ДРУЖЕСКИЙ СОВЕТ ФРЭНСИСА БЭКОНА ЗАКУЛИСЕ И ЕЁ МАРИОНЕТКАМ-ПОЛИТИКАНАМ

Когда я наблюдаю за тем, что повелевают нынешние властители - глобалистская закулиса мультимиллиардеров - своим политиканам-холуям (Макрону, Меркель, Мэй, Путину, Трампу и так далее), и что эти политиканы-холуи беспрекословно выполняют, я поражаюсь не только их цинизму и наглости, но и их самонадеянной глупости. Они полностью отказались от тех более или менее разумных (с точки зрения угнетателей и эксплуататоров) принципов и методов господства над народами, которые уже давным-давно известны. Как пример я выкладываю здесь эссе Фрэнсиса Бэкона "Of Seditions and Troubles - О смутах и мятежах" по тексту источника: http://lingvo.asu.ru/english/texts/philosophy/bacon15.html .

Такой дружеский совет из глубины веков стал опять очень актуальным в нашу эпоху реставрации господства феодально-примитивного, финансового капитализма. История, к сожалению, очень часто не идет вперёд, а пятится, и тогда мы получаем вместо социального прогресса политическую реакцию и антисоциальное ретроградство.

В предыдущей записи я рекомендовал читать Маркса, Ленина и Троцкого, но, конечно, совсем не так, как верующие читают библию или коран и веруют в "божественную истинность" каждой фразы. Маркс, как мы теперь ощущаем на наших собственных шкурах, глубоко заблуждался, когда соответственно своей позаимствованной у пустобрёха Гегеля* философии веровал в прогрессивное развитие капитализма, в то, что промышленный капитал победит паразитический финансовый капитал и, движимый законом падения нормы прибыли от производства, логически подведёт человечество к необходимости ликвидации капитализма и построения социализма. Кратко, без политэкономических выкладок, эта оптимистическая картина была нарисована им в "Коммунистическом манифесте".

--

* Я называю Гегеля пустобрёхом только потому, что его философия прогресса человечества – антинаучная, религиозно-идеалистическая, и не отрицаю саму необходимость этого прогресса, в противоположность принципиально отрицающим социальный прогресс реакционным философам-индивидуалистам от Шопенгауэра, Ницше и Шпенглера и до нынешних фашистоидов вроде Фукуямы ("The End of History") и Хантингтона ("The Clash of Cultures").

--

Однако в действительности во 2-й половине 20-го века, как на это многократно указывал экономист Майкл Хадсон, произошел поворот капитализма к реставрации господства паразитического финансового капитала. Этому ростовщическому капиталу совершенно "до лампочки" падение нормы прибыли в промышленном производстве, ему важно выдавать под залог кредиты на всё, что угодно: спекуляции, военный разбой, работорговлю, наркоторговлю... и получать их обратно с процентами, а там на всей Земле, как говорится, "хоть трава не расти". Поэтому-то мы теперь переживаем рецидив эпохи Бэкона с её жуткой нищетой человечества, мракобесием и бесконечными войнами феодальных монархий, финансируемыми ростовщиками, разбогатевшими на колониальном грабеже Америки, выкачавшем оттуда в Европу воистину небывалые, громадные количества золота и серебра.

Соответственно, истинными владыками мира являются не якобы "демократически избранные" политиканы, а кучка мультимиллиардеров-дегенератов, и прежде всего - сатанинское семейство Ротшильдов. Это и есть та самая глобалистская закулиса, которая управляет миром через своих марионеток-политиканов. Под фиговым листком фальшивой "западной демократии" вылупилось реакционное чудовище наследно-окаменевшей, феодально-фашистской власти финансовых олигархов:

-

Феодальный герб семейства Ротшильдов

Ну а относительно России надо с полной уверенностью сказать, что якобы "российские" банки и их "эффективные менеджеры" - Наебулина, Грех и прочие - служат именно этой глобалистской закулисе, служа главным инструментом разграбления страны и народа, откачивая награбленное на Запад. Я думаю, что никто не может серьёзно оспаривать того, что с 1989 года на территории всех осколков СССР (за исключением Беларуси) наблюдается экономический и социальный регресс, идеологическое ретроградство, феодальная мафиозно-клановая раздробленность и разруха.

