, дети рассчитываются на «орёл-решка». Затем подбрасывают монету, и если она упадёт «орлом» вверх, то «орлы» усаживаются и едят. А «решки» продолжают стоять ещё пять минут.»
Касл издал стон.
«И это вы называете завистью?» - спросил я.
«Наверно, это не совсем правильно,» - ответил Фрейзер. «Во всяком случае, агрессия против счастливчиков очень редка. Эмоция, если таковая есть, направлена против госпожи Фортуны, против жребия. Это само по себе урок, который полезно усвоить, потому что только в этом направлении агрессия имеет остаточный шанс быть полезной. А возмущение против общего порядка вещей, хоть оно, наверно, столь же глупо, как и межличностная агрессия, куда легче держать под контролем. Его выражение не является антиобщественным.»
Фрейзер нервно переводил взгляд с одного из нас на другого. Казалось, что он пытается узнать, разделяем ли мы предрассудок Касла. Я также понял, что он на самом деле не хотел рассказывать эту историю. Он оказался уязвимым. Он, так сказать, зашёл в запретную зону, и я был вполне уверен, что он ещё не доказал ценность большинства из этих приёмов строгим научным экспериментом. Ему вряд ли удалось это сделать за этот краткий десятилетний срок. Он работал на веру, и это его беспокоило.
Я попытался поддержать его уверенность, напомнив ему, что среди слушателей есть его коллега по профессии. И я спросил:
«А не получится ли так, что вы неумышленно усиливаете в детях кое-что из тех самых эмоций, которые вы пытаетесь искоренить? Каково действие, например, внезапного препятствия, когда предвкушаешь тёплый ужин? Не вызывает ли это ненароком чувства неуверенности и даже тревоги?»
«Это возможно. Нам пришлось выяснять, сколь часто мы можем преподносить такие уроки без вреда. И все наши графики выработаны экпериментально. Мы настороже на случай нежелательных последствий - как, собственно, любой учёный следит за тем, чтобы в его эксперименты не вкрались факторы помех.
«И кроме того, это же простая и разумная программа,» продолжал он в примирительном тоне. «Мы создаём систему постепенно возрастающих неприятностей и препятствий на фоне полной безмятежности. Обстановка, в которой легко жить, усложняется по мере того, как дети приобретают способность адаптироваться к этому.»
«Но зачем?» спросил Касл. «Зачем это преднамеренное, мягко выражаясь, неудовольствие? Я должен сказать, что мне кажется, что вы и ваш друг Симмонс на самом деле - очень изощрённые садисты.»
«А вот вы, г-н Касл, сменили свою позицию на противоположную,» сказал Фрейзер с внезапной вспышкой гнева, к которой я отнёсся сочувственно. Ведь Касл навешивал ярлыки и вообще нёс бестолковщину - безответственно и, наверно, преднамеренно.
«Не так давно вы обвиняли меня, что я взращиваю поколение бесхарактерных слабаков,» продолжал Фрейзер. «А теперь вы против того, чтобы я их закаливал. Но вы же не понимаете того, что эти потенциально неприятные ситуации никогда не бывают слишком тяжёлыми. Наши графики гарантируют это. Но вам этого не понять, потому что в этом деле наши дети вас обогнали.»
Касл помрачнел.
«Ну и что ваши дети от этого получают?» - настаивал он, повидимому, смутно пытаясь извлечь преимущество из того, что Фрейзер разозлился.
«Что они от этого получают!» - воскликнул Фрейзер, сверкая глазами с выражением беспомощного презрения. Его губы скривились и он опустил голову, рассматривая свои пальцы, которые переминали травинки в комок.
«Они получают, должно быть, счастье, свободу и силы,» - вмешался я, ставя себя в глупое положение в попытке примирить их.
«А на мой взгляд, они вовсе не выглядят счастливыми или свободными, стоя перед тарелками Запретного Супа,» - ответил мне Касл, цитируя меня и продолжая сверлить взглядом Фрейзера.
