-
Рис. Daniel Wegner
(...) "—
Господа! — сказал я, поднявшись. — Дело, как вижу, нешуточное. В полном
объеме я смог оценить его лишь благодаря содержательной речи профессора Гаргаррага.
Решаюсь предложить уважаемому собранию следующее. Я готов в одиночку
отправиться в район Проциона, чтобы выяснить, что там творится, и раскрыть
тайну исчезновения тысяч людей, а также, по мере возможности, добиться мирного
решения назревающего конфликта. Для меня несомненно, что задание это самое
трудное из всех, с какими мне приходилось встречаться, но бывают минуты, когда
надобно действовать, не прикидывая вероятность успеха или провала. Итак,
господа…
Мои слова потонули в рукоплесканиях. О том, что последовало
затем, я умолчу, уж слишком это было похоже на бурные овации в мою честь.
Комиссия и собрание предоставили мне всяческие полномочия. На другой день я
беседовал с начальником Отдела Проциона и шефом космической разведки в одном
лице, советником Малинграутом.
— Хотите лететь сегодня же? — спросил он. — Отлично. Но не
на вашей ракете, Тихий. Это исключено. Для таких случаев у нас есть особые.
— Зачем? — удивился я. — Моя вполне мне подходит.
— Не сомневаюсь в ее достоинствах, — ответил он, — но дело
тут в маскировке. Вы полетите в ракете, похожей на все что угодно, кроме
ракеты. Это будет… впрочем, увидите сами. И еще: садиться будете ночью…
— Как это ночью? Выхлопной огонь меня выдаст…
— Такова была до сих пор наша тактика, — сказал он, явно
встревоженный.
— Ладно, увижу на месте, — сказал я. — Я полечу переодетым?
— Да. Это уж непременно. Наши специалисты вами займутся. Они
уже ждут. Сюда, пожалуйста…
По тайному коридору меня провели в комнату, похожую на
небольшую операционную. Тут за меня взялись сразу четверо. Когда через час меня
подвели к зеркалу, я себя не узнал. Закованный в листовую сталь, с квадратными
плечами и квадратной головой, с линзами окуляров вместо глаз, я выглядел как
зауряднейший робот.
— Господин Тихий, — обратился ко мне шеф гримеров, —
запомните, что я скажу. Прежде всего, остерегайтесь дышать…
— Да вы не в своем уме! — перебил я его. — Ведь я задохнусь.
— Я не то хотел сказать. Конечно, дышите себе на здоровье,
но тихонечко. Никаких вздохов, сопения, глубоких вдохов — все совершенно
бесшумно, и упаси вас боже чихнуть. Это верная гибель.
— Хорошо. Что еще?
— На дорогу вы получите годовые подшивки «Электронного
курьера» и органа оппозиции — «Голоса пустоты».
— Так у них и оппозиция есть?
— Есть. Но возглавляет ее тоже Калькулятор. Профессор
Млассграк предполагает, что у него, наряду с электрическим, еще и политическое
раздвоение личности. Слушайте дальше. Вам нельзя ни есть, ни даже сосать
леденцы — об этом забудьте. Питаться будете исключительно ночью, через это
отверстие; вставите ключик сюда — это замок с секретом, — и заслонка откроется,
вот так. Ключик не потеряйте, не то умрете голодной смертью.
— Верно, ведь роботы не едят.
— Мы не очень-то много знаем об их обычаях — вы понимаете.
Внимательно просмотрите газетные объявления, это вам кое-что даст. А в
разговоре, пожалуйста, держитесь подальше от собеседника, чтобы он не мог
заглянуть через сетку динамика внутрь; зубы черните почаще, вот вам коробочка с
чернью. И не забывайте демонстративно смазывать себе шарниры каждое утро, так у
них принято. Излишне усердствовать, впрочем, не стоит — если будете немного
поскрипывать, это даже хорошо. Ну, вот как будто и все. Погодите! На улицу — в
таком виде? Ну мыслимое ли это дело? Тут есть тайный ход… смотрите…
Он прикоснулся к корешку книги на стеллаже, стенка
раздвинулась, и я, грохоча, спустился по узенькой лестнице во двор, где уже
стоял грузовой вертолет. Меня погрузили в кабину, и машина взлетела. Через час
мы приземлились на тайном космодроме. Рядом с обычными ракетами на бетоне высился
круглый, высокий амбар.
