ЗАВОЕВАНИЕ СВОБОДЫ ПО БОЭЦИЮ - 2

Автор иллюстраций на этой блогозаписи: R. Hachfeld

Этьен де ла Боэций:

(...)

"Но сейчас я перехожу к вопросу, который, на мой взгляд, составляет секрет и основу тирании. По-моему, глубоко ошибается тот, кто думает, что тираны охраняют себя алебардами, стражей и расстановкой часовых; правда, они этим пользуются, но скорее как пугалом и больше для соблюдения порядка, чем возлагая надежды на них. Телохранители охраняют вход во дворец от безоружных бедняков, которые не могут причинить тиранам никакого вреда, а не от прекрасно вооруженных людей, способных совершить любое покушение.

Так, история римских императоров показывает, что их телохранители не столько оберегали их от опасностей, сколько убивали их. Не отряды конной или пешей охраны и не оружие защищают тиранов, но, как ни трудно этому поверить с первого взгляда, однако бесспорно, что тирана всегда поддерживают четыре или пять человек, четыре или пять человек держат для него в порабощении всю страну. У тиранов всегда было пять или шесть приспешников, наушничавших ему; эти люди либо сами сумели сблизиться с ним, либо были им привлечены к себе, чтобы сделать их соучастниками его жестокостей, пособниками его удовольствий, устроителями его наслаждений и сообщниками его грабежей.

Эти шестеро с таким успехом управляют своим вождем, что заставляют его быть злым для общества не только его собственной, но еще и их злостью. Эти шестеро имеют под собой шестьсот человек, пользующихся их милостями. Эти шестьсот проделывают с шестерыми то же, что эти последние проделывают с тираном. От этих шестисот зависят в свою очередь шесть тысяч других, которых они возвысили раздачей должностей, поручив одним управление провинциями, другим — руководство финансами с тем, чтобы они служили их алчности и жестокости и выполняли в нужный момент эту роль и чтобы они совершали зло, которое может продолжаться только при них и только под их сенью оставаться безнаказанным и ускользать от законной кары. За этими шестью тысячами следует еще большой черед, и тот, кто захочет заняться разматыванием этого клубка, убедится, что не только шесть тысяч, но сотни тысяч, миллионы связаны этой цепью с тираном и пользуются ею так же, как у Гомера Юпитер, который хвастал, что если он потянет за цепь, то стащит к себе всех богов. Этим объясняется расширение сената при Юлии Цезаре, ради этого создаются новые должности и новые ведомства, которые все учреждаются на деле не ради реформы правосудия, а для того, чтобы служить новой опорой тирании.

И в результате получается, что люди, занимающие эти должности, приобретают эти милости из первых или из вторых рук, и этими выгодами они связаны с тиранами, так что в конечном счете оказывается, что людей, которым тирания выгодна, почти столько же, сколько и тех, которым дорога свобода. И подобно тому, как доктора говорят, что если есть в нашем организме какой-нибудь изъян, то тотчас же к этому поврежденному месту приливают все дурные соки, так же точно и к государю, как только он превращается в тирана, устремляется вся скверна, все подонки государства; я имею в виду не клику мелких воров и мошенников, не способных воздействовать на судьбы государства ни в дурную, ни в хорошую сторону, но тех отмеченных пламенем честолюбия и непомерной алчностью советников, которые собираются вокруг него и поддерживают его, чтобы обеспечить себе долю в добыче и быть самим маленькими тиранчиками при большом тиране. Так же поступают крупные бандиты и знаменитые корсары: одни из них рыскают по стране, другие выслеживают и останавливают путешественников, одни караулят, другие сидят в засадах, одни убивают, другие грабят, и хотя между ними существует определенная иерархия, поскольку одни являются главарями банды, а другие слугами, тем не менее среди них нет ни одного, кто бы не был если не соучастником раздела добычи, то по крайней мере претендентом на нее.

(...)