«Мне придётся разобрать этот вопрос по деталям,» - начал Фрейзер с глубоким вздохом, - «что они получают: это избавление от мелочных эмоций, от которых падают духом неподготовленные. Они получают удовлетворение от приятных и полезных отношений с окружающими в размерах, о которых и не мечтает остальной мир. Они получают громадный прилив работоспособности, потому что они могут посвятить себя работе, не страдая от болезней, которые быстро становятся уделом большинства из нас. Они открывают новые горизонты, потому что они избавлены от эмоций, характерных для трудностей и неудач. Они получают...» - его глаза блуждали по кронам деревьев... «Ну как, этого хватит?» - вымолвил он наконец.
«И, должно быть, их лояльность целиком отдана общине,» - добавил я, «когда они открывают для себя страхи, зависть и недоверие, царящие в большом мире.»
«Я рад, как вы это сказали,» - ответил Фрейзер. «Ведь вы могли сказать, что они должны чувствовать своё превосходство над жалкими продуктами наших общеобязательных школ. А мы стараемся держать любое чувство превосходства или презрения под контролем. Я поставил этот вопрос первым на повестку дня, так как сам пострадал от этого самым жестоким образом. Мы тщательно избегаем какой-либо радости по случаю личного триумфа, который связан с поражением кого-то другого. Мы не ублажаемся упражнениями в софистике, реторике и диалектике.» Он бросил едкий взгляд на Касла. «Мы не используем мотив доминирования, потому что мы всегда думаем о всей группе целиком. Мы могли бы этим способом мотивировать пару гениев - такова была, конечно, моя собственная мотивировка - но тогда мы бы принесли в жертву счастье всех остальных. Триумфу над природой и самим собой мы говорим «да». Но триумфу над окружающими - никогда.»
«Вы вытащили заводную пружину из моих часов,» - сухо заметил Касл.
«Это экспериментальный вопрос, г-н Касл, и ваш ответ неправильный.»
Фрейзер уже не старался скрыть свои эмоции. Если бы он ехал верхом на Касле, то теперь он бы его пришпоривал. Наверно, он чувствовал, что все остальные на его стороне, и он может изменить свою тактику одним махом. Но это было более, чем стратегия, это было искреннее чувство. Непреклонный скептицизм Касла становился всё более тщетным.
«А разве ваши приёмы - новые?» - я поспешил вставить. «А вспомните примитивный обычай подвергать мальчиков различным пыткам перед тем, как дать ему место среди взрослых. А дисциплинарные меры, принятые у пуритан? Или порядки в нынешней школе, наконец?»
«С одной стороны вы правы,» - ответил Фрейзер. «И мне кажется, что вы дали хороший ответ на нежную заботу г-на Касла о наших малышах. Неудовольствие, которое мы им преднамеренно доставляем, куда мягче, чем обычные неудачи, от которых мы их защищаем. Даже в финале нашей тренировки этики неудовольствие до смешного банально - для хорошо натренированного ребёнка.
«Но есть громадное отличие в том, как мы применяем эти неприятности,» - продолжал он. «Прежде всего, мы не наказываем. Мы никогда не применяем неприятности в надежде пресечь или искоренить нежелательное поведение. Однако есть и другое отличие. В большинстве культур ребёнок сталкивается с неприятностями и препятствиями неуправляемых размеров. Некоторые из них установлены во имя дисциплины людьми, имеющими власть. Иные, вроде дедовщины, хоть и незаконны, но их терпят. А прочие происходят случайно. Никто не пробует, да и не в состоянии, их предотвратить.
«Мы все знаем, что из этого получается. В результате получается меньшинство закалённых детей - это, собственно, те, которым достались неприятности по плечу. И они становятся храбрыми мужчинами. А остальные становятся садистами или мазохистами - более или менее тяжелыми случаями психопатии. Не преодолев боль в окружающей среде, они становятся одержимыми болью и делают из неё нечто вроде извращённого искусства. Другие подчиняются - в надежде унаследовать землю. А остальные - робкие и трусы - живут в страхе остаток своих дней. И это только одна частность - реакция на боль. А можно привести целую дюжину подобных проблем. Оптимист и пессимист, довольный и неудовлетворённый, любимый и нелюбимый, амбициозный и затюканный - это лишь крайние формы продуктов порочной системы.