Короче говоря, тайный девиз нынешних властителей и Запада, и России: "Назад к феодализму ради спасения капитализма". Это бегство капитализма в мрачное прошлое - "финансиализация" - красноречиво свидетельствует о том, что капитализм не имеет прогрессивных решений своих проблем, что он зашёл в тупик и исторически обречён.  Озверевшая в своей агонии глобалистская шайка ростовщиков и спекулянтов явно напрашивается на мировую революцию. Первым эту истину понял французский народ, начав народно-освободительное движение "жёлтых жилетов".

VIVE LE MOVEMENT DES GILETS JAUNES!

-

-

*  *  *

-

Фрэнсис Бэкон (1561-1626):

"Пастырям народов надлежит разбираться в предзнаменованиях политических бурь, которые обычно всего сильнее, когда дело идет о равенстве, подобно тому как в природе бури всего сильнее ближе к равноденствию. И, как бурям предшествует глухой шум ветра и вздымание волн, так и в государствах:

...Ille etiam caecos instare tumultus
Saepe monet, fraudesque, et operta tumescere bella.

(Вергилий, "Георгики", кн. I, ст. 464-465:
"...О смутах незримых она предваряет
Часто, о кознях и скрытой войне, набухающей тайно".)

Предвестниками смуты следует считать пасквили и крамольные речи, когда они часты и смелы, а также ложные слухи, порочащие правительство, когда они возникают часто и охотно подхватываются. Вергилий в родословной Молвы говорит, что она доводилась сестрою гигантам:

Illam Terra Parens, ira irritata Deorum,
Extreman (ut perhibent) Coeco Enceladeque sororem
Progenuit...

(Вергилий, "Энеида", кн. IV, ст. 178-180:
"Оную Матерь Земля, на богов распаленная гневом,
Младшую, как повествуют, сестру Энкеладу с Кеем
Произвела...".)

Добро бы еще молва была лишь отзвуком прошедших смут, но она является также и провозвестницей смут грядущих. Однако же поэтом верно подмечено, что мятежи и мятежные слухи не более отличаются друг от друга, чем брат от сестры, мужской пол от женского, особенно когда уже и самые благие постановления правительства, коим надлежало бы вызвать всеобщее одобрение, толкуются превратно и в дурном смысле, ибо это показывает, что недовольство велико. Как говорит Тацит: "Conflata magna invidia, seu bene, seu male, gesta premunt".

(Бэкон перефразирует место из Тацита: "Отныне, что бы принцепс ни делал, хорошее или дурное, - все навлекало на него равную ненависть"; "История", кн. I, 7.)

Но из того, что подобные слухи являются предвестиями смуты, не следует еще, что чрезмерно суровое их подавление поможет избежать смуты. Для прекращения слухов часто лучше всего пренебречь ими, а усердные попытки пресечь их лишь продлят им веку. Не следует также доверять тому повиновению, о котором Тацит говорит: "Erant in officio, sed tamen qui mallent mandata imperantium interpretari, quam exequi".

(У Тацита: "Солдаты были настроены бодро, но предпочитали обсуждать приказы командиров, а не выполнять их"; "История", кн. II, 39.)

Обсуждения, отговорки и придирки к распоряжениям властей - все это уже попытки стряхнуть ярмо и упражнения в неподчинении, особенно если при этом сторонники приказа высказываются робко и нерешительно, а противники его - с дерзостью.