Тиран, таким образом, порабощает одних подданных с помощью других и охраняется теми, которых — если бы только они чего-нибудь стоили — он должен был бы опасаться. Но, как говорится, “чтобы расколоть дрова, делают клинья из того же дерева”; так и его стрелки, его копейщики, его гвардия таковы же, как и он. Бывает и так, что и они страдают от него. Но эти презренные существа, от которых отступились и бог и люди, готовы переносить зло, только бы им быть в состоянии причинять его не тому, кто делает зло им, но тем, которые так же терпят его, как и они, и не могут иначе.

И, однако, всякий раз при виде этих людей, которые подло льстят тирану, чтобы извлекать свои выгоды из его тирании и из рабства народа, их зловредность повергает меня в изумление, а их глупость внушает мне иногда жалость. Ибо действительно, что иное означает близость к тирану, как не удаление от своей свободы, как не стремление, так сказать, удержать рабство обеими руками? Пусть они отбросят на время в сторону свое честолюбие, пусть немного отрешатся от своей алчности и пусть затем взглянут на себя со стороны и увидят себя такими, как есть. Тогда они воочию убедятся, что горожане и те самые крестьяне, которых они всячески попирают ногами и с которыми они обращаются хуже, чем с каторжниками и рабами, — убедятся, говорю я, что эти люди, как бы плохо с ними ни обращались, по сравнению с ними счастливее и по-своему до известной степени свободны. Крестьянин и ремесленник, как бы они ни были порабощены, выполнив то, что с них требуют, свободны, приспешники же тирана должны все время находиться у него на глазах и клянчить у него милости. Недостаточно, чтобы они выполняли его приказы, — необходимо, чтобы они угадывали его желания и для его удовлетворения еще и предупреждали их. Недостаточно, чтобы они повиновались ему, — им необходимо еще угождать ему; они должны расшибать себе лоб для него, мучиться, убиваться для него на работе, кроме того, они должны радоваться его удовольствиям, как своим собственным, отказываться ради его склонностей от своих собственных, они должны насиловать свою природу, внимательно следить за своими словами, за своим голосом, за своими жестами, за своим взглядом. Не должно быть ни глаза, ни ноги, ни руки, которые не находились бы целиком на страже его желаний; все должно предугадывать его мысли. Но разве можно все это назвать счастливой жизнью? Разве это вообще значит жить? Есть ли на свете что-либо более невыносимое, чем такое положение, я уже не говорю для просвещенного человека, но даже просто для человека со здравым смыслом или, наконец, для человека, не утратившего хотя бы человеческий облик.

Есть ли более жалкое положение, чем жить так, чтобы у тебя не было ничего своего, так, чтобы все — и твой покой, и твоя свобода, и твое тело, и самая жизнь целиком зависели от другого.

Но они хотят служить, чтобы приобрести богатства, как если бы они могли заполучить хоть что-нибудь, действительно им принадлежащее, поскольку они даже сами себе не принадлежат, и как если бы кто-нибудь мог иметь хоть что-либо свое собственное при тиране. Они хотят, чтобы богатства принадлежали им, и забывают при этом, что сами же они дают тирану возможность отнимать все у всех, не оставлять ничего, что можно было бы назвать принадлежащим кому-нибудь другому. Они видят, что ничто так не подвергается жестоким преследованиям тирана, как богатство, что собственность есть худшее преступление перед ним, достойное даже смерти, что он любит только богатства и грабит богатых, а они, упитанные и откормленные словно на убой, предстают перед ним, чтобы отдаться ему в руки, как живодеру, ждущему их с нетерпением. Эти фавориты должны помнить не столько о тех, кто, находясь в окружении тирана, накопил большие богатства, сколько о тех, кто, собрав в течение известного времени богатства, потом лишился не только их, но и жизни. Они должны вспоминать не о тех, кто приобрел богатства, а скорее о том, как мало таких, которые их сохранили. Вся история прошлых лет, а равно и наших дней убедительно показывает, как велико было число тех, кто добившись дурными путями влияния на королей и затем использовав их зловредность или злоупотребив их глупостью, под конец погибали от их руки. Тираны возвышали их с такой же легкостью, с какой впоследствии свергали. Среди огромного числа людей, которые в то или иное время были близки к стольким дурным государям, немного или даже совсем не найдется таких, которые хоть когда-нибудь не испытали на себе жестокость того самого тирана, которого они до этого натравливали на других. Большей частью разбогатев под сенью его милостей, за счет разорения других, они своими награбленными состояниями под конец сами же обогащали тирана.

