О ВЕЛИКОЙ ОКТЯБРЬСКОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 1917 ГОДА

Режим Иудушки Путина каждую годовщину Великой Октябрьской Социалистический Революции интенсифицирует антикоммунистическую пропаганду. Эта пропаганда идёт по двум направлениям, внешне противоречащим друг другу и поэтому создающим ложное впечатление двух единственно возможных противоположных альтернатив, исключающих какое-либо иное мнение об Октябрьской Революции и, что ещё важнее, о социализме.

Одно направление замазывает Октябрьскую Революцию чёрной краской, объявляя всё, сделанное ею, преступлениями и кровавым террором сталина:

-

Другое направление скрывает её истинную социалистическую суть под культом личности антикоммунистического диктатора сталина, прячет её за этой диктатурой.

-

Первое направление кричит: "Сталин - людоед, и весь социализм такой!!!". Второе направление кричит: "Сталин придэ - порядок наведэ!!!" Если первое направление - это откровенный антикоммунизм, то второе направление - это изощренный антикоммунистический трюк, подменяющий истинную суть и цель Октябрьской Революции лживой коварной рекламой её реакционного предательского извращения - сталинизма, в попытке обмануть невежественных и наивных людей. Поэтому в годовщину Октябрьской Революции надо напоминать всем о её действительной социалистической сути и разоблачать оба эти направления антикоммунистической пропаганды.

Это особенно важно теперь, когда воровской режим "национального лидера" - питерского гопника Иудушки Путина, за 20 лет вконец разорив страну и предвидя массовое недовольство народа, в дополнение к лживой масс-медиальной пропаганде провёл беспримерное усиление и увеличение численности репрессивного аппарата, т.е. по всей очевидности готовится к установлению террористической фашистской диктатуры по образцу сталинской. В этих условиях сталинистская пропаганда, обожествляющая примитивного кавказского уголовника, циничного массового убийцу и ничтожного политического интригана сталина как "национального лидера" (смотри, например, здесь: http:// stalinizator.ru/2gvozdiki-19/ ) - это гнусное восхваление традиционного бедствия России - зверского произвола и подлой византийщины правителей, а потому непростительное преступление против народа России. Поэтому дело чести каждого, кто считает себя социалистом и/или коммунистом - это полностью отмежеваться от культа личности сталина и его рекламы путиноидами-сталинистами.

Суть Октябрьской Революции и принципиальное отличие большевизма от ретроградного крепостническо-бюрократического кошмара сталинщины правильно и обоснованно изложены в трудах умершего 20 лет назад советского философа и социолога Вадима Роговина, выложенных в свободный доступ здесь: http:// trst.narod.ru/rogovin/index.htm, в книгах:
"Была ли альтернатива?" (http:// trst.narod.ru/rogovin/dl/tom1doc.zip ),
"Власть и оппозиции" (http:// trst.narod.ru/rogovin/dl/tom2doc.zip ),
"Сталинский неонэп" (http:// trst.narod.ru/rogovin/dl/tom3doc.zip ),
"1937" (http:// trst.narod.ru/rogovin/dl/tom4doc.zip ),
"Партия расстрелянных" (http:// trst.narod.ru/rogovin/dl/tom5doc.zip ),
"Мировая революция и мировая война" (http:// trst.narod.ru/rogovin/dl/tom6doc.zip ) и
"Конец означает начало" (http:// trst.narod.ru/rogovin/dl/tom7doc.zip ).
В скобках указан адрес соответствующего файла ZIP. Советую скачать их все сразу, чтобы иметь возможность заглянуть в них всегда, когда выдастся свободная минута. Тот, кто возьмёт на себя труд прочесть эти книги, будет вынужден признать, что сталин-Джугашвили был гнусным предателем дела социализма и Октябрьской Революции и что предатели Горбачев, Ельцин и Путин лишь довели до конца его предательство.