— Побойтесь Бога, и это, по-вашему, ракета? — сказал я
сопровождающему меня тайному офицеру.
— Да. Все, что вам может понадобиться — шифры, коды,
передатчик, газеты, продукты и всякие мелочи, — уже там. И еще — тяжелая фомка.
— Фомка?
— Для взлома бронированных сейфов… вместо оружия, на крайний
случай, конечно. Ну, ни пуха ни пера! — сердечно пожелал офицер.
Я даже не мог пожать ему руку как следует, ведь моя сидела в
железной перчатке. Внутри амбар оказался самой обыкновенной ракетой. Очень
хотелось вылезти из своего железного ящика, но этого мне не советовали —
дескать, лучше будет, если я заранее привыкну к этому бремени.
Я включил реактор, взлетел и вышел на курс, а затем не без
труда пообедал — как я ни выворачивал шею, рот не совпадал с заслонкой;
пришлось пустить в ход рожок для ботинок. Потом я устроился в гамаке и взялся
за карелирийскую прессу. На первых же полосах в глаза мне бросились заголовки:
КАНОНИЗАЦИЯ СВЯТАГО ЭЛЕКТРИЦИЯ
КЛЕЮШНИКОВ ЗЛОУМЫШЛЕНИЯМ ВРАЖЬИМ ПОЛОЖИМ ПРЕДЕЛ
БЕЗУРЯДИЦА НА ПОЛЕ ИГРЕЦКОМ
КЛЕЮШНИК В ОКОВАХ
Слог и лексика удивили меня, но тут я вспомнил о лексиконах
архаического языка, которые вез «Божидар». Я уже знал, что клеюшниками роботы
называют людей, а себя — бесподобцами.
Я прочел последнюю заметку, о клеюшнике в оковах:
«Двои алябардисты Его Индуктивности поймали сего дня в
третий утрешный звон клеюшника лазутщика, иже в подворьи бесп. Мремрана в
мерзостности своей укрытие мнил обрести. Яко верный Е. Индуктивности слуга,
бесп. Мремран тот час Алябардьерню градскую в известность привел, опосле чего
вражий выведыватель, с забралом отверстым позора вяцшего ради, злохульными
воплями черни сопровождаемый, в темницу Калефауструм ввергнут был. Казус сей
судия II Субстанции Туртран в дело произвел».
«Для начала недурно», — подумал я и вернулся к заметке
«Безурядица на поле игрецком».
«Уже было смотрельцы забавы грындельной в досаде великой
ристалище покидали, ино о ту пору Гирлай III, грындель Туртукуру передавая,
малую толику пробульдожил, и того ради поломанье берца от потехи игрецкой его
отвратило. Закладчики, кои закладов лишилися, в Кассу бежма побежали, на оконце
кассовое нападение учинили и окошечника прежестоко помяли. Отряд Алябардьерни
предместной осьмерых безурядчиков, каменьем дюжим отягощенных, в ров побросал.
Скоро ль ино конец оным пертурбациям прииде, кветливые смотрельцы всепокорнейше
Начальство пытают?»
Из словаря я узнал, что «кветливый» — это «мирный» (от
латинского quietus), «пытать» значит спрашивать, а грындельня — что-то вроде
спортивной площадки, где бесподобцы играют в свою разновидность футбола со
свинцовым ядром вместо мяча. Я упорно корпел над газетами: в Отделе мне
твердили без устали, что я в совершенстве должен усвоить обычаи бесподобцев;
даже мысленно я называл их именно так: назвать туземца роботом не только
значило оскорбить его, но и выдало бы меня с головой.