Далее, как верно подмечает Макиавелли, если государь, обязанный быть отцом всем своим подданным, отождествляет себя с какой-либо из партий и склоняется к одной из сторон, он уподобляет свое правление кораблю, который опрокидывается от неравномерного размещения груза. Это мы можем видеть на примере Генриха III Французского, который сперва сам присоединился к Лиге для истребления протестантов, а вскоре за тем эта же Лига обратилась против него самого. Ибо, когда монаршая власть окажется подчинена партийным целям и появятся иные узы, связующие крепче, нежели узы подданства, монарха можно считать уже почти низложенным.

Далее, когда распри, раздоры и столкновения партий происходят открыто и дерзко, это признак того, что уважение к властям утрачено. Ибо движения даже видных людей в государстве должны быть подобны движениям планет под воздействием "primum mobile",

("Первый двигатель" - в аристотелевско-птолемеевской системе мира первоисточник движения, помещающийся за сферой неподвижных звезд.)

а это, согласно древнему учению, означает, что каждая из них подчиняется быстрому движению высшего порядка и более медленно движется сама по себе. Поэтому, когда вельможи устремляются собственным путем слишком решительно и, как хорошо выразился Тацит, "liberius, quam ut imperantium meminissent",

(У Тацита; "Так открыто, что можно было подумать, будто они забыли о своих повелителях"; "Анналы", кн. III, 4.)

 это означает, что пришла в расстройство вся планетная система; ибо почестями государи облечены от самого господа, который сам и грозит лишением их: "Solvarn cingula regum".

("Сниму поясы с чресл царей". Ср. Ветх. Зав., кн. Исайи, гл. 14, ст. 25.)

Поэтому, когда расшатан любой из четырех столпов, коими держится правление, - религия, правосудие, совет и казна - людям надобно молиться, чтобы их миновала беда. Но оставим прорицания (которые, впрочем, станут более ясными из дальнейшего) и посмотрим, каковы материальные причины мятежей, какие поводы их вызывают и, наконец, какие существуют против них средства. Что касается материальных причин для мятежей, то они заслуживают пристального внимания, ибо вернейшим средством предотвращения мятежа (если времена это позволяют) является именно устранение его материальной причины. Ведь когда горючий материал налицо, можно отовсюду ждать искры, которая воспламенит его. Причины же, коими вызываются мятежи, бывают двоякие: великий голод и великое недовольство. Можно сказать наверное: сколько в государстве разоренных, столько готовых мятежников. Лукан отлично описал состояние Рима перед гражданской войною:

Hinc usura vorax, rapidumque in tempore foenus,
Hinc concussa fides, et multis utile bellum.

(Бэкон неточно цитирует Лукана, "Фарсалия", кн. 1, ст. 181-182:
"Хищный отсюда процент, беспощадные сроки уплаты,
И поколеблен кредит, и война стала выгодной многим".)

Вот эта-то "multis utile bellum" и есть верный и безошибочный признак того, что государство расположено к смутам и мятежам. А если к разорению и оскудению знати прибавляется обнищание простого народа, опасность становится велика и неминуема, ибо мятежи, вызываемые брюхом, есть наихудшие. Что касается недовольства, то оно в политическом теле подобно мокротам в теле человека, которые способны вызывать жар и воспаляться. И пусть ни один правитель не вздумает судить об опасности недовольства по тому, насколько оно справедливо; ибо это значило бы приписывать народу чрезмерное благоразумие, тогда как он зачастую противится собственному своему благу; пусть не судит об опасности также и по тому, сколь велики на деле обиды, вызывающие волнения, ибо то недовольство опаснее всего, в котором страх сильнее прочих чувств: "Dolendi modus, timendi non item".

("Только для печали есть граница, а для страха - никакой". Плиний Младший, "Письма", кн. VIII, 17, 6.)