Даже благородные люди, если таковые иногда полюбятся тирану и попадут к нему в милость, ибо в них так ярко сияют добродетель и неподкупность, что они даже худшим внушают известное уважение к себе, в особенности когда их видишь близко около себя, — то эти благородные люди, говорю я, недолговечны, они вскоре начинают ощущать общую болезнь и на своем собственном опыте испытывают действие тирании. Примером этого могут служить Сенека, Бурр, Тразеа, этот триумвират благородных людей. Двух из них злая судьба сделала близкими тирану, отдав им в руки ведение его дел, обоих их тиран высоко ценил и любил, и к тому же один из них, будучи воспитателем тирана, имел залогом его дружбу с детских лет. Но все эти трое своей жестокой смертью убедительно доказали, как непрочна милость дурного государя. И действительно, какой дружбы можно ожидать от того, кто настолько жесток, что ненавидит свой собственный народ и требует от него лишь повиновения, от того, кто, не подозревая даже, что значить быть окруженным любовью, обкрадывает самого себя и разрушает свою власть?

Однако, если скажут, что названные трое людей испытали выпавшие им злоключения потому, что хотели благородно действовать, в таком случае пусть взглянут на других, кто был близок к этому же тирану, и тогда убедятся, что даже те, которые попадали в милость к нему и всякими злокозненными средствами сохраняли ее, тем не менее оказывались столь же недолговечными. Слышал ли кто-нибудь о более самозабвенной любви, о более пылкой страсти, приходилось ли кому-нибудь читать о человеке, более ревностно привязанном к своей жене, чем Нерон к Поппее?. И что же? Впоследствии она была им отравлена. Мать его Агриппина убила своего мужа Клавдия, чтобы проложить своему сыну путь к власти; ради того, чтобы сделать что-нибудь для него, она готова была на все, шла на все трудности. И что же? В конце концов этот самый взлелеянный ею сын, ее рукою сделанный императором, постоянно выказывавший ей одно лишь пренебрежение ею, лишил ее жизни. И не было человека, который не сказал бы, что она понесла вполне заслуженное наказание, если бы только это преступление было совершено не руками того, кому она даровала жизнь.

Было ли кем-нибудь легче управлять, чем императором Клавдием? Был ли кто-нибудь более простодушен, чем он, вернее, кто был большим простаком, чем он? Кто когда-нибудь был более обманут своей женой, чем он Мессалиной? Под конец он сам передал ее в руки палача. Глупость тирана — если она ему присуща — всегда делает его не способным на добрые деяния, но странным образом у тиранов всегда хватает ума, как бы мало его у них ни было, чтобы совершать жестокости, даже по отношению к тем, кто им близок.

Достаточно широко известно замечательное изречение другого тирана, который, целуя шею своей страстно любимой жены, без которой он, казалось, жить не мог, приговаривал при этом: “Какая прелестная шея, а стоит мне приказать — и она полетит с плеч долой”. Вот почему большинство тиранов древности обычно погибало от руки своих ближайших фаворитов, которые, познав природу тирании, больше боялись могущества тирана, чем доверяли его благосклонности. Так, Домициан был убит Стефаном, Коммод — одной из своих возлюбленных, Антонин — Макрином, и такой же насильственной смертью погибли почти все остальные тираны.

Дело в том, что тиран, конечно, никого не любил и не любит. Дружба, это — священное слово, это — святое чувство, которое устанавливается только между порядочными людьми и развивается лишь на основе взаимного уважения. Она поддерживается не с помощью благодеяний, а путем хорошей жизни. Уверенность в друге создается убежденностью в его безупречности: гарантией ее являются его хорошие природные качества, его верность и постоянство. Не может быть дружбы там, где есть жестокость, там, где есть вероломство, там, где есть несправедливость. Объединение дурных людей — это не товарищество, а заговор: они не любят, а скорее боятся друг друга, они не друзья, а сообщники.