Итак, я одну за другой прочитал статьи: «Артикулов шесть о
предмете бесподобцев совершенного благополучия», «Авдиенция Учителя
Грегатуриана», «Како оружельный цех починение в нонешнем годе учиняет»,
«Достославные странствия планетников-бесподобцев ради ламп охлаждения», но еще
чудней были объявления. Во многих из них я мало что понимал.
АРМЕЛАДОР VI, РЕЗЩИК, знаменитый одежи латанием, дырья
клепанием, шарниров точением, тариффы ниския.
ВОНАКС, средство против ржавенствия, ржавок, ржанок, ржамок,
ржабок и ржути — повсюдно приобрести можешь.
МАСЛА МАСЛЯНИСТЫЕ ГЛАВЫ УМАСЛЕНИЯ РАДИ — Дабы выя скрыпом
своим мозгованью препон не чинила!!
Некоторых я вообще понять не мог. К примеру, таких:
ВОЖДЕЛЕНЦЫ! Туловки потешные в досталь! Размеры по изволу.
За порукой гвайдольница на месте. Тармодрал VIII.
ПОХОТЛИВЦУ ложницу панкраторную с амфигнайсом отдам в наем.
Перкоратор XXV.
И были там объявления, от которых волосы вставали у меня
дыбом под стальным шлемом:
ЛУПАНАРИУМ
ГОМОРРЕУМ СЕВОДНИ ВРАТА ОТВОРЯЕТ!
ОПОСЛЕ ПИРОВАНЬЯ
ДЛЯ ЛАКОМНИКОВ СЕЛЕКЦИЯ КОЕЙ В СВЕТЕ НЕ ВИДЫВАНО!!
РЕБЯТЕНКИ КЛЕЮШНЫЕ, ТАКОЖ СКОТСКИЙ МОЛОДНЯК В ПОКОЯХ И НА
ВЫНОС!!!
Я ломал голову над этими загадочными текстами, а времени у
меня было довольно, ведь лететь предстояло почти год.
В «Голосе пустоты» объявлений было еще больше.
КОСТОХРЯСКИ, ПИЛОРУБКИ, РЕЗАКИ КАДЫЧНЫЕ, ОСТРОКОЛЫ,
КРЮКОВИЩА ПРИСТОЙНЫЕ предлагает ГРЕМОНТОРИУС, ФИДРИКАКС LVI.
ГОСУДАРИ ПИРОМАНЬЯКИ!!! Новых, маслом нефтяным умащенных
факелов Абракерделя НИ ЧЕМ НЕ УГАСИШЬ!!
УДУШИТЕЛЮ-ЛЮБИТЕЛЮ младенцы клеюшные — плачливые, речливые,
со всею утварью, також подноготник щипцовый, в изрядном состояньи, за дешево.
ГОСУДАРИ И ГОСУДАРЫНИ БЕСПОДОБЦЫ — гастроколы, Хребтоломки,
Тушедавки ПОСТУПИЛИ В ПРОДАЖУ!!! — Каркаруан XI.
Начитавшись этих объявлений досыта, я начал, как мне
казалось, догадываться, какая судьба постигла отряды посланных на разведку
добровольцев Второго Отдела. Не сказал бы, что на планету я высаживался с очень
уж героической миной. Приземлился я ночью, сманеврировав между высоких гор и
приглушив двигатели, сколько было возможно; немного подумав, прикрыл ракету
срубленными ветвями деревьев. Эксперты из Второго оказались не слишком
догадливы — амбар на планете роботов был, осторожно выражаясь, не на месте.
Запихнув внутрь своего железного ящика столько припасов, сколько вошло, я
двинулся к городу, заметному издалека благодаря яркому электрическому зареву.
Несколько раз пришлось останавливаться, чтобы переложить консервированные
сардины, — так оглушительно они во мне громыхали. Вдруг что-то невидимое
подсекло мне ноги. Я упал с чудовищным грохотом, успев на лету подумать: «Уже!