«Традиционные обычаи считаются лучше, чем их отсутствие,» - продолжал Фрейзер. «Спартанские или пуританские - нельзя отрицать, что обычаи иногда приводят к замечательным результатам. Но вся эта система основана на расточительном принципе отбора. Английские привилегированные частные школы девятнадцатого века формировали смелых мужчин - ставя перед ними почти непреодолимые препятствия и вкладывая максимум в тех, кто их преодолел. Но отбор - это не воспитание. Его урожай смелых мужчин всегда останется мизерным, а отбросы - громадными. Как и все примитивные принципы, отбор замещает воспитание только путём расточительного использования исходного материала. Это безудержное размножение и жестокость отбора. Это философия многодетности как альтернативы хорошей гигиене ребёнка.
«У нас в Уолден-Два иные цели. Мы делаем каждого смелым мужчиной. У нас все преодолевают препятствия. Традиционное использование трудностей - для отбора сильных. А мы регулируем трудности для того, чтобы развивать силу. И мы делаем это преднамеренно и не взирая на то, что г-н Касл думает, что мы садисты, для того, чтобы подготовить детей к превратностям судьбы, которые нам не подвластны. Наши дети всё равно сталкиваются с «муками сердца и тысячами ударов судьбы, которым подвержена наша плоть». И самым жестоким обычаем было бы защищать их как можно дольше, особенно если бы мы могли их столь хорошо защищать.»
Фрейзер простёр руки в преувеличенном жесте призыва.
«А какая у нас была альтернатива?» - спросил он с болью. «Что ещё мы могли бы сделать? На четыре или пять лет мы могли бы устроить жизнь, в которой ни одна сколько-нибудь важная потребность не была бы удовлетворена, жизнь, в которой практически отсутствовали бы тревоги, трудности и неприятности. А что бы вы сделали? Позволили бы вы ребёнку наслаждаться этим раем, не думая о будущем - как обожающая и балующая мать? Или бы вы ослабили контроль за окружающей средой и допустили, чтобы ребёнок наталкивался на непредвиденные препятствия? Но в чём же преимущество случайности? Нет, у нас был лишь один выход. Нам надо было создать целый ряд препятствий, для того чтобы у ребёнка могла развиться максимально возможная способность к самоконтролю. Можете называть это вредностью, если хотите, и обвинять нас в садизме; но другого пути просто нет.» Фрейзер повернулся к Каслу, но тот и не пытался ему возразить. Казалось, что он ждёт, чтобы тот непременно капитулировал. Но Касл всего лишь вывернулся, заявив:
«Мне затруднительно классифицировать эти приёмы.» - Фрейзер в ответ лишь издал раздражённое «Ага!» и откинулся назад. - «И ваша система, повидимому, узурпировала позиции и методы религии.»
«Да, культуры религии и семьи,» - утомлённо ответил Фрейзер. «Но не называйте это узурпацией. Тренировка этики - дело коллективное. А что касается приёмов, то мы приемлем любые предложения, какие можем найти, без предрассудков в отношении источников. Но не принимаем ничего на веру. Мы отметаем любые притязания на откровение свыше и подвергаем каждый принцип экспериментальной проверке.
«И, кстати, я дал вам неправильное представление о всей системе, если вы полагаете, что какой-либо из описанных мной приёмов намертво зафиксирован. Мы делаем опыты со многими различными приёмами. И постепенно мы продвигаемся к их наиболее оптимальному набору. И мы не придаём особого значения тому, что какой-то приём в прошлом якобы приводил к успеху. История в Уолден-Два служит только для развлечения. Мы её не рассматриваем как серьёзную пищу для размышлений... Но это напомнило мне, причём совсем внезапно, о нашем исходном плане на утро. Ну как, хватит эмоций? Может перейдём к интеллекту?»
Фрейзер адресовал эти вопросы Каслу очень дружелюбным тоном, и я был очень рад, что Касл ответил ему тем же. Однако было ясно как день, что ни тому, ни другому не приходилось носить на шее леденец или стоять перед тарелкой Запретного Супа.»
(Конец текста Скиннера)
Заинтересовавшимся вопросами педагогики очень советую заглянуть в книги таких авторов, как Антон Макаренко и Януш Корчак.
Искренне Ваш,
behaviorist-socialist
Супер, очень понравилось, спасибо
ОтветитьУдалить