(...)

Что же касается тирана, то те, кто являются его фаворитами, никогда не могут быть в нем уверены, поскольку от них же самих он знает, что ему все позволено и что нет никакого права, никакого долга, которые обязывали бы его. Таким образом, он привыкает считать свою волю законом и, не имея себе равных, является повелителем всех. Поэтому разве не жаль, что, имея перед глазами столько наглядных примеров и зная, что опасность всегда налицо, никто не хочет учиться на чужом опыте; разве не жаль, что среди стольких близких к тиранам людей не найдется ни одного, у которого хватило бы ума и смелости сказать тиранам то, что, как рассказывается в басне, сказала лиса льву, притворявшемуся больным: “Я охотно навестила бы тебя в твоём логове, но я вижу следы многих зверей, которые входили к тебе, и ни одного, кто выходил бы обратно”.

(...)

Приятно, однако, подумать о том, что эти приспешники получат за свое мученье, и какие блага ожидают их в награду за несносную жизнь. Народ наперебой обвиняет в бедствиях, которые, он терпит, не тирана, а тех, кто тираном руководит; народ, все люди, вплоть до крестьян, до земледельцев, знают их имена, разоблачают их пороки, сыплют на их головы тысячи оскорблений, тысячи мерзостей, тысячи проклятий. Все молитвы, все желания направлены против них. Народ винит только их в своих несчастьях, во всех болезнях, голодовках. Если же иногда народ для видимости оказывает им какое-то почтение, то он при этом клянет их в душе и боится их больше, чем диких зверей. Вот слава, которую они снискивают себе, вот почет, которым их окружают за их службу люди и каждый человек. если бы даже он получил кусок их живого тела, хотел бы еще большего и не считал бы себя достаточно удовлетворенным их наказанием. Ибо даже после того, как этих фаворитов больше нет в живых, люди никогда не устают чернить тысячами перьев имена этих пожирателей народа, увековечивать их дурную славу в тысячах книг и отдавать, так сказать, их останки на поругание потомству, наказывая их даже после смерти за их злокозненную жизнь.

Станем же иногда, станем поступать добродетельно: поднимем очи горе либо ради нашей чести, либо из любви к самой добродетели, либо, говоря по совести, ради любви и чести всемогущего бога, достоверного свидетеля наших поступков и праведного судьи наших прегрешений. Со своей стороны я убежден,— и думаю, что не ошибаюсь в этом, ибо нет для бога, при всей его благости и всем его милосердии, ничего омерзительнее, чем тирания,— что им в загробной жизни отдельно уготована какая-то особая кара для тиранов и их приспешников." (Конец эссе)

*  *  *

Эссе Боэция - хорошая иллюстрация того, что поведение людей и в античности, и во времена Боэция, и ныне - оперантное по своей сути, т.е. пластичное, способное радикально изменяться под действием факторов оперантного подкрепления.

Но если не принимать во внимание набожную концовочку эссе Боэция, то вся его аргументация против произвола властителей почти без изменений повторяется в писаниях всех анархистов - Бакунина, Малатесты, Гольдберг, Феррера, Кропоткина, Беркмана, Мюзама, Вудкока и ныне здравствующего Джеймса Корбетта. Должен признаться, что в молодости (уже живя в Западной Германии) я прочёл всю эту анархистскую литературу.

Далее, Маркс и Энгельс утверждали, что с победой социалистической революции государство "отомрёт" и будет "сдано в музей, как это произошло с ручной прялкой". То есть они хотели видеть (очевидно, под влиянием лизоблюда прусской монархии Гегеля) нечто полезное в государстве как таковом. Неудивительно, что их последователи - советские марксисты-ленинисты (особенно в годы восточной деспотии Джугашвили-сталина) замылили тезис "отмирания государства" и подменили его тезисом "развития и совершенствования социалистической государственности". Конечный результат этого "совершенствования" - реставрация капитализма КПССной партийной номенклатурой и КГБ при Мишке-меченом (горбачёве) и Бориске-алкаше (ельцине).

Но в отличие от марксистов анархисты никогда не сравнивали государство с полезными средствами производства (с ручной прялкой), а трезво видели его тождество с виселицей, гильотиной и прочими инструментами казней и пыток. Именно это привлекло меня к анархизму после позорной измены советскими "вождями" делу социализма. Однако со временем я обнаружил три роковых порока анархизма:

Ни один анархист не предложил ни одного практически осуществимого метода создания анархистского общества "свободных производителей". Очевидно, причина этого в том, что кумир анархистов - "свобода личности" - антиобщественна, индивидуалистична и эгоистична. Критика анархистами государства и власти, несомненно, справедлива, но чем конкретно они хотят заменить эти порочные институты организации общества - об этом ни один из них не говорит ничего путного. Общаясь с немецкими анархистами много лет назад, ещё в прошлом тысячелетии, я много раз задавал им вопрос:
- Ну а как должно быть организовано общество? - На что всегда получал притворно наивный ответ:
- Мы не имеем права решать этот  вопрос сейчас. А "свободные люди" (при анархизме) всегда смогут решить его и "свободно" договориться между собой.

Во-вторых, участвуя вместе с другими анархистами в демонстрациях на 1 мая, на годовщину убийства К. Либкнехта и Р. Люксембург и т.п. массовых мероприятиях, я очень не любил то, что анархисты всегда пытались затеять хаос и спровоцировать драки с полицией, что порой приводило к полицейским репрессиям против всех других участников, а не самих анархистов. Попозже я учуял, что в анархистской организации в Берлине есть полицейские агенты и провокаторы и прервал все контакты с анархистами.

Третья, причём очень неприятная особенность анархизма - его элитарность. Знаменитыми анархистами были представители господствующего класса (Михаил Бакунин и Петр Кропоткин были аристократами), или бунтари с уголовным прошлым (например, Нестор Махно и Буэнавентура Дурутти до участия в революции были 100%-ными уголовниками). И что очень забавно, так это то, что вся эта элитарная и блатная публика, нисколечки не бывшая трудящимися, вслед за Боэцием озабочена судьбой трудяг и поэтому гордо поднимает факел "свободы" и несет его "просвещать трудящиеся массы".

Теперь сравните два утверждения - Гоббса о "войне всех против всех" в отсутствие "государя", и Боэция с анархистами о том, что "свободные люди сами договорятся". И то, и другое, конечно, абсолютно неверно. О Гоббсе я написал ранее. А что касается анархистов, то их упования на "свободу" должны всем и всегда напоминать о либерастской "свободе" лихих 1990-х - прозападной фашистской мафиозной тирании Бориски-алкаша (ельцина). Анархистские "идеи" в области экономики - это реально не что иное, как либерастская "свобода рынка". А то, как по-либерастски "рыночек всё порешал", угробив советскую (не совсем) плановую экономику, говорит об интеллектуальном убожестве анархистов, об их идеологическом единомыслии с организаторами прихватизаторского мафиозного кошмара.

А политическая реальность такова, что привилегированные классы в борьбе за власть просто используют науськанную анархистами чернь как расходный материал, например, в "цветных революциях". Все так называемые "woke-левые" на Западе - это по сути анархисты, сеющие хаос для того, чтобы властители-закулисники имели оправдание установления тоталитарной диктатуры "ради спасения законности и порядка".

И это - отнюдь не новое явление. Французская аристократия 17 и 18 веков была недовольна усилением французской абсолютистской бюрократической монархии, лишившей аристократов их политических свобод. Деятели французского просвещения - аристократы де Лабрюйер, де Ларошфуко, де Шамфор, де Вовенарг, де Ривароль и примкнувшие к ним выходцы из низов, например Дидеро, Вольтер и Мольер, идеологически подготавливали своим "диссидентством" революцию 1789-1793  годов - ту самую, которая укоротила многих из них на голову при помощи гильотины.