Так скоро?!» Но вокруг не было ни единой живой, то бишь электрической души. На
всякий случай я приготовил свой арсенал — фомку для вскрытия сейфов и небольшую
отвертку. Вытянув руки, нащупал впотьмах какие-то металлические конструкции.
Это были останки старых автоматов — их заброшенное кладбище. Оно тянулось чуть
ли не на целую милю. В темноте, которую не могло рассеять далекое зарево, я
вдруг заметил два четвероногих силуэта — и замер. В инструкциях ни слова не
говорилось о том, что на планете обитают животные. Еще одна пара четвероногих
беззвучно приблизилась к первой. Я неосторожно пошевелился, панцирь звякнул, и
темные силуэты стремительно скрылись в ночи.
После этого случая я удвоил осторожность. Для вступления в
город время, пожалуй, было не самое подходящее: глубокая ночь, пустынные улицы;
мое появление могло быть замечено. Я спрятался в придорожной канаве и стал
терпеливо дожидаться рассвета, грызя печенье. Я знал, что до следующей ночи у
меня ни крошки не будет во рту.
На рассвете я вошел в пригород. Улицы были пусты. На
ближайшем заборе белел старый, полустертый дождями плакат. Я подошел поближе.
ПОВЕЩЕНИЕ
Власти градския в известность пришли, яко бы клейковатая
мерзость тщитца между честных бесподобцев вполсти. Буде кто узрит клеюшника
також особу, к усумненью дающую повод, в миг Алябардьерне своей о сем донести
долженствует. Всяческое с оным сношенье такожде помочь, оному даденная,
наказуется развинчиваньем на веки веков. За клеюшную голову следует награждение
тысяща ферклосов.
* * *
Я пошел дальше. Предместья выглядели не слишком-то радостно.
У жалких, проржавевших бараков сидели кучки роботов, играющих в чет и нечет.
Время от времени между ними вспыхивали драки — с таким грохотом, словно
артиллерия палила по складу железных бочек. Чуть дальше я обнаружил трамвайную
остановку. Подъехал почти пустой вагон, я сел. Машинист был сращен с мотором,
его рука — с рукояткой управления. Кондуктор, привинченный ко входу, служил
одновременно дверьми; он ходил на петлях. Я дал ему мелочь из запаса, которым
снабдил меня Отдел, и уселся на скамейке, невыносимо скрипя. В центре я вышел и
зашагал как ни в чем не бывало. Все больше попадалось алебардистов, они
шествовали серединой улиц по двое и по трое. Заметив прислоненную к стене
алебарду, я словно ненароком взял ее и пошел дальше; но мое одиночество могло
показаться странным, поэтому, когда один из тройки шедших впереди стражников
свернул во двор, чтобы поправить сползающую решетку, я занял его место в строю.
Абсолютное сходство всех роботов оказалось как нельзя более кстати. Мои
товарищи хранили молчание, наконец один из них заговорил:
— Скоро ли блудку узрим, Бребране? Теснится мне, и в охотку
с электрюхой потешился бы.
— Охти, сударь, — отозвался другой, — куда как кондиция наша
худа!
Так мы обошли весь центр города. Внимательно присматриваясь,
по дороге я заметил две ресторации, у входа в которые стоял, прислоненный к
стене, целый лес алебард. Однако я ни о чем не спрашивал. Ноги изрядно болели,
да и душно было в нагревшемся на солнце железном котелке, а ноздри щекотала
ржавая пыль — я боялся, что, не дай Бог, чихну; но когда я попробовал потихоньку
отстать от них, они закричали в голос:
— Гей, служивый! Куды навострился? Хочешь ли от начальства
битым быть, разбулаваненным вдрызг? Али ума решился?
— Никак, — отвечал я, — ино присесть чуток похотел.
— Присесть? Али одурь тебе катушки пожгла? Вить мы тут в
дозоре, железяки-служаки!
— Инось правда, — благосогласно ответил я и зашагал дальше.