Ниже я выкладываю как убедительное обоснование тезиса об антикоммунистической, реакционной и антинародной сути культа личности и восточной деспотии сталина-Джугашвили (и тем самым о принципиальной противоположности с одной стороны, социализма (большевизма) Ленина и Троцкого и с другой стороны, реакционного примитивно-крепостнического восточного деспотизма сталина-Джугашвили) перепост заключительной главы книги В.З. Роговина "Была ли альтернатива?":

*  *  *

В.З. Роговин:

"Заключение

За последние годы произошли огромные изменения в идеологической жизни нашей страны. Переизданы или впервые изданы работы, на протяжении десятилетий находившиеся под запретом. Опубликованы многочисленные архивные документы, которые ранее были недоступны даже специалистам. Однако публикации такого рода, расчищающие путь достоверному познанию нашей истории, многократно перевешиваются потоком антикоммунистической публицистики, хлынувшей на отечественный книжный и газетно-журнальный рынок. Советскому читателю, жившему долгие годы на скудном сталинско-сусловском идеологическом пайке, сегодня крайне сложно переварить гигантский поток публикаций об истории советского общества, отделить в нём зерна от плевел. Помимо этого, необычайный динамизм нашего времени не благоприятствует появлению серьёзных исторических исследований. Их место занимают исторические эссе, как правило, обращающиеся не к разуму читателя, а к его эмоциям, причём не самым высоким.

Чем более обнаруживались разрушительные последствия движения к реставрации капиталистических отношений, тем усерднее вчерашние "перестройщики" сменяли свои призывы к десталинизации и социалистическому обновлению страны призывами к отказу от идейного наследия марксизма, тем яростнее фальсифицировали историю советского государства, особенно первых лет его существования.

Данная книга ставила задачей возвратить читателю драматические страницы первого послеоктябрьского десятилетия, показать, что сталинизм явился не продолжением, а отрицанием всего дела большевизма, отрицанием, пробивавшим дорогу в борьбе с массовым движением внутри партии, которое выдвигало подлинную социалистическую альтернативу развития советского общества.

Рассматривая ход и итоги внутрипартийной борьбы 1922-1927 годов, нетрудно увидеть не просто различия, но и прямую противоположность большевистского и сталинистского партийно-политического режимов.

Если при Ленине в партии существовала свобода выражения реального многообразия мнений, а при вынесении политических решений учитывались позиции не только большинства, но и меньшинства партии, то все послеленинские верхушечные блоки грубо нарушали эту партийную традицию, игнорировали предупреждения и предложения своих оппонентов, заменяли полемику с ними наклеиванием лживых политических ярлыков и затем изгоняли оппозиции из партии по фальсифицированным обвинениям, во многом предвосхищавшим обвинения московских процессов 1936-1938 годов.

Начиная с 1923 года, все важнейшие политические решения фактически принимались не съездами партии и даже не пленумами её Центрального Комитета, а предрешались неуставными конспиративными органами ("тройками", "семёрками", "параллельным ЦК" и т. д.), навязывавшими партии режим своей фракционной диктатуры. Беспринципная основа, на которой объединялись эти узкие олигархические группы, предопределяла на каждом новом повороте событий их распад и формирование новых верхушечных блоков, загонявших часть своих недавних союзников в очередную оппозицию, расправа с которой в свою очередь расчищала путь режиму неограниченной личной власти Сталина.

Рассматривая отправную и конечную точки этого процесса, мы убеждаемся в противоположности двух эпох - большевистской и сталинской - и с точки зрения соотношения между партией и её лидером. Лидерство Ленина прежде всего основывалось на его идейном авторитете в партии. О подлинности этого авторитета свидетельствует то, что при тайных выборах в ЦК на съездах партии Ленин неизменно получал 100 процентов голосов. "Авторитет Ленина был, однако, не впитан с молоком матери и не внушён школьными учебниками и церковными проповедями, - писал Троцкий в своей работе "Сталин"[1*]. Каждый большевик от ближайших сотрудников Ленина и до провинциального рабочего должен был на опыте бесчисленных дискуссий, политических событий и действий убеждаться в превосходстве идей и методов Ленина"[2].

При этом, однако, Ленин никогда не рассматривался партией в качестве харизматического лидера. Харизма, т. е. всевластие и культ "вождя", который, как утверждала официальная пропаганда, наделён особым провидческим даром и не допускает в своих суждениях и действиях никаких ошибок, вырастала по мере отсечения от руководства и от партии всё новых членов ленинского Политбюро и концентрации в нём лиц, объединившихся на основе личной преданности Сталину. При этом официально провозглашаемая "монолитность" партии маскировала всё большее фактическое расслоение её на лиц, ненавидевших и презиравших "вождя", на людей, у которых ослеплённость верой в непогрешимость Сталина сочеталась с деморализованностью и запуганностью, и, наконец, на тех, кто состязался в лести и угодливости из-за шкурно-карьеристских соображений.