Не случайно Боэций обильно цитирует аристократических (сенатских) авторов древнего Рима - Сенеку, Светония, Тацита и Цицерона, бывших политическими противниками усиления самодержавной власти цезарей, необходимого для продолжения существования и территориального расширения Древнего Рима как рабовладельческой империи.

Прочесть Боэция полезно потому, что он более явно, чем его последователи-анархисты, выказывает социальную причину бунта привилегированного класса против абсолютной монархии и государственной власти вообще: недовольство тем, что она превратила феодалов, имевших ранее "свободу" и "вольность", т.е. неограниченную власть в своих графствах и баронствах, в дворян - "слуг монархии": холуёв пусть и привилегированных, но полностью утративших независимость.

Повторяю, что в наше время анархистская демагогия "свободы личности", "прав человека" и прочих "демократических свобод" лишь более радикально перепевает буржуазную пропаганду и служит для мобилизации примитивной шпаны и изнывающих от скуки и собственной серости мещан на "цветные революции", которые глобалистский западный империализм затевает для того, чтобы "сковырнуть" неугодные ему "строптивые" правительства или задушить остатки хилой буржуйской "демократии" на Западе. В результате повсюду в мире Западом насаждаются коррупционные диктаторские режимы, а государственный строй самих стран "демократического Запада", покорных господствующей глобалистской закулисе миллиардеров, чем дальше, тем больше превращается в кошмар дигитализованного неофеодального полицейского тоталитаритаризма.

Это стало совершенно ясно после недавней успешной фашистской мошеннической аферы глобалистов с мнимой "пандемией ковид": введением "карантина" - чрезвычайного положения - и принуждением всего человечества к унизительным намордникам и уколам губительными для здоровья (и зачастую и для самой жизни) генетическими препаратами, правращающими организм в фабрику, производящую ядовитейший вирусный антиген. Эта афера - свидетельство того, что кучка глобалистов смеет и умеет успешно применять в своих классовых интересах манипулирование поведения всего человечества, злоупотребляя замалчиваемыми от наивной публики достижениями науки о поведении (радикального бихевиоризма Б.Ф. Скиннера).

При этом так называемое "когнитивистское манипулирование сознания" - это глобалистский охмурёж наивной публики псевдонаукой "когнитивистской психологии", чтобы направить в ложном направлении внимание и усилия противников манипулирования поведения, которое всегда оперантное по своей сути, как это научно доказано отцом радикального бихевиоризма Б.Ф. Скиннером.

Какой же вывод прямо-таки напрашивается из сравнения этих последних блогозаписей (две о Гоббсе и две о Боэции)? - Очень неутешительный: Теория и практика социализма преднамеренно заведены в тупик двумя элитарными идеологиями, лживо выдающими себя за "социалистические" - идеологии "государственников" (в частности, сталинистов) и идеологии "свободы личности" (в частности, "левых" либерастов). А в сущности публику по-прежнему охмуряют с одной стороны "защитой правопорядка", т.е. деспотизмом, а с другой -  "свободой личности", т.е. анархизмом.

А ведь социализм означает освобождение не личности, а общества от угнетения и эксплуатации. "Свобода личности" - это когнитивистская фикция, позорнейшая иллюзия. Общественная природа человека - существа, утратившего свою экологическую нишу*, - основана на неизбежной зависимости каждого от общества, и задача  социализма в том, чтобы это была взаимная зависимость между равными, а не односторонняя, порабощающая зависимость от денег, "господ" или "вождей".

Всё это означает, что только бихевиористский социализм открывает человечеству реальный путь к социализму - между Сциллой сталинизма и Харибдой анархизма и либерастии.

----

* О наиболее вероятном эволюционном пути утраты человеком как биологическим видом своей экологической ниши - смотри у Элейн Морган (Elaine Morgan) в её выступлениях (на youtube) и книгах, например "The Aquatic Ape".

.