«Нет, — решил я, — эта карьера никуда не выведет. Возьмусь
за дело иначе». Мы обошли город еще раз, по дороге нас остановил офицер и
рявкнул:
— Реферназор!
— Брентакурдвиум! — заорали в ответ служивые.
Я хорошо запомнил пароль и отзыв. Офицер оглядел нас спереди
и сзади и велел поднять алебарды повыше.
— Коим манером держите, обалдуи!! Печки чугунные, право
слово, а не стража Его Индуктивности!! Ровнехонько у меня! Нога в ногу! Марш!!
Этот разнос алебардисты приняли без комментариев. Мы
по-прежнему вышагивали под палящим солнцем, и я проклинал ту минуту, когда
добровольно вызвался лететь на эту гнусную планету; вдобавок голод уже
выворачивал мне кишки. Я даже побаивался, что их урчание выдаст меня, и на
всякий случай старался погромче скрипеть. Мы проходили мимо ресторации. Я
заглянул внутрь. Почти все столики были заняты. Бесподобцы, или печки чугунные,
как я мысленно окрестил их вслед за офицером, сидели недвижно, иссиня
вороненые; время от времени кто-нибудь скрежетал или поворачивал голову, чтобы
стеклянными зенками зыркнуть на улицу. Они не ели, не пили, а словно бы ждали
неизвестно чего. Официант — я узнал его по белому фартуку, нацепленному поверх
доспехов, — стоял у стены.
— А не худо бы, чаю, и нам там вона присесть, — заметил я,
чувствуя каждый пузырь на стертых железной обувкой ногах.
— Ин ты, право слово, обасурманился! — возмутились мои
товарищи. — Сиживать не велено нам! Наша служба ходильная! Не тужи, ужо те
ребяты клеюшника на фортель возьмут, как скоро объявится и, супу спросив аль
похлебки, вражью свою натуру откроет!
Ничего не поняв, я покорно побрел дальше. Во мне уже
начинала закипать злость; наконец мы направились к большому краснокирпичному
зданию, на котором красовалась выкованная в железе надпись:
КАЗАРМЫ АЛЯБАРДИСТОВ
ЕГО СИЯТЕЛЬНОЙ ИНДУКТИВНОСТИ
КАЛЬКУЛЯТРИЦИЯ ПЕРВАГО
Я отстал от них у самого входа. Когда караульный со скрипом
и скрежетом отвернулся, я прислонил алебарду к стене и бросился в переулок.
Сразу же за углом оказался порядочный дом с вывеской: «ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР У
ТОПОРА». Едва я заглянул внутрь, как хозяин, пузатый робот с коротким
туловищем, радушно скрежеща, выбежал мне навстречу.
— Челом бью, сударь мой… покорнейший слуга вашей милости… Горницу
какую не угодно ли?
— Добро! — ответил я лаконично.
Он чуть ли не силой втащил меня внутрь и, поднимаясь со мною
по лестнице, без умолку бубнил жестяным голосом:
— Странников тьма сбирается ныне, тьма… затем что нет
бесподобца, иже собственными своими глазницами пластин конденсаторных Его
Индуктивности узреть не желал бы… Сюда, ваша милость… вот апартаменты изрядные,
прошу покорнейше… туто потешная… тамо гостиная… Чаю, ваша милость с дороги-то
притомились… пыль в шестеренках хрустит… дозвольте, скорым делом утварь
потребную принесу…
Он загремел по лестнице и, прежде чем я толком успел
разглядеть довольно темную комнату с железными шкафами и железной кроватью,
вернулся, держа в руках масленку, ветошь и бутылку солидола. Поставив все это
на стол, он промолвил тише и доверительней:
— Очистивши естество, извольте, сударь мой, вниз… Для
благородных особ, какова ваша милость, у меня всеконечно секретик сладчайший,
сюрпризик некий отыщется… потешитесь…
И вышел, подмигивая фотоэлементами; не имея лучших занятий,
я смазал себя, начистил доспехи и тут заметил оставленную на столе хозяином
карточку, похожую на ресторанное меню. Я с удивлением — ведь роботы ничего не
едят — взял ее и прочел. «ЛУПАНАРИУМ II КАТЕГОРИИ» — стояло там в самом верху.