При Ленине "принцип личного вождизма совершенно не был известен партии. Она выделяла в руководстве отдельные наиболее популярные фигуры, окружала их доверием и восхищением, но привыкла знать, что руководство исходит из Центрального Комитета"[3]. Эта традиция была искусно использована Сталиным и его союзниками, которые противопоставляли на первых этапах внутрипартийной борьбы авторитет Центрального Комитета личному авторитету Троцкого и других лидеров оппозиции и требовали от каждого члена партии - под страхом исключения из неё и, следовательно, разрушения личной карьеры - безоговорочной поддержки любых решений "ленинского ЦК" (а на деле - большинства Политбюро, манипулировавшего Центральным Комитетом). Лишь когда была ликвидирована возможность всяких дискуссий и оппозиций в партии, эта традиция была отброшена и заменена культом Сталина, принимавшим всё более уродливые формы, а все составы "ленинского ЦК" на 80-90 процентов были подвергнуты физическому истреблению.

В известном смысле, "конечно, можно сказать, что сталинизм вырос из старой большевистской партии, ибо новые формации не падают с неба, а питаются формациями предшествующего периода. Но в старой большевистской партии было три элемента: революционная динамика пролетарского авангарда, централизованные организации и марксистская доктрина. Из всех этих трёх элементов сталинизм унаследовал только централизованную организацию, переключив её из классовой борьбы пролетариата на социальные интересы нового господствующего слоя. Формы, обрядность, фразеология, знамена остались до некоторой степени старые, и эта внешняя шелуха обманывает поверхностные взоры"[4].

Использование сталинизмом марксистской фразеологии мешало видеть коренное изменение политической доктрины. Повторение официальной пропагандой традиционных формул о ведущей роли рабочего класса, диктатуре пролетариата и т. д. камуфлировало изменение социальных функций государственной власти, ставшей орудием подавления рабочего класса не в меньшей мере, чем крестьянства и интеллигенции.

Даже единственный, на первый взгляд, сохранившийся элемент большевистской партии - централизованная организация - стал также служить принципиально иным социальным целям. При Ленине "партия в условиях величайших трудностей, грандиозных сдвигов и потрясений, каковы бы ни были колебания в ту или другую сторону, сохраняла необходимое равновесие элементов демократии и централизма. Лучшей проверкой этого равновесия явился тот исторический факт, что партия впитала в себя пролетарский авангард, что этот авангард сумел через демократические массовые организации, как профсоюзы, а затем Советы, повести за собою весь класс и даже больше, весь трудящийся народ. Этот великий исторический подвиг был бы невозможен без сочетания самой широкой демократии, которая даёт выражение чувствам и мыслям самых широких масс, с централизмом, который обеспечивает твёрдое руководство"[5].

Нарушение этого равновесия между демократией и централизмом явилось не логическим результатом ленинских организационных принципов построения партии, как традиционно утверждала антикоммунистическая пропаганда, а политическим результатом социального перерождения партии, превратившейся в орган защиты корыстных интересов бюрократии. Утрированный централизм стал орудием самообороны бюрократии против народных масс, у которых она узурпировала власть. "Революционный централизм стал бюрократическим централизмом; аппарат, который для разрешения внутренних конфликтов не может и не смеет апеллировать к массе, вынужден искать высшую инстанцию над собой. Так бюрократический централизм неизбежно ведёт к личной диктатуре"[6].

Противоположность двух социально-политических режимов - большевистского и сталинистского - находит как бы зеркальное отражение в противоположности политического облика Ленина и Сталина.

Первое коренное различие между ними состояло в отношении к идейным принципам и к массам. "Несокрушимую верность принципам и веру в массу Ленин действительно пронес через всю свою жизнь, несмотря на маневренную гибкость своей политики. В этих обоих отношениях Сталин составляет прямую противоположность Ленину, его отрицание и, если позволено сказать, его поругание. Принципы никогда не были для него ничем иным, кроме прикрытия. Никогда в течение своей жизни он не имел общения с действительными массами, т. е. не с десятками, а с сотнями тысяч... У него не было органов и ресурсов для такого общения, и из его неспособности "объясняться с массами" и непосредственно влиять на них, вырос его страх перед массами, а затем и вражда к ним"[7]. Эти личные качества Сталина совпали с социальными качествами бюрократии, условием существования которой является отчуждённость от масс. Тоталитарный сталинский режим вырос из страха бюрократии перед массами, показавшими свою действительную силу в Октябрьской революции и гражданской войне.

