Для правильного
понимания буржуазной идеологии, которой пропитана вся реальность господства
капитала, очень полезно обратиться к её первоисточникам, в частности - к
философии Артура Шопенгауэра. Я перепостирую здесь самое начало главного
трактата Шопенгауэра "Мир как воля и представление" в общепринятом
переводе на русский язык. Эти семь страниц типичны для всех сочинений
Шопенгауэра, занимающих в общей сложности несколько тысяч страниц. Сделанные
мною сокращения текста обозначены как (...). Необходимый критический
комментарий выложу позднее, чтобы он не помешал непредвзятому восприятию этого
шедевра.
* * *
Артур Шопенгауэр:
"Мир как воля и представление
Книга первая:
Мир как представление
Первое
размышление: Представление, подчиненное закону основания: объект опыта и науки
Sors de l'enfance, ami, réveille-toi! - Jean-Jacques Rousseau (Расстанься с
детством, друг, пробудись! - Ж.-Ж. Руссо) (фр)
§ 1
Мир - мое представление;
такова истина, которая имеет силу для каждого живого и познающего существа, хотя
только человек может привнести ее в рефлективное, абстрактное сознание; и если он
действительно это делает, у него возникает философское мышление. Тогда ему становится
ясно и несомненно, что он не знает ни Солнца, ни Земли, а знает только глаз, который
видит Солнце, руку, которая осязает Землю; что окружающий его мир существует только
как представление, т. е. по отношению к другому, к представляющему, который есть
он сам. Если какая-нибудь истина вообще может быть высказана априорно, то
именно эта, ибо она - выражение формы всякого возможного и мыслимого опыта,
более общей, чем все остальные, чем время, пространство и причинность: все они
предполагают ее, и если каждая из этих форм, которые мы постигли как отдельные
виды закона основания, имеет значение лишь для отдельного класса представлений,
то, напротив, распадение на объект и субъект служит общей формой для всех этих
классов, той формой, в которой вообще только возможно и мыслимо любое представление,
каким бы оно ни было - абстрактным или интуитивным, чистым или эмпирическим.
Следовательно, нет истины более несомненной, более независимой от всех других и
менее нуждающейся в доказательстве, чем та, что все, существующее для познания,
следовательно, весь этот мир, - лишь объект по отношению к субъекту, созерцание
созерцающего, одним словом, представление. Это, конечно, относится как к
настоящему, так и к прошедшему и к будущему, как к самому дальнему, так и к
самому близкому: ибо оно относится ко времени и к пространству, в которых
только все и различается. Все, что принадлежит и может принадлежать миру,
непреложно подчинено этой обусловленности субъектом и существует только для
субъекта. Мир - представление.
Эта истина отнюдь не нова. Она заключалась уже в скептических рассуждениях, из которых исходил Декарт.
Но первым ее решительно высказал Беркли: в этом его бессмертная заслуга в
философии, хотя все остальное в его учениях и несостоятельно. Первой ошибкой Канта
было, как я показал в приложении, то, что он опустил этот тезис. Сколь рано эта
основная истина была постигнута мудрецами Индии, выступая как основное
положение в философии Вед, приписываемых Вьясе, известно из свидетельства У.
Джонса в последней его работе: "On the philosophy of the Asiatics" - Asiatics researches, vol. 4, p. 164 - (Джонс У. "О философии азиатов"
- Азиатские исследования, т. 4, с. 164)). Он пишет:
"Основной принцип школы веданты состоял не в отрицании существования материи,
т. е. твердости, непроницаемости и протяженности (что было бы безумием), а в
уточнении обычного ее понимания посредством утверждения, что она не обладает независимым
от умственного восприятия существованием, ибо существование и воспринимаемость
- понятия взаимозаменяемые".