К тому же, когда угнетение действительно велико, оно не только истощает терпение народа, но и подавляет его волю; не то бывает, когда народ охвачен лишь страхом. И пусть монархи и правители пред лицом недовольства не утешаются тем, что так-де бывало уже не раз и, однако же, никакой беды не случалось; ибо хотя и верно, что не всякая туча приносит грозу, но верно и то, что гроза, много раз пройдя стороной, наконец разражается. Как гласит испанская поговорка, "Дай срок, и веревка оборвется, как легонько ни дернуть".

Причинами и поводами к мятежам являются религиозные новшества, налоги, изменения законов и обычаев, нарушения привилегий, всеобщее угнетение, возвышение людей недостойных или чужеземцев, недород, распущенные после похода солдаты, безрассудные притязания какой-либо из партий, - словом, все, что, возбуждая недовольство, сплачивает и объединяет народ на общее дело.

Что касается средств против мятежей, то существуют кое-какие общие меры предохранения, на которые мы и укажем, однако на каждый случай болезни - свое лекарство; так что здесь лучше советовать, чем предписывать.

Первым из лекарств будет устранение всеми возможными средствами тех материальных причин для мятежа, о которых мы уже говорили, а именно голода и нищеты в стране. Цель эта достигается: открытием торговых путей и благоприятным торговым балансом, поощрением мануфактур, искоренением праздности, обузданием роскоши и расточительства посредством особых законов, усовершенствованием земледелия, регулированием цен на все предметы торговли, уменьшением налогов и пошлин и тому подобным. Вообще надобно заботиться, чтобы население королевства (особенно, если его не косят войны) не превышало средств к его существованию; причем население надлежит измерять не одним лишь числом, ибо небольшое число людей, если они потребляют больше, а работают меньше, скорее истощит государство, нежели большое число таких, которые живут скромнее, но больше производят. Поэтому чрезмерное увеличение знати и других привилегированных групп по сравнению с численностью простого народа не замедлит ввергнуть страну в нищету; к этому ведет и чрезмерно многочисленное духовенство, ибо оно ничего не вносит в общий запас, а также - если больше людей готовить к ученому званию, нежели найдется для них должностей.

Поскольку обогащение страны может происходить лишь за счет торговли с иноземцами (у себя что выгадал на одном, то потерял на другом), надлежит помнить, что одна страна продает другой лишь три вида товаров: сырой продукт, как его дарует природа, обработанный продукт и, наконец, перевозку и доставку. Так что, если вертятся все эти три колеса, богатство должно хлынуть в страну подобно вешним водам. И зачастую случается, что "materiam superabit opus",

("Материал превзошло мастерство"; Овидий, "Метаморфозы", кн. II, ст. 5.)

т. е. работа и перевозка превосходят ценность самого продукта и больше обогащают государство; это особенно видно на примере жителей Нидерландов, владеющих лучшей в мире такой золотой жилой.

(Имеется в виду богатство Голландии - прибыльные фрахты, составлявшие значительную статью ее дохода.)

Но всего более правительству надлежит заботиться, чтобы деньги и драгоценности не скоплялись в руках немногих; иначе государство может иметь большой их запас и все же терпеть нужду. Ведь деньги, подобно навозу, бесполезны, покуда не разбросаны. А для этого надо искоренять или по крайней мере строго ограничивать такие хищнические дела, как ростовщичество, монополии, огораживания и тому подобное.

Что касается средств к устранению недовольства или хотя бы опасностей, при этом возникающих, напомним, что в каждом государстве имеются (как известно) два сословия: знать и простой народ. Когда недовольно одно из них, опасность еще не велика, ибо простой народ не скор на подъем, если вельможи его к этому не возбуждают; а те бессильны, если сам народ не расположен к возмущению. Опасность тогда велика, когда знать только и ждет смуты в народе, чтобы тотчас выступить самой. Поэты рассказывают, что боги вздумали как-то сковать Юпитера; он же, прослышав о том и наученный Палладой, послал просить подмоги у сторукого Бриарея. Смысл этой аллегории, без сомнения, в том, что государям всего надежнее заручиться расположением простого народа.