Второе фундаментальное различие между Лениным и Сталиным состояло в отношении к власти. "Ленин очень ценил власть как орудие действия. Но чистое властолюбие, борьба за власть были ему совершенно чужды (как явствует из всего контекста рассуждений Троцкого, речь здесь идёт о личной власти, власти над партией и другими её руководителями. - В. Р.). Для Сталина же психологически власть всегда стояла отдельно во всех задачах, которым она должна служить. Воля господства над другими была основной пружиной его личности"[8].

С этим коренным различием тесно связано третье различие между Лениным и Сталиным, заключавшееся в нравственной окраске и направленности их политической непримиримости. Ленинская непримиримость не несла в себе ничего личного. Она была направлена против враждебных ему идей и действий, а не против лиц и поэтому была полностью лишена элементов коварства, мстительности, амбициозности. Эта непримиримость органически сочеталась с толерантностью, терпимостью по отношению к товарищам по партии даже в моменты острых политических споров с ними. "У Ленина настойчивость и непримиримость вытекали из большой исторической перспективы. Они, эти качества, направлялись на большие проблемы, личные конфликты вытекали только из этих больших проблем. И как только Ленин обеспечивал политическое торжество своих идей, он проявлял величайшую уступчивость... в области личных отношений. Наоборот, общие идеи всегда были для Сталина только приправой, украшением, дополнением некоторых эмпирических непосредственных целей. Именно в осуществлении этих практических целей, всегда пропитанных личным началом, он проявлял величайшую непримиримость, перешедшую впоследствии в прямое зверство"[9].

Каковы же были объективные социальные и субъективные, личные факторы победы сталинизма над большевизмом или - более узко - победы Сталина над своими идейными противниками, которым он несомненно уступал в интеллекте, эрудиции, культуре, ораторском искусстве и других качествах, необходимых руководителю революционной партии? Ответ на этот вопрос мы найдём лишь при учёте того, что победа Сталина не была только его личной победой. Во внутрипартийной борьбе победили определённые социальные силы, носители грандиозной бюрократической реакции на Октябрьскую революцию. Сталинизм вырастал из постепенно складывавшегося всемогущества партийного аппарата, присвоившего себе право решать за партию, склонного к жёсткому администрированию по отношению к нижестоящим и к угодничеству по отношению к вышестоящим. По мере того, как бюрократия поднималась над обществом и над партией, Сталин поднимался над бюрократией, нуждавшейся в своём увенчании в лице "вождя".

Именно потому, что сталинизм вырастал не на почве, подготовленной Октябрьской революцией и всей прошлой историей большевизма, ему пришлось пробивать себе дорогу в ожесточённой борьбе с теми силами в партии, которые защищали её политические, идейные и нравственные принципы, разрушаемые аппаратным бюрократизмом.

Непредвзятое изучение внутрипартийной борьбы опровергает ходячие обывательские представления о том, что все соратники Ленина были "одним миром мазаны", в одинаковой степени боролись не за принципы, а за личную власть и поэтому любой исход этой борьбы привёл бы к утверждению тоталитарного режима. Напротив, партия сумела бы подчинить себе и перестроить свой аппарат, если бы в своём стремлении к перестройке внутрипартийных отношений она не столкнулась с сопротивлением значительной части правящей верхушки, прошедшей полосу политического и нравственного перерождения и подавившей не только Троцкого, но и многих других руководителей партии.

Именно эта верхушка, навязавшая в 1922-1924 годах партии режим своей фракционной диктатуры, сыграла решающую роль в возвышении Сталина. Сталин "сам был застигнут врасплох собственным подъёмом. Он ступал неуверенно, озираясь по сторонам, всегда готовый к отступлению. Но его в качестве противовеса мне поддерживали и подталкивали Зиновьев и Каменев, отчасти Рыков, Бухарин, Томский. Никто из них не думал тогда, что Сталин перерастёт через их головы"[10]. В продвижении Сталина в те годы "наибольшую горячность проявлял неизменно Зиновьев: он на буксире тянул за собой своего будущего палача"[11]. Все эти люди оказались не на высоте своей исторической задачи. В период пребывания у рычагов власти на равных ролях со Сталиным они безответственно играли с жупелами "троцкизма" и "фракционности", применяли методы политической интриги в борьбе со своими идейными противниками, ставили свои личные и групповые интересы выше интересов партии и революции.