Эти слова
достаточно ясно выражают сочетание эмпирической реальности и трансцендентальной
идеальности. Таким образом, в этой первой книге мы рассматриваем мир лишь с
указанной здесь стороны, лишь поскольку он - представление. Но что такое
рассмотрение хотя и правильно, но односторонне и, следовательно, вызвано
какой-нибудь произвольной абстракцией, подсказывает каждому то внутреннее
противодействие, которое он ощущает, принимая мир только за свое представление;
однако отказаться от этого допущения он никак не может. Односторонность этого
рассмотрения восполнит следующая книга с помощью истины, не столь
непосредственно достоверной, как та, из которой мы здесь исходим, и к которой
может привести только более глубокое исследование, более сложная абстракция,
разъединение различного и соединение тождественного,- с помощью истины очень
серьезной, которая должна вызывать у каждого если не страх, то раздумье, чтобы
он также мог и должен был сказать: "Мир - моя воля".
Но до этого, следовательно,
в этой первой книге, необходимо пристально рассмотреть ту сторону мира, из которой
мы исходим, сторону познаваемости, и соответственно этому без противодействия рассмотреть
все существующие объекты, даже собственное тело (что мы вскоре поясним более подробно),
только как представление, называть их только представлением. То, от чего мы здесь
абстрагируемся, есть - что, как мы надеемся, позже станет несомненным для каждого,
- всегда только воля, которая и
составляет другую сторону мира; ибо мир, так же как, с одной стороны, - всецело
представление, с другой - всецело воля. Реальность же, которая была бы не
тем и не другим, объектом в себе (во что, к сожалению, уже у Канта выродилась
его вещь в себе), не более чем пригрезившаяся нелепость, и допущение ее -
блуждающий огонек в философии.
§ 2
То, что
все познает и никем не познается, есть субъект. Он, следовательно,
носитель мира, общее, всегда предпосылаемое условие всего являющегося, всякого
объекта; ибо только для субъекта есть все, что есть. Таким субъектом каждый
находит самого себя, но лишь поскольку он познает, а не поскольку он объект
познания. Объект - уже его тело, которое мы поэтому с этой точки зрения, называем
представлением. Ибо тело - объект среди объектов и подчинено законам объектов,
хотя оно - непосредственный объект. Подобно
всем объектам созерцания, оно пребывает в формах познания, во времени и в
пространстве, благодаря которым существует множественность. Субъект же,
познающее, никогда не познаваемое, не пребывает в этих формах, напротив, он
всегда уже предполагается ими; следовательно, ему не присущи ни
множественность, ни ее противоположность - единство. Мы никогда его не познаем:
он есть то, что познает, там, где вообще что-либо познается.
Итак, мир как представление - мы его рассматриваем здесь только с этой
стороны - имеет две существенные, необходимые и неотделимые половины. Одна из
них - объект; его форма - пространство и время, а посредством них
множественность. Другая половина, субъект,
пребывает вне пространства и времени, так как находится полностью и нераздельно
в каждом представляющем существе; поэтому единственное из этих существ, так же
полно, как существующие миллионы их, восполняет объектом мир как представление;
но если бы исчезло и это единственное существо, то мир как представление
перестал бы существовать. Эти половины таким образом нераздельны, даже для
мысли, ибо каждая из них обладает значением и бытием лишь посредством другой и
для другой, существует вместе с ней и вместе с ней исчезает. Они непосредственно
ограничивают друг друга: там, где начинается объект, кончается субъект.
Общность этой границы проявляется в том, что существенные и поэтому общие формы
всякого объекта - время, пространство и причинность - могут быть найдены и
полностью познаны и без познания самого объекта, исходя из субъекта, т. е., говоря
языком Канта, априорно находятся в нашем сознании. Это открытие составляет
главную заслугу Канта, притом очень большую. Я же сверх этого утверждаю, что
закон основания - общее выражение для всех этих априорно известных нам форм
объекта и поэтому все, познаваемое нами чисто априорно, не что иное, как
содержание этого закона и вытекающих из него следствий, и в нем, следовательно,
выражено все наше априорно достоверное познание.
(...)