Детеныш-клееныш, головооттяпство. . . . .8 феркл.
Тож, с вымянем. . . . . . . . . . . . . 10 феркл.
Тож, плачливый. . . . . . . . . . . . . 11 феркл.
Тож, душераздирающе. . . . . . . . . . 14 феркл.
Скотский молодняк:
Содомия топорная, за штуку. . . . . . . . 6 феркл.
Изрубенок потешный. . . . . . . . . . . 8 феркл.
Тож, телячья дитятина. . . . . . . . . . 8 феркл.
Я опять ничего не понял, но мурашки забегали у меня по
спине, когда за стеной раздался грохот такой неслыханной силы, словно
поселившийся в соседнем покое робот пытался вдребезги его разнести. Меня
бросило в дрожь. Это уже было слишком. Стараясь не дребезжать и не лязгать, я
выбрался из этого зловещего притона на улицу и, лишь отойдя подальше, перевел
дух. «Ну и что же мне делать теперь, горемыке?» — размышлял я. Я остановился
возле кучки роботов, которые резались в дурака, и сделал вид, будто увлеченно
слежу за игрой. Пока что я ничего, по сути, не знал о занятиях бесподобцев.
Снова затесаться в алебардисты? Но это немного дало бы, а вероятность провала
была велика. Что делать?
Я побрел дальше, не переставая думать об этом, пока не
заметил сидящего на скамье приземистого робота; он грел на солнышке свои старые
латы, голову прикрыв газетой. На первой полосе виднелось стихотворение,
начинавшееся словами: «Я угробец-бесподобец». Что там было дальше, не знаю.
Слово за слово завязалась беседа. Я назвался приезжим из соседнего города
Садомазии. Старый робот оказался на редкость радушным и почти тотчас же
предложил у него погостить.
— Почто вашей милости шляться по всяким там, сударь мой,
постоялым дворам да с хозяевами браниться! Пожалуйте лучше ко мне. Просим
покорно, нижайший поклон, не побрезгуйте, милостивец, удостойте. Радость
вступит с почтенной особой вашей в скромные покои мои.
Что было делать? Я согласился, это меня даже устраивало. Мой
новый хозяин жил в собственном доме, на третьей улице. Он немедля провел меня в
гостевую горницу.
— С дороги, поди, пыли без счету наглотаться пришлося, —
промолвил он.
Снова появилась масленка, ветошь и солидол. Я уже знал, что
он скажет, — натура роботов довольно проста. И точно:
— Очистивши члены, извольте в потешную, — сказал он, —
потешимся самдруг…
И закрыл дверь. Ни к масленке, ни к солидолу я не
притронулся, а только проверил в зеркале свою гримировку, начернил зубы и
четверть часа спустя, с некоторой тревогой ожидая предстоящей «потехи», уже
собирался идти, как вдруг откуда-то снизу донесся протяжный грохот. На этот раз
я уже не мог убежать. Я спускался по лестнице под такое громыханье, словно
кто-то в щепки рубил железный чурбан. Потешный покой ходил ходуном. Хозяин,
раздевшись до железного корпуса, каким-то необычного вида тесаком разделывал на
столе большущую куклу.
— Милости просим, гость дорогой! Можете, сударь, вволюшку
то-воно туловко распотрошить, — сказал он, прервав рубку и указывая на другую,
лежавшую на полу куклу, чуть поменьше. Когда я к ней подошел, она села, открыла
глаза и принялась слабым голосочком твердить:
— Сударь — я дитя невинное — смилуйтесь — сударь — я дитя
невинное — смилуйтесь…
Хозяин вручил мне топор, похожий на алебарду, но с
укороченной рукоятью.
— Ну-тко, почтеннейший, прочь тоскованье, прочь печалованье
— руби с плеча, да бодрее!