Сталин - гений политической провокации - искусно использовал все эти моменты, натравливая одних лидеров на других, играя на их личных амбициях и разжигая между ними личную неприязнь. А его союзники - политики, достаточно искушённые в исторических уроках прежних революций, - тем не менее в своём фракционном ослеплении не желали видеть, чему они прокладывают дорогу своими потайными ходами и верхушечными комбинациями, и уж во всяком случае не предполагали, что запущенная ими аппаратная механика в конце концов нанесёт беспощадные удары по ним самим.

Все эти субъективные факторы, сработавшие в пользу Сталина, дополнились искусным использованием Сталиным своей аппаратной власти для подбора и выдвижения лично преданных ему людей. "Сталин всякое положение, всякую политическую обстановку, всякую комбинацию людей примеривал к себе, к своей борьбе за власть, к своему стремлению господствовать над другими. Если это ему было интеллектуально не по плечу, он сталкивал двух наиболее сильных конкурентов. Искусство пользоваться личными или групповыми антагонизмами было доведено им до большой высоты. На этот счёт у него выработался почти безошибочный инстинкт... Безошибочным инстинктом и неутомимой настойчивостью он всегда при всяком случае, по всякому поводу делал то, что может причинить затруднение другому сопернику, более сильному; с другой стороны, он почти с такой же настойчивостью стремился вознаградить поддержку, всякий акт личной верности"[12].

Обладавший непревзойденной способностью играть на низменных сторонах человеческой природы, Сталин безошибочно почувствовал, что смена бивуачного быта времен гражданской войны оседлым и уравновешенным образом жизни порождает в среде бюрократии тягу к материальным благам жизни, удобствам и комфорту. Сам продолжая жить относительно скромно (многочисленные дачи, расточительные приёмы и попойки станут непременным атрибутом сталинского образа жизни лишь в 30-е годы), Сталин шёл навстречу этим своекорыстным устремлениям, распределяя наиболее привлекательные посты и определяя размеры материальных выгод, которые бюрократы могли получить от этих постов.

Подбирая ставленников по признаку личной преданности, он учил их умению овладевать механизмами власти, использовать слабости своих сотрудников, противопоставлять последних друг другу и т. д. Всю эту бюрократическую механику, в которой немалую роль играла личная интрига, Сталин подчинял задаче создания привилегированной касты, всё более отчуждавшейся от народа и стремившейся удержать массы в повиновении. Политическое и бытовое перерождение правящего слоя изменило его нравы и позволило Сталину обретать всё большую уверенность и проявлять всё большую беспощадность в борьбе со своими противниками. "Сталин систематически развращал аппарат. В ответ аппарат разнуздывал своего вождя"[13].

Реакцией на эти процессы стало политическое расслоение в рядах старой партийной гвардии, выделение из неё значительной части, боровшейся с перерождением в своей собственной среде. Лидеры и идеологи левой оппозиции - это "люди того же слоя, той же правящей среды, той же привилегированной бюрократии, которые покидают ряды (бюрократии. - В. Р.) для того, чтобы связать свою судьбу с судьбой санкюлотов, обездоленных пролетариев, деревенской бедноты"[14].

Ожесточение и ненависть к левой оппозиции со стороны сталинцев носили социальный характер. Не случайно осью социальной программы бюрократии в её непримиримой борьбе с оппозицией стала борьба против социального равенства. Эта борьба облегчалась тем, что она происходила в годы нэпа, который по своей природе предполагал возникновение глубоких социальных различий, чрезвычайно обесценивавших в сознании масс национализацию средств производства и земли, основные социальные завоевания революции.

Разумеется, причины "советского термидора" не крылись в самой природе нэпа, а были связаны с более широкой совокупностью внутриполитических и международных факторов, которые были рассмотрены в нашей книге. Однако указание на совпадение во времени периода нэпа и периода подавления левой оппозиции важно для опровержения ходячих представлений о нэпе как наиболее светлой странице в истории советского общества. Показывая несостоятельность этого новейшего исторического мифа, А. Синявский, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к коммунизму, справедливо писал о годах нэпа: "Как известно, это сравнительно мирный и благополучный период, позволивший народу вздохнуть относительно свободнее и немного откормиться. Вместе с тем это время разгрома всяческих оппозиций и создания мощной сталинской консолидации, время перерождения революции как бы в собственную противоположность, в консервативное, мещанско-бюрократическое устройство. Достоин удивления факт, что в годы нэпа многие герои революции и гражданской войны проявили себя как трусы, приспособленцы, покорные исполнители новой государственности, как обыватели и конформисты. Значит ли это, что они в недавнем прошлом не были подлинными героями? Нет, безусловно, они были героями, они шли на смерть и ничего не боялись. Но изменился исторический климат, и они попали как будто в другую среду, требующую от человека других качеств, а вместе с тем - как будто в свою среду победившей революции. И вот вчерашние герои если не погибают, то превращаются в заурядных чиновников"[15].

Полностью соглашаясь с характеристикой этих социально-политических процессов, отметим неправомерность сближения Синявским внутрипартийных оппозиций 20-х годов с диссидентством 60-80-х годов. По своему историческому значению и своим историческим последствиям внутрипартийная борьба 20-х годов была гораздо масштабнее деятельности диссидентов периода застоя. Программа левой оппозиции была неизмеримо шире и научнее программы диссидентского движения. Можно даже сказать, что последнее не имело своей целостной программы, ибо взгляды его двух идейных лидеров - Сахарова и Солженицына - глубоко различны между собой. Наконец, расплата оппозиционеров 20-х годов за свои идеи и действия была во много раз страшнее той, которая выпала на долю большинства диссидентов недавнего прошлого.

Отмеченное Синявским изменение "исторического климата" имело глубокие социально-классовые основания. Партия большевиков, а также её противники однозначно воспринимали нэп как уступку развитию капиталистических отношений. Однако власть при этом осталась в тех же руках, которые руководили Октябрьской революцией. Эта власть ограничивала развитие капиталистических отношений теми пределами, которые не нарушали социально-экономических основ нового общественного строя: национализации крупных средств производства, банков и земли, монополии внешней торговли, планового начала в управлении экономикой. Поэтому само по себе введение нэпа, несмотря на возрождение и оживление капиталистических элементов города и деревни, не означало наступления термидора.

Предпосылкой "советского термидора" стала кристаллизация нового правящего слоя профессионалов власти, поставленных в привилегированное положение и прикрывавшихся идеей социализма перед массами. Этот слой стремился увековечить своё существование, закрепить и оправдать как свою монополию на власть, так и свои растущие материальные привилегии. Это стремление нашло идеологическое и практическое выражение в борьбе против социального равенства, которая первоначально сочеталась с серьёзными уступками верхушечным слоям деревни. Законы, легализовавшие аренду земли и применение наёмной рабочей силы в сельском хозяйстве, шли значительно дальше первоначальных замыслов нэпа.

Борьба правящей фракции с левой оппозицией, которая велась в этот период под лозунгами защиты интересов крестьянства как свободных товаропроизводителей и продавцов продукции своего хозяйства встретила поддержку со стороны остатков старых господствующих классов и их идеологических выразителей, которые "естественно ухватились за крестьянина, как за якорь спасения. Они не смогли надеяться на какие-либо непосредственные успехи и ясно понимали, что им необходимо пройти через период защиты крестьянства. Всё это была армия термидора. Ни одна из этих групп, однако, не могла открыто поднять голову. Всем им необходим был защитный цвет правящей партии и традиционного большевизма"[16].

Борьба против равенства объединяла бюрократию с мелкой буржуазией города и деревни, поскольку неравенство составляло социальную основу и смысл существования этого негласного союза. "Бюрократия очень далеко шла в сторону интересов и притязаний своего союзника. Но к 1927 году окончательно обнаружилось то, что грамотный экономист знал и раньше, что притязания буржуазного союзника по своему существу беспредельны. Кулак хотел землю в полную собственность. Кулак хотел иметь право свободного распоряжения всем своим урожаем. Кулак стремился создать себе контрагентов в городе в виде свободного торговца или свободного промышленника. Кулак не хотел терпеть принудительных поставок и твёрдых цен. Кулак вместе с мелким торговцем, вместе с мелким промышленником стремился к полной реставрации капитализма. Этим самым открывалась непримиримая борьба (между бюрократией и кулаком. - В. Р.) за прибавочный продукт национального труда"[17].

Уступки мелкой буржуазии сохранились гораздо меньшее время, чем предполагали их инициаторы и, прежде всего, Сталин. Эти уступки не только не располагали кулака к добровольной сдаче своих излишков, а, наоборот, пробуждали в нём уверенность в том, что государство заколебалось и что необходимо дальше нажать, чтобы добиться полной свободы оборота. Верхушечные слои деревни в 1927 году уже настолько нарастили свою экономическую мощь, что смогли отважиться на "хлебную стачку", поставившую города перед угрозой хлебной блокады.

Эмпирической реакцией бюрократии на череду "хлебных стачек" стал ультралевый зигзаг Сталина в 1928/29 году, ликвидировавший нэп и переросший в политику насильственной коллективизации и "ликвидации кулачества как класса". Этот авантюристический зигзаг привёл к установлению неограниченной власти бюрократии в городе и деревне. Вступив на путь фронтального столкновения не только с кулаком, но и со всем крестьянством, бюрократия поменяла свою социальную опору. Ею стала огромная и разношерстная "армия", состоявшая из "людей обывательского типа, которые оставались в бурную эпоху революции и гражданской войны в стороне, а теперь, убедившись в крепости советского государства, стремились приобщиться к нему на ответственные должности, если не в центре, то на местах"[18].

При всех зигзагах своего социально-экономического курса правящая фракция сохранила последовательность во всё большем ужесточении политического, в особенности партийного режима. Большевистская партия "в старом своём виде, со старыми своими традициями и старым составом всё больше приходила в противоречие с интересами нового правящего слоя"[19]. Фактическое удушение этой партии, завершившееся изгнанием из неё левой оппозиции, составляло политическую суть термидора. Отсечение левой оппозиции и ликвидация всякой возможности легальных оппозиций и дискуссий открыло беспрепятственную дорогу любым авантюристическим акциям сталинской олигархии, которая спустя ещё два-три года после изгнания из неё последних членов ленинского Политбюро ("бухаринской тройки"), обрела полную политическую однородность. Социально-политическую сущность этой олигархии составлял бюрократический центризм, не отказывавшийся от экономических основ, заложенных Октябрьской революцией (национализация средств производства и плановое хозяйство), но предельно деформировавший эти основы нового общественного строя и поставивший их на службу новому привилегированному слою.

Всё это губительно сказалось прежде всего на судьбах партии, представлявшей для Сталина ценность лишь как покорная опора бюрократии. Ограничения внутрипартийной демократии, представлявшие сначала вынужденную дань экстремальным историческим обстоятельствам, переросли в полное разрушение демократических принципов организации партийной жизни. Партийные массы были отстранены от управления партией и страной. Главной добродетелью члена партии было признано послушание, беспрекословное следование всем противоречивым зигзагам несменяемого руководства. Над партией стала неограниченно господствовать иерархия партийных секретарей. Функции партийных организаций оказались узурпированы аппаратом, высокомерным по отношению к низам и сервильным по отношению к вождю. Единственным источником личной власти стала неразрывная связь с аппаратом. Следствием всех этих изменений явилось превращение органов государства из слуг общества в господ над ним, в чём Ленин видел главную опасность, стоявшую перед социалистической революцией.

Все эти черты партийно-политического режима сохранились и в годы сталинского террора, и в годы хрущёвской оттепели, и в годы брежневского застоя. Наконец, бесчисленные зигзаги и неудачи перестройки, на наш взгляд, объяснялись тем, что подлинно социалистической реконструкции не были подвергнуты взаимоотношения между основными социально-политическими институтами: режимом личной власти - системой партийно-государственного бюрократически-аппаратного управления - бесправной партией как массовой организацией - другими государственными и общественными институтами. Выход из кризиса всей этой политической системы, обнаружившегося в последние годы, новые политические силы, пришедшие к власти в 1991 году, стали искать на путях отвержения идейного наследия большевизма и социальных основ, заложенных Октябрьской революцией.

Правильные уроки из прошлого могут быть извлечены в результате уяснения подлинного содержания трёх идейно-политических тенденций: большевизма, сталинизма и "троцкизма". Расщепление большевистской партии на "троцкизм" и сталинизм и победа последнего повлекли за собой цепь упущенных возможностей подлинно социалистического развития. Однако непредвзятый исторический анализ подтверждает правоту мысли советского историка М. Гефтера о том, "что утраченные возможности - не пустошь, что они существуют (материально!) и "работают" либо в пользу людей, либо против них - в зависимости от того, сбрасывают ли люди прошлое, как избыточный и непосильный для них груз, или всматриваются в него, чтобы увидеть там себя - предстоящих"[20].

ПРИМЕЧАНИЯ

[1*] Здесь и далее мы ссылаемся на последнюю (незавершённую) книгу Троцкого "Сталин", работа над которой прервалась из-за убийства автора. Эта книга показывает логику размышлений Троцкого о причинах всемирно-исторической трагедии - замены большевизма сталинизмом, которые представляются нам чрезвычайно убедительными. Поэтому мы решили сопоставить в заключение выводы предпринятого нами исследования с некоторыми результатами этих его размышлений, либо подкрепить и уточнить наши выводы наиболее поздними оценками и суждениями Троцкого.
[2] Троцкий Л. Д. Сталин. Т. 2. С. 139.
[3] Там же. С. 198, 199.
[4] Там же. С. 180.
[5] Там же. С. 140, 141.
[6] Там же.
[7] Там же. С. 149.
[8] Там же. С. 159.
[9] Там же. С: 184.
[10] Там же. С. 146.
[11] Там же. С. 189.
[12] Там же. С. 250, 251.
[13] Там же. С. 201.
[14] Там же. С. 222.
[15] Синявский А. Диссидентство как личный опыт. - Юность. 1989. № 5. С. 89.
[16] Троцкий Л. Д. Сталин. Т. 2. С. 234, 235.
[17] Там же. С. 243.
[18] Там же. С. 234.
[19] Там же. С. 261.
[20] Гефтер М. Предисловие к публикации записей Е. Варги. ПолиС. 1991. № 2. С. 176" (Конец цитирования)

*  *  *

По этому "Заключению" вполне можно судить о научном творчестве покойного Вадима Захаровича Роговина. Оно по-прежнему представляет собой актуальный и крайне необходимый комплекс знаний (в отличие от пустопорожней трепотни невежественных либерастов и сталинистов) для каждого, кто озабочен будущим России. В дополнение к знаниям по этой довольно узкой, но очень важной теме, нужны знания:

1) о более широком спектре социалистических идеологий, сыгравших важную роль в истории России, в особенности о революционном народничестве и анархизме (о чём я постараюсь написать и выложить здесь блогозапись в самом ближайшем будущем), а также

2) о тех неизвестных в эпоху Ленина и Троцкого перспективах творческого развития и обогащения теории и практики социализма, которые открылись благодаря новейшим достижениям науки и техники:

- компьютерной технологии, делающей практически возможной демократическую самоорганизацию общества, а государственную бюрократию абсолютно ненужной и даже вредной, так как она - как мы воочию видим и на Западе, и в России - будучи избавленной компьютеризацией от реальной управленческой работы, стала паразитическим коррупционным пережитком, который в целях сохранения и увеличения своих привилегий злоупотребляет компьютеризацией для создания тоталитарного капитализма - полицейского фашистского буржуазного государства тотальной компьютерной слежки за каждым подданным. Особую опасность для демократии представляет собой рассадник фашистских настроений в обществе - бюрократия "государственной безопасности" - полиция, "спецслужбы" и тому подобная нечисть, прячущая свои преступления (например, организацию терроризма с последующей "борьбой" против него) под покровом режима секретности и "защиты государства".

А при социализме (как уже было задумано Н.С. Хрущевым, но не осуществлено из-за сопротивления сталинской бюрократии) компьютерные информационно-управленческие сети позволят централизовать управление экономикой вовсе без участия бюрократической пирамиды власти. Каждый, имеющий доступ к такой сети, станет равноправным соучастником анализа данных и принятия решений;

- бихевиористском анализе поведения с оперантной технологией социальной инженерии, ставящим на научную основу построение принципиально новых гуманных социалистических общественных отношений созданием гармоничной системы реально функционирующих социалистических норм (оперантных шаблонов) поведения всех и каждого в обществе равенства и солидарности.

.