§3
Главное различие между всеми нашими представлениями - это различие между
интуитивным и абстрактным. Последнее составляет только один класс
представлений - понятия; а они на Земле - достояние только человека, и эту
способность, отличающую его от животных, искони называют разумом. Эти отвлеченные представления мы
рассмотрим впоследствии особо, сначала же будем говорить только об интуитивном
представлении. Оно обьемлет весь зримый мир или всю совокупность опыта
вместе с условиями его возможности. Чрезвычайно важным открытием Канта
является, как уже было сказано, что именно эти условия, эти формы опыта, т. е.
самое общее в его восприятии, в равной мере свойственное всем его проявлениям,
время и пространство, могут сами по себе и обособленно от их содержания не
только мыслиться абстрактно, но и
непосредственно созерцаться, и что это созерцание не есть иллюзия, возникшая из
опыта посредством повторения; напротив, оно настолько независимо от опыта, что
скорее, наоборот, опыт должен мыслиться зависимым от созерцания, поскольку
свойства пространства и времени, как их априорно познает созерцание, имеют для каждого
возможного опыта силу законов, сообразно которым он всюду должен совершаться.
Поэтому в моем трактате о законе основания я рассматривал время и пространство,
созерцаемые чистыми и лишенными содержания, как особый, существующий для себя
класс представлений. Как ни важно открытое Кантом свойство названных общих форм
созерцания, а именно, что они могут созерцаться сами по себе, независимо от
опыта, и познаваться во всей своей закономерности,- на чем и зиждется математика с ее непогрешимостью,- но не
менее достойно внимания и то их свойство, что закон основания, определяющий
опыт как закон причинности и мотивации, а мышление как закон обоснования
суждений, выступает здесь в совершенно особой форме, которую я назвал основанием бытия и
которая во времени есть последовательность его моментов, а в пространстве -
положение его частей, бесконечно определяющих друг друга.
Тот, кому из предыдущего, служащего вступлением трактата стала ясной полная
тождественность закона основания при всем различии его видов, убедится и в том,
как важно для понимания внутренней сущности этого закона познание самой простой
из его форм как таковой, и ею мы признали время. Подобно тому как во
времени каждое мгновение существует лишь постольку, поскольку оно уничтожило
предшествующее, своего отца, чтобы так же быстро быть уничтоженным и самому;
как прошедшее и будущее (оставляя в стороне последствия их содержания) столь же
ничтожны, как любое сновидение, а настоящее - только лишенная протяженности и
устойчивости граница между ними,- мы обнаружим такую же ничтожность во всех
остальных формах закона основания и поймем, что как время, так и пространство,
а как оно, так и все остальное, что содержится в нем и во времени,
следовательно, все то, что проистекает из причин и мотивов, обладает лишь относительным бытием,
существует лишь посредством другого и для него, однородного с ним, т. е. также
существующего лишь таким образом.
Сущность этого воззрения стара. Гераклит выражал в нем сожаление о вечном течении
вещей; Платон низводил его предмет до того, что всегда есть
становящееся, но никогда не есть сущее. Спиноза называл это акциденциями
единственно сущей и пребывающей единой субстанции; Кант противопоставлял
познанное таким образом как простое явление вещи в себе; и наконец, древняя
мудрость индусов гласит:
"Это Майя, покрывало обмана, застилающее глаза смертным и
заставляющее их видеть мир, о котором нельзя сказать ни что он существует, ни
что он не существует: ибо он подобен сновидению, подобен отблеску солнца на песке,
который издали представляется путнику водой, или брошенной веревке, которая кажется
ему змеей". (Эти сравнения повторяются
в бесчисленных местах Вед и Пуран.)
То, что все эти мыслители имели в виду и о чем они говорили, есть именно то,
что и мы теперь рассматриваем: мир как представление, подчиненный закону основания.
§ 4
Кто познал тот вид закона основания, который являет себя в чистом времени
как таковом и на котором основан всякий счет и вычисление, тот тем самым познал
и всю сущность времени. Оно - не что иное, как этот вид закона основания, и
других свойств не имеет. Последовательность - форма закона основания во
времени; последовательность - вся сущность времени. Кто познал, далее, закон
основания так, как он господствует в чисто созерцаемом пространстве, исчерпал
этим всю сущность пространства, ибо оно не что иное, как возможность взаимных
определений его частей одна другою, называемая положением. Подробное его
рассмотрение и выражение вытекающих из этого результатов для более удобного пользования
в абстрактных понятиях составляют содержание всей геометрии. Точно так же, кто
познал тот вид закона основания, который господствует над содержанием этих форм
(времени и пространства), над их воспринимаемостью, т. е. над материей, другими
словами, познал закон причинности, тем самым познал и всю сущность материи как
таковой; ибо она - только причинность, в чем непосредственно убедится каждый,
как только вдумается в это. Бытие материи - это ее действие; иного ее бытия
нельзя и мыслить. Только действуя, она наполняет пространство, наполняет время;
ее воздействие на непосредственный объект (а он сам - также материя) обусловливает
созерцание, в котором она только и существует; следствие воздействия каждого
материального объекта на другой познается, лишь поскольку этот другой теперь
иначе, чем раньше, воздействует на непосредственный объект, только в этом оно и
состоит. Следовательно, причина и действие составляют всю сущность материи: ее
бытие есть ее действие. (Подробнее об этом см. в работе о законе основания, § 21.) Поэтому чрезвычайно удачно совокупность материального
называется в немецком языке действительностью (Wirklichkeit) - словом, гораздо более точно обозначающим ее суть, чем слово "реальность" (Realität). То, на что материя
действует, всегда также материя; следовательно, все ее бытие и сущность состоят
только в закономерном изменении, которое одна ее часть производит в
другой, тем самым они вполне относительны и соответствуют значимому только в ее
границах отношению - следовательно, так же, как время, так же, как
пространство.
Время и пространство, каждое из них само по себе, могут быть представлены в
созерцании и без материи, но материя не может быть представлена в созерцании
без них. Уже форма, которая неотделима от материи, предполагает пространство,
а действие материи, в котором состоит все ее бытие, всегда связано с
изменением, следовательно, с определением во времени. Время и
пространство предполагаются материей не только каждое само по себе - соединение
обоих составляет ее сущность именно потому, что эта сущность заключается, как
было показано, в действии, в причинности. Все мыслимые бесчисленные явления и
состояния могли бы находиться в бесконечном пространстве друг подле друга, не
стесняя друг друга, или следовать друг за другом в бесконечном времени, не
мешая друг другу; тогда как будто не нужно и даже неприменимо было бы
необходимое отношение их друг к другу и правило, которое определяло бы их
соответственно этому отношению: следовательно, пока каждая из этих обеих форм
при всей совместности в пространстве и всем изменении во времени существовала
бы и проходила для себя и без связи с другой, не было бы причинности, а
поскольку она составляет подлинную сущность материи, не было бы и материи. Однако
закон причинности обретает свое значение и свою необходимость только благодаря
тому, что сущность изменения состоит не в простой смене состояний, а в том, что
в одном и том же месте пространства теперь есть одно состояние, а
потом другое, и что в одно и то же определенное время здесь одно
состояние, а там другое; только это взаимное ограничение времени и
пространства друг другом сообщает правилу, по которому должно происходить изменение,
значение и одновременно необходимость. Таким образом, то, что определяется
законом каузальности, есть не только последовательность состояний во времени, а
эта последовательность по отношению к определенному пространству, и не
существование состояний в определенном месте, а в этом месте и в определенное время.
Следовательно, изменение, т. е. смена состояний, наступающая по закону
причинности, касается всегда определенной части пространства и определенной
части времени одновременно и в связи друг с другом. Таким образом,
причинность соединяет пространство со временем. Но мы установили, что вся
сущность материи состоит в действии, т. е. в причинности; следовательно, и в
материи пространство и время должны быть объединены, другими словами, ей должны
быть присущи вместе свойства времени и пространства, как ни противодействуют
они друг другу, и она должна объединять в себе то, что в каждом из них для себя
невозможно,- не знающий покоя бег времени и косную, неизменную устойчивость
пространства; бесконечную же делимость она получает от обоих. Тем самым мы прежде
всего находим благодаря ей сосуществование, которого не могло бы быть ни
только во времени, не ведающем пребывания друг подле друга, ни только в
пространстве, не ведающем до, после или теперь. Сосуществование многих
состояний и составляет, собственно говоря, сущность действительности, ибо
только благодаря ему становится возможной длительность пребывания, которая
может быть познана только из смены того, что существует наряду с пребывающим;
однако только благодаря пребывающему в смене эта смена получает характер изменения,
т. е. изменения качества и формы при сохранении субстанции, т. е. материи
В одном только пространстве мир был
бы застывшим и неподвижным; не было бы ни последовательности, ни изменения, ни
действия - а если нет действия, нет и представления о материи. В одном только
времени все было бы текучим: не было бы ни постоянства, ни существования друг
подле друга, ни существования вместе друг с другом, а следовательно, пребывания;
значит, и в этом случае не было бы материи. Только из соединения времени и
пространства возникает материя, т. е. возможность одновременного бытия, а тем
самым и пребывания, а посредством него - постоянства субстанции при изменении
состояний. Материя, сущность которой состоит в соединении времени и
пространства, носит отпечаток обоих. Она свидетельствует о своем происхождении
из пространства отчасти формой, от нее неотделимой, но особенно (ибо смена
связана только со временем, существует только в нем и сама по себе не обладает устойчивостью)
своим постоянством (субстанцией), априорную достоверность которого следует
всецело выводить из достоверности пространства. О своем происхождении из
времени материя свидетельствует посредством качества, акциденции, без которой
она никогда не являет себя и которая всегда есть только причинность, действие на
другую материю, следовательно, изменение (временное понятие). Закономерность
этого действия всегда относится к пространству и времени вместе и только
поэтому и имеет значение. Какое состояние должно быть в это время, на этом
месте - определение, на которое только и распространяется закономерность причинности.
На этом выводе основных определений материи из априорно известных нам форм
нашего познания основано то, что мы априорно приписываем ей некоторые свойства,
а именно наполнение пространства, т. е. непроницаемость, т. е. деятельность,
затем протяженность, бесконечную делимость, прочность, т. е. нерушимость и,
наконец, подвижность; напротив, тяжесть, несмотря на то, что для нее нет
исключений, следует все-таки причислить к познанию a posteriori (из последующего (лат.); в философии -
знание, полученное из опыта), хотя Кант в "Метафизических
началах естествознания" (с. 71, в изд.
Розенкранца с. 372) выводит ее как познаваемую априорно.
Но подобно тому как объект вообще существует только для субъекта как его представление,
так и каждый особый класс представлений существует только для такого же особого
определения в субъекте, которое называют познавательной способностью.
Субъективный коррелят времени и пространства самих в себе в качестве пустых
форм Кант назвал чистой чувственностью. Это выражение, поскольку Кант первым
проложил здесь путь, может быть сохранено, хотя оно и не вполне удачно, ибо
чувственность уже предполагает материю. Субъективный коррелят материи или
причинности, так как это одно и то же, есть рассудок, и
ничего более он собой не представляет. Познавать причинность - его единственная
функция, в этом его единственная сила, и эта сила велика, она многое охватывает,
имеет многообразное применение, но тождественность всех ее проявлений не
вызывает сомнения. И наоборот, всякая причинность, следовательно, всякая
материя, тем самым и вся действительность, существует только для рассудка,
посредством рассудка и в рассудке. Первое, самое простое, постоянное проявление
рассудка - созерцание действительного мира; оно есть всецело познание причины
из действия; поэтому созерцание всегда интеллектуально. И все-таки оно никогда
не было бы возможно, если бы какое-либо действие не познавалось непосредственно
и не служило бы, таким образом, исходной точкой. Таково действие на животные организмы.
Поскольку они - непосредственные объекты субъекта, созерцание всех
других объектов опосредствовано ими. Изменения, испытываемые каждым животным
телом, познаются непосредственно, т. е. ощущаются, и, поскольку это действие
сразу же относят к его причине, возникает созерцание этой причины как объекта.
Это отнесение к причине - не умозаключение в абстрактных понятиях, оно
совершается не с помощью рефлексии, не произвольно, а непосредственно,
необходимо и уверенно. Оно - способ познания, совершаемый чистым рассудком, без
которого никогда не было бы созерцания, а оставалось бы только смутное,
подобное ощущениям растений, сознание изменений непосредственного объекта; они
следовали бы без всякого значения друг за другом, если бы только не имели для
воли значения боли или наслаждения.
(...)
§ 5
Надо всячески остерегаться в корне неправильного понимания, будто ввиду
того, что созерцание опосредствовано познанием причинности, между субъектом и
объектом существует отношение причины к действию; это отношение всегда
существует только между непосредственным и опосредствованным объектами, т. е.
всегда только между объектами. Именно на этом ложном предположении основан
нелепый спор о реальности внешнего мира, в котором друг другу противостоят догматизм
и скептицизм, причем первый выступает то как реализм, то как идеализм. Реализм
полагает объект как причину и переносит ее действие на субъект. Фихтевский идеализм
превращает объект в действие субъекта. Однако поскольку - это следует твердо
помнить - между субъектом и объектом по закону основания вообще нет никакого
отношения, ни то, ни другое утверждение никогда не могло быть доказано, и
скептицизм с успехом нападал на оба учения. Как закон причинности уже в качестве
условия предшествует созерцанию и опыту и поэтому не может быть познан из них
(как полагал Юм), так объект и субъект уже предшествуют в качестве первого
условия всякому познанию, следовательно, и вообще закону основания, поскольку
он есть только форма всякого объекта, непременный способ его явления, объект же
всегда уже предполагает субъект; поэтому между ними не может быть отношения
основания и следствия.
(...)
Лишь дух, искаженный мудрствованием, может спорить о реальности мира, что
всегда происходит вследствие неправильного применения закона основания,
который, правда, связывает друг с другом все представления, какими бы они ни
были, но никогда не связывает их с субъектом или с чем-либо, что не есть ни
субьект, ни объект, а только основание объекта; такое применение закона
основания - нелепость, так как основанием могут быть только объекты, причем
всегда основанием только объектов. Если более пристально исследовать
происхождение этого вопроса о реальности внешнего мира, то обнаружится, что, кроме
указанного применения закона основания к тому, что находится вне его сферы,
добавляется еще особое смешение его форм; а именно та его форма, которой он
располагает только по отношению к понятиям или к абстрактным представлениям,
переносится на созерцаемые представления, на реальные объекты, и основание познания
требуется от объектов, которые могут иметь только основание становления. Над
отвлеченными понятиями, над понятиями, соединенными в суждения, закон основания
господствует таким образом, что каждое из них обретает свою ценность, свое
значение, все свое существование, именуемое здесь истиной, исключительно
посредством отношения суждения к чему-то вне его, к своей основе познания, к
которой, следовательно, надо всегда возвращаться. Напротив, над реальными
объектами, над созерцаемыми представлениями, закон основания господствует как
закон основания не познания, а становления, как закон
причинности; каждый из этих объектов уже заплатил ему свою дань тем, что
он стал, т. е. произошел как действие из причины; таким образом,
требование основания познания не имеет здесь ни значимости, ни смысла и относится
к совсем другому классу объектов. Именно поэтому созерцаемый мир, пока мы
останавливаемся на нем, не вызывает в наблюдателе ни беспокойства, ни сомнения;
здесь нет ни заблуждения, ни истины, они удалены в область абстрактного,
рефлексии. Здесь же мир предстает открытым для чувств и рассудка, с наивной истинностью
выдает себя за то, что он есть, - за созерцаемое представление, которое
закономерно развивается, следуя причинности.
Так как мы до сих пор рассматривали вопрос о реальности внешнего мира, он
всегда проистекал из заблуждения разума, доходившего до непонимания самого
себя, и поэтому на этот вопрос можно было ответить только разъяснением его
содержания. После исследования всей сущности закона основания, отношения между объектом
и субъектом и подлинных свойств чувственного созерцания, этот вопрос должен был
снять сам себя, так как он не имел больше никакого значения. Однако, кроме
рассмотренного здесь, чисто умозрительного, этот вопрос имеет и другсе,
совершенно отличное от него, действительно эмпирическое происхождение, хотя и в
этом своем обличье он ставится с умозрительной целью; в этом своем значении
смысл вопроса значительно понятнее, чем в предшествующем, и состоит он в
следующем: мы видим сны; не сон ли вся наша жизнь? или определеннее: существует
ли верный критерий для различения между сном и действительностью? Между грезами
и реальными объектами? Указание на меньшую, живость и отчетливость созерцаемого
во сне по сравнению с тем, что мы созерцаем в действительности, не заслуживает
внимания, так как никто еще не сопоставлял их друг с другом для сравнения, а
сравнивать можно было только воспоминание о сне с действительностью.
Кант решает этот вопрос следующим образом: "Взаимосвязь представлений по закону причинности отличает жизнь от
сновидения". Но ведь и во сне все единичное
тоже связано по закону основания во всех его формах, и эта связь прерывается только
между жизнью и сном и между отдельными сновидениями. Ответ Канта мог бы поэтому
гласить так: длинное сновидение (жизнь) обладает постоянной связью по
закону основания, но не связано с короткими сновидениями, хотя каждое из
них само по себе имеет ту же связь; между ними и длинным сновидением разрушен
мост, и по этому признаку их различают. Однако исследовать, используя это
критерий, приснилось ли нечто или произошло наяву, очень трудно, а часто и
невозможно; ведь мы совершенно неспособны проследить звено за звеном причинную связь
между каждым пережитым событием и данным мгновением, но на этом основании все
же не утверждаем, что оно приснилось. Поэтому в действительной жизни, для того
чтобы отличить сон от реальности, обычно не прибегают к исследованию такого
рода. Единственный верный критерий для того, чтобы отличить сон от реальности,-
на самом деле - только чисто эмпирический критерий пробуждения, посредством
которого со всей очевидностью и ощутимо прерывается причинная связь между
приснившимися событиями и событиями, происходящими наяву. Прекрасным подтверждением
этому служит замечание, сделанное Гоббсом во второй главе "Левиафана": "Мы часто, даже проснувшись,
считаем сновидения действительностью, если нечаянно заснули одетыми, в особенности
если к этому добавляется, что все наши мысли поглощены каким-либо предприятием или
замыслом, которые занимают нас во сне так же, как наяву; в этих случаях мы пробуждаемся
так же незаметно, как засыпаем, сон сливается с действительностью и смешивается
с ней". Тогда остается, в самом деле, только применить критерий Канта; если
же и впоследствии, как это часто происходит, причинная связь с настоящим или ее
отсутствие не могут быть установлены, то приснилось ли данное событие или действительно
произошло, останется навсегда невыясненным. Здесь перед нами действительно очень
отчетливо проступает родственность между жизнью и сном; не постыдимся же признать
это, после того как эту родственность признали и высказали многие великие умы.
Веды и Пураны не знают лучшего сравнения для всего познания действительного
мира, который они называют покрывалом Майи, чем сон, и именно им пользуются чаще,
чем другими. Платон не раз говорил, что люди живут во сне и только философ стремится
к бдению. Пиндар (II ч., 135) утверждает: "Человек - сон тени", а у Софокла мы читаем: "Nos enim, quicunque vivimus,nihil aliud esse comperio, quam simulacra et levem umbram - Я вижу: мы все, сколько нас ни живет, лишь симулякры и легкие тени". Рядом с ними
всего достойнее поставить Шекспира:
"Как наши сновиденья,
Так созданы и мы, и жизни краткой дни
Объяты сном."
Шекспир, "Буря" IV, I.
И, наконец, Кальдерон был настолько проникнут этим воззрением, что пытался
выразить его в своей до известной степени метафизической драме "Жизнь есть сон". (Конец цитирования).
.