Даровать народу некоторые вольности, возможность приносить жалобы и изливать недовольство (лишь бы это было без излишней наглости и угроз) тоже будет спасительной мерой; ибо, кто загоняет гнилые мокроты внутрь и допускает внутреннее кровоизлияние, вызывает этим злокачественные нарывы и смертоносные язвы.

В случае недовольства Прометею была бы под стать роль Эпиметея, ибо с этой бедой никто не сумел бы сладить лучше, чем он. Эпиметей, выпустив на волю бедствия и зло, закрыл наконец крышку и удержал на дне сосуда надежду. В самом деле, искусно и ловко тешить народ надеждами, вести людей от одной надежды к другой есть одно из лучших противоядий против недовольства. Поистине, мудро то правительство, которое умеет убаюкивать людей надеждами, когда оно не может удовлетворить их нужды, и ведет дело таким образом, чтобы любое зло смягчено было надеждой; а это не так уж трудно, ибо как отдельные лица, так и целые партии весьма склонны тешить себя надеждами или хотя бы заявлять о них вслух, если сами уж им не верят.

Общеизвестной, но тем не менее прекрасной мерой предосторожности является забота о том, чтобы у недовольных не оказалось подходящего вожака, который бы мог их объединить. Говоря о подходящем предводителе, я разумею такого, который обладает и именем, и значением, пользуется доверием недовольных, привлекает к себе их взоры и сам имеет причины быть в числе недовольных; такого надлежит либо привлечь на сторону правительства, причем незамедлительно и надежно, либо противопоставить ему другого, принадлежащего к той же партии, чтобы ослабить таким образом его популярность. Вообще разделение и раскалывание всех враждебных государству союзов и партий посредством стравливания их между собой и создания меж ними недоверия можно считать неплохим средством, ибо плохо дело, когда сторонники правительства предаются раздорам и разъединены, а противники его сплочены и едины.

Замечено, что поводом к мятежу может стать иное острое и колкое слово в устах государя. Цезарь несказанно повредил себе словами: "Sylla nescivit literas, non potuit dictare",

("Сулла был неграмотен, а потому не мог диктовать". Светоний, "Жизнь двенадцати Цезарей" (Божественный Юлий, 77).)

 ибо эти слова убили в людях надежду, что сам он когда-либо откажется от диктатуры. Гальба погубил себя, когда сказал: "Legi a se militem, non emi",

("Набирает солдат, а не покупает", Тацит, "История", кн. 1, 5.)

тем самым лишив своих солдат надежды на вознаграждения. То же сделал и Проб словами: "Si vixero, non opus erit amplius Romano imperio militibus"

("Если буду жив, Римская империя не будет нуждаться в солдатах". Flavius Vopiscus, "Probus", 20.)

- словами, которые повергли воинов в отчаяние. Подобных примеров множество. Вот почему в щекотливых делах и в трудные минуты государям следует высказываться крайне осторожно, особенно в тех кратких суждениях, которые мгновенно облетают свет и считаются за истинное выражение их тайных намерений. Ведь пространные речи - вещь прескучная, и прислушиваются к ним куда меньше.

И наконец, пусть государи на всякий случай имеют при себе одного, а еще лучше нескольких лиц, известных своей воинской доблестью, для подавления мятежей в самом начале. Ибо иначе двор при первых же признаках смуты приходит в неподобающее волнение, и государству грозит та опасность, о которой говорит Тацит: "Atque is habitus animorum fuit, ut pessimum facinus auderent pauci, plures vellent, omnes paterentur".

("Словом, судя по общему настроению, на последнее злодеяние решились лишь некоторые, сочувствовали ему многие, готовились и выжидали все". Тацит, "История", кн. I, 28.)

Необходимо, однако, чтобы эти военачальники были людьми надежными и почтенными, а не любителями расколов и искателями популярности и чтобы они были в ладах с другими важными особами в государстве; иначе лекарство это может оказаться опаснее самой болезни."