— Ино… не по нраву мне детки… — слабо возразил я.
Он застыл неподвижно.
— Не по нраву? — повторил он за мной. — Уж как жаль.
Удручили вы меня, сударь. Как быть? Единых я ребятенков держу — слабость то
моя, так-то… Разве телятко испробуете?
Так началась моя невеселая жизнь на Карелирии. Поутру, после
завтрака, состоявшего из кипящего масла, хозяин отправлялся на службу, а хозяйка
что-то яростно распиливала в опочивальне — должно быть, телят, но наверняка не
скажу. Не в силах вынести весь этот визг, мычанье и грохот, я уходил из дому.
Занятия горожан были довольно-таки однообразны. Четвертование, колесование,
припекание, шинкование — в центре находился луна-парк с павильонами, где
покупателям предлагались самые изощренные орудия. Через несколько дней я уже не
мог смотреть даже на собственный перочинный нож, и лишь чувство голода по
вечерам заставляло меня отправляться за город и там, укрывшись в кустах,
торопливо глотать сардины и печенье. Не диво, что при таком довольствии мне
постоянно угрожала икота, смертельно опасная для меня.
На третий день мы пошли в театр. Давали драму под названием
«Трансформарий». Это была история молодого, красивого робота, претерпевавшего
жестокие мучения от людей, то бишь клеюшников. Они обливали его водой, в масло
ему подсыпали песок, отворачивали винтики, из-за чего он поминутно грохался
оземь, и все в таком роде. Зрители негодующе скрежетали. Во втором действии
появился посланец Калькулятора, и молодой робот был избавлен от рабства; в
третьем действии детально изображалась судьба людей, как легко догадаться, не
слишком завидная.
Со скуки я рылся в домашней библиотеке хозяев, но тут не
было ничего интересного: несколько жалких перепечаток мемуаров маркиза де Сада
да еще брошюрки наподобие «Опознания клеюшников», из которых я запомнил
несколько фраз. «Клеюшник, — говорилось там, — собою зело мягок, консистенцией
сходство имеет с клецкою… Глаза его суть туповатые, водянистые, являя образ
душевной оного гнусности. Физиогномия резиноподобная…», и так далее, чуть ли не
на сотне страниц.
По субботам приходили в гости виднейшие горожане — мастер
цеха жестянщиков, помощник градского оружейничего, цеховой старшина, двое
протократов, один альтимуртан, — к сожалению, я не мог понять, кто это такие,
поскольку говорили все больше об изящных искусствах, о театре, о превосходном
функционировании Его Индуктивности; дамы потихоньку сплетничали. От них я узнал
о скандально известном в высших кругах повесе и шалопае, некоем Подуксте,
который прожигал жизнь почем зря, окружал себя целыми хороводами
электровакханок и осыпал их драгоценными лампами и катушками. Но мой хозяин не
выказал особенного смущения, когда я упомянул о Подуксте.
— Молодая сталь, молодой ампераж, — добродушно промолвил он.
— Ржавок прибудет, ампер поубудет, тут он и сбавит ток…
Одна бесподобка, бывавшая у нас изредка, бог весть отчего
меня заприметила и однажды, после очередного кубка горячего масла, шепнула:
— Любезный мой! Люба ли я тебе? Скрадемся ко мне,
поэлектризуемся…
-
Рис. Ст. Лем
Я сделал вид, будто не расслышал ее из-за искренья катодов.
Хозяин с хозяйкой обыкновенно жили в сердечном согласии, но
как-то я невольно стал свидетелем ссоры; супруга вопила: «Чтоб тя в лом
покорежило!» — он, как и положено мужу, отмалчивался.
Бывал у нас
известный электролекарь, куратор городской клиники, и от него я узнал, что
роботы тоже подвержены сумасшествию, а самая тяжелая его форма — маниакальное
убеждение, будто они — люди. И хотя прямо он этого не сказал, можно было
понять, что эта мания в последнее время ширится."
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий